Придя домой, она сразу же записала «пенный» текст, и теперь уже не нужно было все время повторять его про себя, чтобы не забыть, а потом бросила взгляд на сделанную машиной «квакерскую» кружевную скатерть, которой был накрыт маленький круглый обеденный столик. Эту надпись прочесть оказалось нетрудно, однако она, как и следовало ожидать, была довольно скучной. Джоанна прочитала первую строчку сразу за кромкой, где говорилось: "pith wot pith wot pith wot"
(что означало примерно "суть ясна") и так без конца, возобновляясь через каждые тридцать стежков вместе с рисунком каймы.
А вот кружевной воротничок, который она купила в комиссионном магазине в Портленде — это, конечно, совсем другое дело. Воротничок был ручной работы, и надпись на нем была сделана от руки. Почерк был мелкий и очень ровный. Точно "спенсерова строфа", которую она изучала пятьдесят лет назад на первом курсе.
Надпись была вся в завитушках, однако читалась на удивление легко. "Моя душа должна уйти" — вот что было написано на кайме и повторялось много раз: "Моя душа должна уйти, моя душа должна уйти, моя душа должна уйти", а хрупкая паутина кружев внутри основного рисунка гласила: "сестра, сестра, сестра, зажги свет".
Но она не поняла, что именно должна сделать и как ей сделать это.
Семейство Херн
Посвящается Элизабет Джонстон Бак
ФАННИ, 1899
Я сказала, что у нас с ней одинаковые имена. А она ответила, что раньше у нее было другое имя. Я спросила какое, но она ни за что не захотела его назвать и сказала: "Теперь я просто Индейская Фанни". А еще она рассказала, что это место называется Клэтсэнд и раньше здесь была деревня — там, повыше, где ручей протекает. Вторая деревня была еще выше — у родника, на Бретон-Хэд. И две деревни были на другом конце пляжа, примерно там, где Рек-Пойнт, и еще одна у Элтар-Рок. Там повсюду жили ее соплеменники. "Они все были из нашего племени", — сказала она. И все они умерли — от оспы, от чахотки, от венерических болезней. Умирали целыми деревнями. Все ее дети, например, умерли от оспы. Она говорила, что из всех жителей пяти деревень в живых остались только пять женщин.
Четыре стали продавать себя, чтобы не умереть с голоду, а она оказалась слишком стара для этого. И эти четыре женщины тоже вскоре заразились и умерли. "Но я-то ничем не заразилась, я никогда не болела". Глаза у нее, как у черепахи. За два четвертака я купила у нее маленькую корзиночку. Прелестная вещица! Всех своих детей она успела родить еще до того, как в этих местах поселились белые, и все ее дети умерли в один год.
И все ее соплеменники тоже умерли.
ВИРДЖИНИЯ, 1979
Сегодня, ближе к вечеру я хотела как следует прогуляться, дойти до Рек-Пойнт. Мне нужно было размяться, потому что весь день я писала. Я надела свой желтый плащ и вышла на улицу. Дул холодный зимний ветер.
Все отдыхающие наконец-то разъехались, и на пляже не было ни души. Штормами на берег вынесло огромное количество плавника и всякого мусора — прямо настоящий крепостной вал получился от Бретон-Хэд до Рек-Пойнт. И чего только не было в этой длинной куче выброшенного морем хлама: водоросли, плавник, сорванные с деревьев и сплетенные в колючие клубки ветки, перья морских птиц, куски белого, розового, голубого и оранжевого пластика, которые издали я приняла было за обломки ракушек, плотные «зерна» и отвратительные комки стиральных порошков, обрывки лесок, пластиковые пробки, комки черного смолистого масла — видимо, какая-то протечка, о которой, разумеется, все стараются молчать, или же просто какой-то танкер свои баки опорожнил. Все это выброшено морем на песок и покрыто желтоватой пеной, которая обычно остается на берегу после шторма.
Из тучи, нависшей надо мной, точно темная крыша, посыпался дождь, застучал по клеенчатому капюшону, который я накинула на голову, и этот громкий шум дождя, принесенного южным ветром, совершенно меня оглушил. Дождь был такой сильный, что я не могла поднять глаз и смотрела только себе под ноги — на мелкую воду, простыней расстилавшуюся по мокрому коричневому песку; порывы ветра морщили эту «простыню», оставляя на ее поверхности ямки, похожие на следы кошачьих лап, и миллионы дождевых капель молотили по ней, вливались в нее сверху, становились ею…
Я подняла голову, открыла рот и стала пить дождь. А он все усиливался и усиливался, струи были мощными и густыми, как прекрасные волосы, как пшеничное поле, и казалось, между струями просто нет места воздуху.
Если бы я свернула налево, к востоку, то могла бы, наверное, немного поднять лицо, смотреть вверх и видеть, как приходит дождь — не только как бы волнами, что я часто вижу из окон своего дома, но такими огромными белыми столбами, отделенными друг от друга пространством и похожими на очень высоких женщин в белых одеяниях, на величественных духов, спешащих быстрой чередой к северу и гонимых вдоль берега безжалостным ветром, но все же движущихся с достоинством, торжественно, точно некая священная процессия огромных и мрачных существ.
Вдруг налетел такой мощный порыв ветра, что мне пришлось остановиться и замереть, чтобы переждать его; потом налетел второй порыв, еще сильнее, и все стало стихать. Ветер почти улегся. Брызнули последние капли дождя, и туча миновала. Наступила тишина, лишь шелестели, как всегда, набегавшие на берег волны. Бледная сине-зеленая пелена, сверкая, окутала море. Посмотрев в сторону дюн, я увидела, что над берегом все еще висят темные тучи, а высокие белые фигуры, эти Женщины Дождя, спешат куда-то вверх по темным утесам на севере и исчезают, превращаясь сперва в завитки и полоски белого тумана меж черных деревьев, а потом растворяясь в воздухе совсем. И все — исчезли.
Когда я уже снова подходила к Бретон-Хэд, в бледно-голубом небе светилась над горизонтом ровная розовая полоса, отражаясь в почти зеркальной воде небольших лагун, образовавшихся в устье ручья. Четкая линия прибоя, ранее отмеченная валом из мусора и плавника, была нарушена и размыта дождем. В лужицах воды, отражавших спокойные тона небес, стояли сотни чаек, молчаливых, готовых по первому же сигналу подняться ввысь на своих мощных крыльях и улететь далеко в море, и там, когда наступит ночь, спокойно уснуть, качаясь на волнах.
ФАННИ, 1919
Это инфлюэнца. Я знаю, где заразилась. В Портленде в театре. Люди кашляли, кашляли, кашляли, и было холодно, и пахло маслом для волос и пылью. Джейн хотела, чтобы Лили посмотрела эти движущиеся картинки, кино. Вечно она таскает ребенка в город. И девочка становится все более капризной и кашляет. А эти движущиеся картинки, кстати, ее совершенно не заинтересовали. Она же ни одной истории до конца дослушать не может. И сама не умеет одно с другим соединить, чтобы история получилась. Ничего из нее не выйдет!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
