Прибывало пополнение — командир полка брал с собой лейтенанта Колыгина, тот прихватывал Ивана Савина и отправлялись они выбирать разведчиков. Иван был особенно придирчив. Из двух-трех сотен подходящими оказывались не более трех-четырех человек.
И вот однажды, когда лейтенант проходил вдоль выстроенного в одну шеренгу очередного пополнения, раздался обрадованный вскрик:
— Юра!
Нарушая строй, к нему кинулся боец в новой шинели, перетянутой брезентовым ремнем. И только тут, рядом, Юрий узнал.
— Валька!
Так на одной из бесчисленных фронтовых дорог встретились закадычные друзья Юрий Колыгин и Валька Мурашкин, король школьных свистунов.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
1
В эту ночь никто не сомкнул глаз. Все ждали утра.
Только что по подразделениям были прочитаны приказ комкора и обращение военного совета Юго-Западного фронта о генеральном наступлении. Сидят танкисты кучками у костров, греют руки и молчат — у каждого свои думы.
Ждут рассвета. От костра к костру ходит заместитель командира части, высокий, плечистый, в меховом- комбинезоне, со шрамом наискось лба, чуть повыше переносья. Майор, как всегда, малоразговорчив, только глаза карие, широко расставленные, немного навыкате, сегодня больше обычного внимательны и веселы — искрятся лучиками, словно он вот-вот собирается сказать что-то озорное и очень важное, отчего сразу спадет напряжение. Но ничего не говорит майор Новокшонов. Он присаживается к костру, так же, как все, протягивает руки к бойкому пламени от горящей мазутной ветоши, посматривает на танкистов, будто спрашивает: «Ну, чего носы повесили? Первый раз? что ли нам в бой идти…» Посматривает и молчит. А у танкистов почему-то сразу начинают светлеть лица — в самом деле, не первый же бой! И веселее смотрят глаза на майора, проворнее идет кисет по рукам. Все закуривают. Закуривает и замполит из того же кисета. Кто-то говорит:
— Снег нынче пал на сырую землю! Урожай на будущий год будет хороший.
— Сейчас бы на тракторе поработать, попахать бы. Уж так соскучился, аж руки зудятся!..
И потек разговор неторопливый, мечтательный о земле, о хлебе, о женах и детишках — потек крохотным извилистым ручейком, с каждой минутой наполняясь приятными воспоминаниями и все дальше удаляясь от дум о войне, о смерти.
Перед боем всегда страшно, всегда тяжкие мысли лезут в голову, всегда смерть маячит перед глазами. И никогда не верь, дорогой читатель, тому, кто говорит, что он не испытывал страха в бою, что привык ходить рядом со смертью и она уже не пугает его. Вздор. Таких людей не бывает. Страх испытывает каждый, но каждый по-разному реагирует на него. У одного глаза лезут на лоб, другой зажимает этот страх тормозами своей воли и не дает ему выплеснуться наружу. Знакомо это чувство было и Сергею Новокшонову. Но с ним в такие минуты происходило то, что бывает с людьми сильного характера, которые, часто рискуя своей жизнью и попадая в безвыходное положение, не то что свыкаются с этим, нет, а всем своим существом осознают, что ни волнения, ни переживания не спасут — спасет только напряжение всех сил, спасет внутренняя собранность.
Бойцам же казалось, что их комиссар совершенно лишен чувства страха, и каждый старался при нем не выдать своего. Поэтому, когда он присаживался к костру, танкисты как-то невольно взбадривались, оживлялись. Каждому хотелось выглядеть перед этим человеком таким же бесстрашным, как и он. А он шел от костра к костру и молча, по-даниловски тепло смотрел людям в глаза и словно извлекал из их же душ запрятанную там уверенность.
— Товарищ комиссар, — по привычке обращались к нему танкисты, хотя уже месяц как комиссары в армии упразднены, — неужели завтра будет тот самый «праздник на нашей улице», о котором говорил Сталин?
Майор Новокшонов чуть улыбался, пожимал плечами. Он не подтверждал этой догадки, но и не отвергал ее. А когда уходил от костра, то все были твердо уверены, что это именно так — умел замполит говорить с людьми, когда нужно, без слов. А словами сказать сейчас об этом он не имел права, хотя знал, что именно это наступление имел в виду Сталин.
3 ноября майор Новокшонов присутствовал на совещании в штабе своей пятой танковой армии, которое проводил представитель Ставки генерал армии Жуков и командующий фронтом генерал-лейтенант Ватутин. На совещании были только командиры корпусов и дивизий, но Новокшонова с его командиром пригласили потому, что их часть будет выполнять особо важную задачу в этом наступлении и для ориентировки они обязаны знать общий план действий. А действия предстояли грандиозные. Три фронта — Юго-Западный, Донской и Сталинградский — с 19-го ноября начинают наступление с общей задачей окружить Шестую и Четвертую танковую армии немцев в составе 35 пехотных,
5 танковых, 4 моторизованных, 4 кавалерийских дивизий и трех бригад — всего 50 дивизий, Сталинградский фронт из района межозерья Цаца и Барманцак (южнее Сталинграда) должен наступать на северо-запад; Юго-Западный фронт и Донской — из района Верхне-Фоминской и Клетской — на юго-восток. На станции Кривомузгинской (юго-восточнее Калача) войска всех трех фронтов должны встретиться и завершить окружение немецкой армии. Но майор Новокшонов сейчас не мог сказать всего этого своим танкистам. Он переходил от костра к костру, проверяя настроение водителей и стрелков. Во рту от табачного дыма было горько, но возле каждого костра он неизменно брал кисет и снова закуривал. Звенело в голове — после ранения вообще шум в ней не прекращался, а от стольких самокруток еще усилился.
Густой, как молозиво, туман опустился на степь. Побеленные танки растворились в нем, словно окунулись в этот раствор. Майор Новокшонов все еще прохаживался между замаскированными машинами, то и дело поглядывая на часы — с минуты на минуту должна начаться артподготовка.
Насторожились, напряглись танкисты. Легкий морозец пощипывал лицо, но этого никто не замечал, все смотрели на юг — туда, где за туманом скрывалась линия фронта и где сегодня должна разгореться битва.
Сергей думал о предстоящем прорыве обороны противника, о рейде, который должен совершить их танковый корпус по немецким тылам… Танковый корпус! Как это внушительно звучит. А ведь ровно год назад при обороне Москвы
о таких танковых соединениях и представления не имели. Были лишь танковые батальоны да несколько бригад. А сейчас? А сейчас по меньшей мере двадцать шесть корпусов, если считать порядковый номер их корпуса последним!.. И вообще многое уже изменилось за этот год, армия стала неузнаваемой…
Вдруг сзади раздался шипящий свист, вспыхнуло небо, с фырчанием понеслись над головой мины — это первый сигнальный залп «Катюш». И не успели еще, наверное, мины долететь до немецких траншей, как вздрогнула земля, загудела, небо озарилось ослепительными мигающими вспышками — началась канонада. Спереди, сзади, с боков, надрывая барабанные перепонки, ревели тысячи орудий, выбрасывая из своих зевластых жерл нескончаемый поток снарядов. Над головами танкистов кишмя кишели мины и снаряды — слышно было, как они упруго буравили воздух, торопливо, как утки на перелете, посвистывали, уносясь вдаль. Сергей затаил дыхание, с упоением вслушиваясь в рев пушек. По спине пробежала дрожь.
Грохот кругом нарастает, усиливается, и кажется, вот он уже достиг предельного напряжения и должен сейчас оборваться. Но он не обрывается. Пять… десять минут. Полчаса сотрясается земля… Сорок минут! От раскаленных снарядов и орудийных стволов, от порохового дыма потеплело в степи, почернел снег, ощетинился, как на солнцепеке весной.
В 8 часов 50 минут свист снарядов заметно стих, унялась дрожь земли под ногами, хотя пальба не прекратилась — артиллеристы перенесли огонь своих батарей в глубину немецкой обороны, траектория полета снарядов увеличилась. Еле слышно донеслось далекое «а-а-а!» — все шесть пехотных дивизий армии поднялись в атаку.
До середины дня не смолкали орудия. Такой артподготовки Сергей никогда еще не видел. Да не только Сергей — такой канонады еще не знала история войн. Трудно вообразить, что стало теперь с немецкой обороной — живого места, наверное, не осталось. Сергей напряг слух. Долетел приглушенный расстоянием стрекот пулеметов и автоматов. Немцы, видимо, все-таки сопротивлялись упорно, ни за что не хотели покидать обжитых блиндажей.
А артиллерия била, била не замолкая.
Наконец получен приказ ввести в бой танковые бригады обоих корпусов. Через несколько минут бронированная армада с ходу навалилась на немецкие укрепления, смяла их, прорвала глубокоэшелонированную оборону противника и устремилась на юг. В брешь развернутым строем ворвался восьмой кавалерийский корпус и вместе с пехотой стал добивать остатки немецких и румынских частей и соединений, державших здесь оборону.
