Вскоре О’Хара вернулся:
– Все в порядке, ребята проследят за ним.
Когда Сиверс, понурив голову, шел к станции метро и отошел от заведения саженей на сто, с одной из стоявших вдоль бульвара лавочек поднялся огненнобородый господин, подошел к Сиверсу и что-то ему сказал. Тот сразу же вскинул голову, распрямил плечи, заулыбался и полез к рыжебородому обниматься. Господин остановил его жестом, бросил несколько коротких слов и быстрым шагом последовал вперед. Адольф побежал за ним вприпрыжку.
– Ты посмотри, и он загримировался, – улыбнулся О’Хара. – Пойдемте к кебу, господин Кунцевич, оттуда нам будет удобнее за ними наблюдать.
Они залезли в замаскированную под обычную извозчичью повозку полицейскую карету, драйвер дернул поводья, и кеб медленно покатил по улице.
– Сейчас мы их обгоним, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, ну а ребята за ними проследят.
В это время рыжебородый и Сиверс поровнялись с большим трехколесным велосипедом, который стоял у обочины. Велосипедист – чернобородый мужчина в коротком сюртуке, спортсменской кепке и гетрах, изучавший доселе что-то у себя под ногами, неожиданно поднял руку, в которой оказался револьвер, и выстрелил в голову рыжебородого. Тот, как сноп, повалился на мостовую. Стрелок направил оружие на Адольфа, но выстрела не последовало – видимо, револьвер дал осечку. Убийца спрятал еще дымившийся револьвер во внутренний карман сюртука, крутанул педали и через несколько секунд пронесся мимо кеба с сыщиками. О’Хара заорал вознице:
– Разворачивай, за ним! – И засвистел в свисток.
Мечислав Николаевич на ходу выскочил из кареты и побежал к упавшему. Лицо убитого представляло собой кровавое месиво, рядом бился в истерике Сиверс.
Отвальную отмечали в ресторане недалеко от Нью-Скотленд-Ярда.
Официант принес каждому по бокалу со светло-коричневой жидкостью и тарелку с орешками.
– Виски? – недоверчиво понюхав свой бокал, спросил губернский секретарь.
– Да, виски, виски с содовой. Вам приходилось пробовать? – спросил Ленгвистон и с явным наслаждением сделал большой глоток.
– Приходилось, хороший напиток, – сказал Кунцевич и в два глотка осушил свой бокал. «Самогон, настоящий самогон. Бывший тесть лучше делал» – россиянину стоило многих усилий не скривиться. В рот попал кусочек льда. Выплюнуть его Мечислав Николаевич постеснялся и долго гонял лед во рту, пока тот не растаял.
– Это ирландский, односолодовый, двенадцать лет выдержки, – похвалился О’Хара. – Вы когда теперь дома будете?
– Почитай что через три дня.
– Мы вам об итогах розыска обязательно напишем. А то бы остались, помогли бы нам этих латышев ловить.
– Латышей. Я бы остался, но начальство домой велело отправляться, да и командировочные к концу подходят. А с латышами, господа, я уверен, вы сами прекрасно справитесь. – Кунцевич повертел в руках пустой бокал. – Знаете что, а давайте, я научу вас пить по-русски? Я хоть и поляк, но предпочитаю пить по-русски.
– Что такое поляк? – спросил О'Хара.
– Не что, а кто, Брай, – опередил с ответом Кунцевича Персивальд. – Про поляков-то я знаю – это такой народ в России.
Губернский секретарь подозвал официанта:
– Скажите, у вас есть русская водка?
– Да, есть.
– Тогда несите бутылку. И три бифштекса с картошкой. Только бифштексы хорошо прожарьте.
– По поводу бифштексов мне все понятно, сэр, а по поводу водки я не совсем понял.
– А что тут непонятного? Возьмите бутылку, снимите с нее пробку и в таком виде, не разливая по бокалам, ставьте нам на стол.
Глава 9
Петербург встретил Мечислава Николаевича солнышком. Он откинулся на спинку сиденья пролетки и наблюдал за фланировавшими по Невскому барышнями. Навстречу ехало несколько велосипедистов, очевидно, из какого-то общества. Возглавлял отряд сорокалетний мужчина с коротко стриженной седой бородой и в модной спортсменской кепке. Губернский секретарь проводил его взглядом и ткнул «ваньку» в спину:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
– Давай-ка, братец, в Казанскую часть, отдумал я на Гороховую.
Шереметевский понюхал привезенную подчиненным сигару, отрезал ее кончик подаренной Кунцевичем же серебряной гильотинкой, чиркнул спинкой и выпустил в воздух клубок ароматного дыма:
– Хороша-с. Да, угодили вы мне с подарочком, угодили. Спасибо вам большое.
– Пустяки, ваше высокородие.
– Нет, это не пустяки. Пустяки – это те улики, на основании которых вы мне предлагаете доложить их превосходительству о Яременко. От такого доклада не господину коллежскому асессору плохо будет, а нам с вами. Ведь нет у нас ничего против него, кроме ваших домыслов.
– Как это нет? А показания Новоуспенского?
– А что такого в показаниях нашего журналиста [150]? Ну говорит он, что Яременко приказал снимать для него копии со всех бумаг по делу о гранде на Выборгской, ну и что из этого? Яременко скажет, что это ему было нужно для параллельного дознания по политическим Трошкиным делам. А более ничего существенного у нас нет…
– Но я же лично его видел в Лондоне!
– В рапорте вы пишете, что стрелявший в Чуйкова мужчина был похож на Яременко ростом и телосложением и что лица вы его не разглядели, так как оно было скрыто бородой. Да любой мало-мальски грамотный присяжный поверенный от этого вашего опознания в суде камня на камне не оставит, а уж у Яременко присяжный, я думаю, будет из лучших. В общем, не ссорьте меня с жандармами. Вот, берите свой рапорт, – начальник сыскного отделения протянул подчиненному несколько густо исписанных листков бумаги, – берите и перепишите его, исключив оттуда все ваши догадки и умопостроения.
– Слушаюсь.
Чиновник особых поручений по судебным делам столичного градоначальства Михаил Михайлович Харланов первый раз в своей жизни опоздал на службу. Младший сын разболелся, и титулярный советник всю ночь не спал. Задремал только под утро, а когда проснулся – присутственные часы уже давно начались. Он стремительно пронесся по коридору градоначальства, открыл дверь кабинета, проследовал за свой стол и поинтересовался у письмоводителя:
– Начальство меня на спрашивало?
– Начальство нет, ваше благородие, а вот чиновник один давно сидит – дожидается.
– Какой такой чиновник?
– Некто Кунцевич, из сыскной.
– Кунцевич? Что-то я не припомню, чтобы я его вызывал.
– Так и не вызывали-с. Он сам явился.
– Сам?! С каких это пор полицейские ко мне сами являться стали? [151] Ну что ж, зовите, коли пришел.
Зайдя в кабинет и поздоровавшись, Мечислав Николаевич попросил конфиденциальной аудиенции и, дождавшись, когда канцелярский служитель выйдет, положил на стол Харланова несколько густо исписанных листков бумаги. После того, как титулярный советник с ними внимательно ознакомился, они беседовали еще почти час. В завершение разговора хозяин кабинета сказал:
– Охранное формально, конечно, градоначальнику подчиняется, но фактически – это самостоятельная епархия, куда лучше никому постороннему не соваться. И я бы не стал, если б не такие серьезные обвинения. Сунуться-то я сунусь, но… Тут, милостивый государь, надо аккуратненько, весьма аккуратненько. Да-с… О результатах я вас уведомлю, ну а сейчас не смею задерживать.
Кунцевич поднялся, поклонился и направился к выходу.
Мечислав Николаевич сел на лавочку на одной из самых глухих аллей Таврического сада, раскрыл газету и принялся за передовицу. Но едва он начал читать про ликвидацию шайки русских анархистов в Лондоне, лавочка заскрипела под тяжестью опустившегося на нее человека.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Кунцевич покосился в его сторону.
– Здравия желаю, ваше благородие, – поздоровался вновь пришедший, кроша голубям ситный и не поворачивая в сторону чиновника для поручений головы.
