Ренни, полностью одетый, сидел у окна, приложив мобильник к уху, хотя на стене висел постер с перечеркнутым изображением ярко-красного мобильника. Расти подумал, что получит безмерное удовольствие, запретив Большому Джиму использовать телефон. Возможно, не самое политически грамотное начало разговора, который мог превратиться в нечто среднее между допросом и дискуссией, но он собирался это сделать. Шагнул к Большому Джиму и остановился. Как вкопанный.
В голове сверкнуло яркое воспоминание: сон не идет, он встает с кровати, чтобы спуститься вниз и съесть кусок клюквенно-апельсинового хлеба, испеченного Линдой, слышит тихий вой Одри, доносящийся из комнаты девочек. Идет проверить, как там его малышки. Садится на кровать Дженни под Ханной Монтаной,[159] ее ангелом-хранителем.
Почему это воспоминание пришло только сейчас? Почему не при разговоре с Большим Джимом в его домашнем кабинете?
Потому что тогда я ничего не знал об убийствах; меня интересовал только пропан. И потому что у Джанель не было припадка, она просто находилась в фазе быстрого сна. Разговаривала во сне.
У него золотистый бейсбольный мяч, папочка. Это плохой бейсбольный мяч.
Даже прошлым вечером в похоронном бюро это воспоминание не проявило себя. Только теперь: возможно, уже слишком поздно.
Но подумай, что это означает: устройство на Блэк-Ридж, возможно, не только излучает радиацию определенного уровня, но и вызывает что-то еще. Назови это наведенным ясновидением, назови чем-то, не имеющим названия, но, как ни назови, это что-то имеет место быть. Если Джанни права насчет золоченого бейсбольного мяча, тогда все дети, предсказывавшие беду на Хэллоуин, возможно, тоже правы. Но случится ли беда именно в тот день? Или может прийти раньше?
Расти решил, что второй вариант более реален. Потому что для многих городских подростков, перевозбужденных по части сладости-или-гадости, Хэллоуин уже наступил.
— Мне без разницы, чем ты занят, Стюарт, — говорил Большой Джим. Три миллиграмма валиума, похоже, совершенно его не успокоили: он, как всегда, кипел. — Поезжай туда с Фернолдом и возьми Роджера с… Что?.. Я мог бы тебе этого и не говорить! Ты не смотрел этот ёханый телевизор? Если он будет пререкаться, ты… — Он поднял голову и увидел стоящего в дверях Расти. Только мгновение по лицу Большого Джима чувствовалось, что он лихорадочно вспоминает сказанное в последнюю минуту-другую, пытаясь понять, как много удалось услышать постороннему человеку. — Стюарт, сюда пришли. Я тебе перезвоню, а когда буду перезванивать, тебе лучше сказать мне то, что я хочу услышать. — Он разорвал связь, протянул мобильник Расти и оскалил в улыбке верхние зубы. — Я знаю, знаю, проявил непослушание, но городские дела не могут ждать. — Ренни вздохнул. — Не так просто быть человеком, от которого все зависит, особенно если сам неважно себя чувствуешь.
— Должно быть, трудно.
— Мне помогает Бог. Хочешь знать принцип, по которому я живу, дружище?
Нет.
— Конечно.
— Когда Бог закрывает дверь, Он открывает окно.
— Вы так думаете?
— Я это знаю. А еще всегда стараюсь помнить: когда ты молишься и просишь о том, чего ты хочешь, Бог поворачивается ухом, которое не слышит. А когда ты молишься о том, что тебе необходимо, Он не пропускает ни слова.
— Ну-ну. — Расти вошел в комнату отдыха. На стене работал телевизор: канал Си-эн-эн с приглушенным звуком. За говорящей головой висела фотография Джеймса Ренни-старшего, черно-белая, запечатлевшая его не в выигрышной позе. Большой Джимми стоял с одним вскинутым пальцем и поднявшейся верхней губой. Не в улыбке, а в мрачном зверином оскале. Строка в самом низу экрана вопрошала: «Город под Куполом был наркораем?» Говорящая голова и фотография уступили место рекламному ролику салона подержанных автомобилей, который всегда раздражал Расти, заканчиваясь крупным планом одного из продавцов (никогда — самого Ренни), кричащего в объектив: «С тачкой будет вам везуха, Большой Джим тому порука!»
Большой Джим указал на строку и печально улыбнулся:
— Видишь, что творят со мной друзья Барбары с той стороны? Черт, да разве это удивительно? Когда Христос пришел, чтобы спасти человечество, Его заставили нести собственный крест на Голгофу, где Он и умер в крови и пыли.
Расти отметил, уже не в первый раз, какой странный препарат этот валиум. Он не знал — действительно ли veritas in vino, но в валиуме истины точно хватало. Когда люди его получали, особенно внутривенно, зачастую они честно говорили, что о себе думали.
Расти пододвинул стул и приготовил стетоскоп.
— Поднимите рубашку. — И когда Большой Джим отложил мобильник, чтобы это сделать, взял его и сунул в нагрудный карман. — Я телефон возьму, хорошо? Оставлю на столе в вестибюле, откуда можно звонить по мобильнику. Стулья там не такие удобные, как здесь, но сидеть на них можно.
Он ожидал, что Большой Джим запротестует, может, взорвется, но тот даже не пикнул, обнажил толстенный живот и большую дряблую грудь. Расти наклонился вперед, начал слушать. Все оказалось не так плохо, как он ожидал. Его бы порадовали сто десять ударов в минуту с редкими нарушениями ритма, но сердце Большого Джима билось ровно и устойчиво девяносто раз в минуту.
— Я чувствую себя гораздо лучше, — сказал Ренни. — Все дело в стрессе. Напряжение жуткое. Я собираюсь отдохнуть здесь часок-другой — ты знаешь, что из этого окна виден весь деловой район, дружище? — а потом еще раз навещу Младшего. После этого ты еще раз померяешь мне давление и…
— Это не только стресс. У вас лишний вес, и вы не в форме.
Большой Джим обнажил верхние зубы в псевдоулыбке:
— Я, между прочим, тащу на себе и город, и бизнес, дружище. Поэтому у меня остается мало времени для беговых дорожек, велотренажеров и тому подобного.
— Вам уже два года как следовало поставить кардиостимулятор. У вас пароксизмальная тахиаритмия.
— Я знаю, что у меня. Я ездил в клинику, и мне сказали, что даже здоровые люди часто испытывают…
— Рон Хаскел прямо говорил вам, что надо сесть на диету и взять вес под контроль, что аритмию надо взять под контроль, подобрав препарат и дозу. А если медикаментозное лечение не поможет, обратиться к хирургии, чтобы решить имеющуюся проблему.
Большой Джим выглядел теперь, как опечаленный ребенок, который не может вылезти из высокого стульчика.
— Господь сказал мне не делать этого! Господь сказал: никаких кардиостимуляторов! И Господь оказался прав! Герцог Перкинс поставил кардиостимулятор, и посмотри, чем это для него закончилось.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
