Нарастало это постепенно, как начинающаяся лихорадка. Сначала мне показалось, что я слишком долго сидела на солнце и смотрела на море, потом я поняла, что солнце ни при чем. Лицо у меня горело, голову стянул тугой обруч, во рту ощущался противный металлический привкус. Вот оно, началось! Не знаю, почувствовала бы я, что с Рене не все в порядке, без украденного талисмана или же нет. Мне кажется, что почувствовала бы, но нам свойственно переоценивать свои возможности и принижать то, что сделано другими. Как бы то ни было, ждать осталось недолго.
Признаки были еще слабы, я без труда держала себя в руках, а значит, и Рене находился вне серьезной опасности, но рисковать не стоило. Напоследок я оглядела горизонт — небо затянули облака, но сквозь причудливой формы разрыв вниз тянулись лучи — серебряные полосы на фоне сине-серых моря и неба. Что ж, со мной прощались весьма торжественно… Я повернулась спиной к берегу. В последний раз. Уже на тропе меня догнал Преданный. С ним придется что-то делать, привязать, скорее всего…
Я не раз ходила этой дорожкой, обсаженной высокими розовыми кустами — алыми и белыми, но в этот раз все было особенным. По-особому гудели пчелы, по-особому пахли цветы, и плясали ставшие более четкими и темными тени. С моих глаз словно бы спала пелена, и мир стал ярче и праздничней. Тошнота и звон в ушах прошли, я ощущала прилив сил, словно выпила холодной зимой подогретого вина.
Подъем мне дался без труда, я даже не запыхалась, когда вошла в прохладную после жаркого дня базилику Ларрэна. Столб синего огня горделиво вздымался ввысь; его сиянье причудливо сливалось с льющимися сквозь витражи разноцветными лучами. На мгновение я испугалась, что в базилике кто-то есть, но это была всего лишь тень от колонны. Я знала, что теперь уже недолго.
Преданный ткнулся мордой мне под руку, я машинально погладила пушистый мех — в последний раз — и велела бедняге сидеть на месте, что бы ни случилось. О привязи я загодя не позаботилась, а ничего подходящего с собой у меня не нашлось. Мы стояли и ждали. Холодный голубой огонь таинственно мерцал, на мраморных сводах играли блики, и было тихо. Неимоверно тихо. Звуки остались за стенами — здесь, на пороге жизни и смерти, царило безмолвие.
Я попыталась представить, где теперь Рене, стоит ли он у штурвала, подает ли команды маринерам, ведет ли их в бой, обнажив шпагу… Вряд ли у него есть время подумать обо мне, я чувствовала, что он уже начал свою битву, но я все же попрощалась, прошептав то, что лишь однажды, в нашу самую первую настоящую ночь, произнесла вслух.
6
«Созвездие» мотало из стороны в сторону, водяные горы с ревом перекатывались через палубу. Гром грохотал не переставая, и отличить его раскаты от рева взбешенного океана было невозможно. На мгновение становилось черно, как в угольной пещере, а потом очередная ветвистая молния раздирала на куски тяжелые тучи, заливая ослепительным мертвым светом озверевший океан и одинокий кораблик с проломанными в нескольких местах бортами…
Рене стоял у штурвала рядом с рулевыми, отрывисто указывая, что и как им делать. Зеленоватые молнии раз за разом высвечивали серьезное, собранное, истомленное лицо. В стройной неподвижной фигуре не было и тени страха или неуверенности. Это нечеловеческое спокойствие перед лицом все усиливающейся угрозы казалось вызовом, дерзким и надменным. Счастливчик стоял непоколебимо, слегка расставив ноги в высоких черных сапогах и держась одной рукой за поручни мостика.
Свинцово-серый гороподобный вал, казалось, настиг «Созвездие» и встал мерцающей стеной над опустившейся кормой, намереваясь со всей силы обрушиться на корабль и утащить в глубину вместе с парой сотен обнаглевших смертных, но украшенный вздыбившейся рысью нос уже наклонился вниз. Корабль, начав спуск с предыдущей волны, высоко задрал корму, ставшую недоступной для волны-преследователя, в бессильной злобе разбившейся о кормовую доску с изображением все той же пятнистой кошки. На мгновение выглянуло солнце, зажгло оранжевыми и зелеными огнями летящие брызги, высветило лицо капитана, казавшееся старше, чем обычно, но по-прежнему спокойное, хоть Рене и не спал вторую ночь.
Залиэль, закутавшись в белоснежный шелковый плащ, вопреки погоде и здравому смыслу остававшийся сухим, молча стояла рядом, глядя в беснующиеся волны. Ветер яростно трепал кудри королевы Лебедей, но красавица не обращала на него никакого внимания, вглядываясь вперед. Внезапно эльфийка вскрикнула и протянула руку, на что-то указывая. Рене, получивший в наследство от Перворожденных небывало острое для человека зрение, проследил ее взгляд, и то, что он увидел, ему страшно не понравилось.
Среди кипящих черных туч виднелось большое слепое пятно. Почти круглое. Грязно-белый цвет в последнее время не вызывал у Арроя ничего, кроме тревоги. Бледные советники Михая, уничтоженные деревни, отвратительное безумие в глазах Зенона и Зенобии, Белый Олень, наконец, — все это было звеньями одной цепи. И вот, похоже, они наконец нашли средоточие беды…
— Мы пришли, — подтвердила догадку Залиэль. Магия позволяла расслышать ее слова сквозь шум бури: — Дальше нельзя. Остаемся здесь.
— Что там?
— Не знаю ничего, кроме того, что мы нашли то, что искали.
Светорожденная отвернулась, давая понять, что разговор окончен. Рене не стал настаивать. Во-первых, потому, что не мог, во-вторых, потому, что нельзя мешать делающему то, что за него не сделает никто. Лебединая королева на короткий миг закрыла глаза, словно бы молясь своей ушедшей богине, и резким повелительным жестом подняла руки. «Созвездие» вздрогнуло, его бег сначала замедлился, а затем и остановился, несмотря на ветер. Никто из эландцев не мог видеть смертного, слепого пятна, но люди поняли: происходит что-то очень важное. Маринеры с молчаливого разрешения капитана и боцмана сгрудились у борта, наблюдая за небывалой схваткой тоненькой колдуньи с морем, которое не желало отдавать добычу.
После четырех налетавших друг за другом жестоких шквалов — каждый последующий был сильнее предыдущего — заревел такой шторм, что в сравнении с ним все пережитое могло сойти за легкий бриз. Рене повидал всякое, но то, что творилось с морем и небом, смутило даже его.
Низкие черные облака неслись, словно уходящий от степного пожара обезумевший табун. Несмотря на приближающийся полдень, стояли сумерки. Иногда черная клубящаяся масса, не выдержав напора ветра, рвалась, на мгновение являя глазу безмятежную небесную синеву, но края разрывов смыкались, и голубые лоскутья исчезали в свинцовой мгле. Море обезумело так же, как и небо. Водяные горы с яростью налетали друг на друга, бросая в небо белую пену, ветер разрывал ее на тысячи тысяч мелких и крупных брызг. Ветер и волны рычали и взвизгивали, как сцепившиеся в смертельной схватке чудища, внезапно объединившиеся, чтобы уничтожить вторгшийся в их владения корабль.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
