Но вскоре ему пришлось ее умерить: 6 апреля в ходе допроса фельдмаршала Кейтеля обнаружилось, что шеф ОКВ передал прокурору письмо, в котором он назвал Гитлера «ответственным за все террористические и незаконные действия». Это стало очередной пробоиной в едином фронте, созданном Герингом для поддержания «легенды Гитлера». Следующая брешь образовалась спустя девять дней после этого, когда бывший оберштурмбанфюрер СС Рудольф Гесс, вызванный в качестве свидетеля по делу Кальтенбруннера, признался в том, что в концлагере Освенцим было истреблено 2,5 миллиона евреев[721]. Он точно указал, каким именно было его личное участие в этом злодеянии, и заявил, что все осуществлялось по приказу фюрера. Наконец, 18 апреля адвокат Гитлера и Ганса Франка, бывшего генерал-губернатора оккупированной немцами Польши, сделал еще шире брешь в обороне Геринга, когда по поводу истребления евреев сказал суду: «В отличие от людей из окружения фюрера, которые ничего об этих вещах не знали, я должен сказать, что мы, будучи более независимыми, многое знали из радиопередач противника и прессы стран-противников и нейтральных государств».
Но это было ничто в сравнении с показаниями Ганса Бернда Гизевиуса, которого допрашивал Панненбекер, адвокат бывшего министра внутренних дел Фрика. Член тайной оппозиции Гитлеру, Гизевиус много повидал в тридцатых годах и даже выпустил книгу под названием «До горького конца». Он начал отвечать на вопросы Панненбекера после полудня 24 апреля. Для подсудимого Геринга его показания стали катастрофическими по многим причинам: этот бывший сотрудник гестапо и Министерства внутренних дел описал первые месяцы после установления нацистского режима и роль Геринга в руководстве политической полицией Пруссии, о которой он сказал, что она «защищала преступников», и которую назвал «разбойничьей пещерой». Потом Гизевиус рассказал о «Колумбиа-Хауз», собственной тюрьме гестапо, и о деятельности Рудольфа Дильса, которому подчинялась политическая полиция. А также о выдающемся криминалисте Артуре Нёбе, который, будучи вызван в тайную государственную полицию и увидев, что там творится, «пережил внутренний переворот». «В то время в августе 1933 года Нёбе получил от подсудимого Геринга задание убить Грегора Штрассера […] в “автомобильной катастрофе” или на охоте», – продолжал Гизевиус. Когда же адвокат Фрика попросил его вкратце описать обстановку, которая предшествовала «так называемому путчу Рёма», Гизевиус ответил: «Никогда не было путча Рёма. 30 июня 1934 года был лишь путч Геринга и Гиммлера». И осветил эту мрачную главу.
А тем временем на правом конце скамьи подсудимых Геринг дергал ногами, что-то шептал и делал протестующие жесты. Гизевиус же внезапно начал рассказывать о ссоре адвокатов Геринга и Шахта, произошедшей до начала судебного заседания. Оказывается, доктор Штамер подошел в адвокатской комнате к доктору Диксу, защитнику Шахта, прервал разговор последнего с Гизевиусом и объявил, что Герингу безразлично, будет или не будет Гизевиус предъявлять какие-либо обвинения ему самому. Геринг озабочен другим: совсем недавно в Нюрнбергской тюрьме умер бывший германский военный министр Бломберг, и из уважения к памяти старого солдата очень не хотелось бы, чтобы перед общественным мнением раскрылась одна весьма неприятная страница его жизни. Геринг верит в порядочность Шахта и его адвоката и надеется, что они не будут использовать в этих целях свидетеля Гизевиуса. В противном случае Геринг выложит все о Шахте: он знает о нем многое такое, что ему было бы неприятно услышать в суде. «По сути, – повышая голос, продолжает Гизевиус, – все это связано не с женитьбой фон Бломберга, а с той ролью, которую сыграл в ней подсудимый Геринг. Мне прекрасно известно, почему Геринг не хочет, чтобы я говорил об этом деле. Считаю, что это был его самый недостойный поступок. И что он прячется за фасад рыцарства, утверждая, что хочет просто защитить память покойного. Но на самом деле он хочет помешать мне дать показания по очень важному делу. А именно по делу Фрика».
По залу прокатилась волна негодования, и председателю суда Лоренсу даже пришлось повысить голос, чтобы восстановить тишину. И Гизевиус возобновил свой рассказ о попытках поставить гестапо «на легальный, законный путь» при содействии Фрика и Далюге. Но наступило время обеденного перерыва, и председатель закрыл заседание.
Во время перерыва некоторые подсудимые громко выразили свое возмущение. Генерал Йодль воскликнул: «Вот свинство, которое грязнее всех других! Это позор для честных людей, которые сами позволили вовлечь себя в это свинство». Фрик, Шпеер и Фриче откровенно высказали свое удовлетворение, а Шахт сказал Гилберту: «Что вы думаете об этом грязном деле с запугиванием? Это ведь прямое доказательство его нечестности». Легко догадаться, о ком шла речь, и Гилберт записал в дневник: «С другого конца скамьи подсудимых Геринг бросил на нас яростный взгляд. Потом назвал свидетеля предателем, которого в глаза не видел до этого[722]. И добавил: “Я ни разу не слышал фамилии этого свидетеля. Он нагло лжет! Фрик старается напялить на меня шляпу, которая сшита для него!”».
После возобновления заседания Гизевиус, продолжив рассказ о своем расследовании преступной деятельности гестапо, сказал, что встретился с Шахтом, когда собирал улики против Гиммлера и Гейдриха. В то время (в 1935 году) Шахт еще верил в непогрешимость Гитлера и Геринга, хотя он, Гизевиус, больше не питал никаких иллюзий на этот счет. Свидетель рассказывал: «Шахт считал Геринга человеком сильным и консервативным, которого следовало использовать, чтобы прекратить террор со стороны гестапо и государства. Я сказал ему, что Геринг – самый худший из всех, потому что он использует маску консерватора, принадлежащего к среднему классу. Я попросил Шахта не отводить Герингу никакого места в его экономической политике, так как это могло плохо закончиться. В пользу Шахта можно сказать многое, но только не то, что он хороший психолог. Лишь в 1936 году он стал замечать, что Геринг вовсе не поддерживает его в борьбе с нацистской партией, а, наоборот, поддерживает радикальные элементы партии в борьбе против Шахта. […] И тогда он осознал, что, как и Гиммлер, Геринг крайне опасный человек».
Когда заседание закончилось, Геринг поднялся и попытался выступить перед подсудимыми и адвокатами. Он начал противодействовать охранникам, которые вынуждали его покинуть скамью подсудимых, и тем пришлось применить силу, чтобы препроводить его в лифт. Миру начало открываться его истинное лицо, а этого он не мог допустить…
Двадцать пятого апреля продолжился допрос свидетелей. Гизевиус долго говорил о ссоре Геринга с Гиммлером и Гейдрихом в ходе махинации, приведшей к устранению с постов высших армейских командиров фон Бломберга и фон Фрика в начале 1938 года. Он рассказал об его интригах, подтолкнувших фон Бломберга к женитьбе на проститутке, о его последующих шагах по дискредитации фон Бломберга перед фюрером, о его участии в нелепом заговоре с целью обвинения фон Фрика в гомосексуализме. Наконец, обо всех его маневрах ради замятия дела, когда возникла опасность того, что оно может обернуться против его зачинщиков. Все это явно не красило человека, который так пекся о своем имидже, и каждый уже понял, почему Геринг попытался заставить Гизевиуса молчать… А тот уже нарисовал портрет бессовестного проходимца, который только и делал, что коллекционировал должности и копил богатства: «Больше всего Геринга занимали его транзакции и коллекции произведений искусства в Каринхалле. И поэтому он редко принимал участие в важных совещаниях. […] Браухич, например, считал, что можно было установить переходный режим с Герингом во главе. Но наша группа всегда старалась не приближаться к этому человеку, даже на час».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
