— Привет, это мама, — сказала я, понятия не имея, что же мне говорить дальше.
— Ой, мама, привет! А я как раз о тебе думала! — воскликнула она, и я сразу же поняла, что мне нужно сказать ей.
— Знаешь, мне хотелось бы с тобой повидаться, — сказала я. — А может быть, и переехать куда-нибудь поближе к тебе, в какой-нибудь городок у вас на побережье. Осточертело мне тут одной!
— В Клэтсэнде на Мейн-стрит висит сразу три объявления насчет того, что требуются официантки, — сказала она. — И знаешь, мам, платят тут вполне ничего.
И тут я поняла, что она поостыла в своей любви к Иисусу, как-то договорилась с ним, что ли. Мне сразу полегчало, и я сказала:
— Ну что ж! Я, пожалуй, на следующей неделе и приеду. В среду скорее всего. Может, подыщешь мне комнату в мотеле, пока я не устроюсь?
— Зачем? У меня же свободный диван есть, — удивилась она.
— Ирма, ты мою мать совсем не помнишь? — спросила я.
Она засмеялась и сказала:
— Нет! А что, я должна ее помнить?
— Нет, — сказала я, — но я расскажу тебе о ней. Когда приеду.
Но я так ничего и не рассказала. Похоже, в этом уже не было необходимости.
Тексты
Сообщения приходили, думала Джоанна, то слишком поздно, то слишком рано, а потому никто и не мог разгадать зашифрованный в них смысл или хотя бы выучить язык, на котором они были написаны. И все же они приходили все чаще и чаще и были такими настоятельными, так непреодолимо влекли к себе, заставляя непременно прочитать их, что она в конце концов даже предпринимала попытки на какое-то время от них сбежать. На январь, например, она сняла маленький домик без телефона в приморском городке Клэтсэнде, где не было электронной почты. Она несколько раз жила там и летом, но зимой, она надеялась, будет еще спокойнее. Порой за целый день она не будет ни слышать, ни произносить ни единого слова! И действительно: Джоанна не покупала газет, не включала телевизора, и однажды утром, решив, что пора хоть по радио послушать какие-то новости, поймала программу на финском из Астории. Но послания все равно приходили. Слова были повсюду.
Их письменное обличье особой проблемы не составляло. Она помнила, как увидела самое первое платье с письменностью — платье из набивного ситца с настоящими печатными буквами, которые использовались как элемент орнамента — зеленые или белые слова, переплетались с ветками гибискуса, выглядывали из-за чемоданов; названия «Ривьера», "Капри", «Париж» в виде абстрактных пятен были разбросаны по всему платью, иногда уходя в плечевой шов или в подгиб подола, иногда написанные правильно, а иногда и вверх ногами. Тогда это было, как сказала продавщица, "очень необычное" платье. Теперь же практически на любой майке был какой-нибудь политический лозунг, или высказывание (порой довольно длинное) какого-нибудь давно умершего физика, или как минимум название того города, в котором эта майка была сделана. Со всем этим Джоанна давно смирилась, она даже носила такие вещи. Но слишком многое стало каким-то чересчур очевидным.
Уже давно она заметила, что пена, оставленная войнами на песке после шторма, застывает порой такими странными волнистыми линиями, которые выглядят как чей-то торопливый почерк, причем линии имеют определенные промежутки, словно между словами. Но лишь прожив в полном одиночестве недели две и множество раз пройдя по пляжу до Рек-Пойнт и обратно, она поняла, что может прочесть написанное. В тот день погода была необычайно мягкая, ветер почти стих, и совсем не обязательно было шагать решительным шагом, чтобы не замерзнуть; напротив, можно было неторопливо брести вдоль этих линий, образованных застывшей морской пеной, почти у самой кромки воды, где в мокром песке отражались небеса. Время от времени по-зимнему тихая океанская волна набегала на берег, гоня перед собой чаек и заставляя Джоанну подняться повыше, на более сухой участок пляжа; затем, когда волна отступала, и она, и чайки спускались обратно. На просторном берегу не было ни души. Песок выглядел удивительно твердым и ровным и напоминал тяжелую пачку бледно-коричневой оберточной бумаги, и Джоанна обратила внимание, что недавно набежавшая волна оставила на нем некую сложную надпись, сделанную застывающей уже пеной. Странные белые извивы и петли, точки и черточки выглядели удивительно похоже на надпись, сделанную мелом на школьной доске, и Джоанна остановилась, как всегда невольно останавливалась и летом, чтобы прочесть то, что кто-то написал на песке. Летом чаще всего это были надписи типа "Джейсон
Карен" или двойные инициалы, заключенные в «сердечко»; а однажды — это была довольно загадочная надпись, а потому и запомнилась: три пары инициалов и даты 1973–1984; такая надпись была только одна, и говорила она явно о некоем обещании, но не данном, а нарушенном. Что это за одиннадцать лет? Продолжительность брака? Или жизни ребенка? Надпись, конечно, уже исчезла, когда Джоанна снова пришла на то место после прилива. И тогда она подумала еще, что, может быть, тот человек, что это написал, и ХОТЕЛ, чтобы море стерло написанные им цифры и буквы? Но сейчас само море, которое стирает все следы и все надписи, сделанные людьми, написало пеной какие-то слова на коричневом песке. И если она сумеет их прочесть, то ей, возможно, откроется некая премудрость, которая, впрочем, вполне может оказаться более глубокой и горькой, чем способен воспринять человек. Хочу ли я узнать, что пишет море? — подумала Джоанна, уже невольно читая написанный пеной текст.
Это была скорее некая клинопись, чем буквы алфавита, но надпись была сделана вполне разборчиво, и она, бредя вдоль этой надписи, читала: "Yes, esse hes hetu tokye to ossusess ekyes. Seham hute'u". (Когда она позже записала это на бумаге, то использовала апостроф для обозначения паузы или щелчка языком, точно в восклицании типа "Оп-па!".) Потом она снова перечитала написанное морем, вернувшись для этого на несколько метров назад, надпись осталась той же самой, так что она пошла дальше, потом снова вернулась и так несколько раз, чтобы как следует все запомнить. Вскоре, когда пузырьки пены стали лопаться, надпись начала съеживаться, подсыхать, меняя свой смысл; теперь она читалась так: "Yes, e hes etu kye to ossusess kye, ham te u". Она чувствовала, что это незначительное отличие, просто из первоначального текста выпало несколько символов. Она хорошо его запомнила. Вода, содержавшаяся в пене, впиталась в песок, и теперь написанные морем знаки превратились в подобие тончайших кружев, в едва ли читаемые точки и черточки. Скорее это действительно напоминало изящное рукоделие, и Джоанне даже пришла в голову мысль о том, что надо попробовать прочесть что-нибудь, написанное кружевами (или кроше?).
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
