за упокой»: «Но в том-то и сила, что существуют некоторые препятствия. Во-первых, ее мать, которая постоянно находится при ней и имеет на свою дочь значительное влияние, противится браку, находя, что я слишком молод для дочери, и, по всей вероятности, боясь, что я заставлю ее жить в России. Во-вторых, мои друзья, и в особенности Н. Рубинштейн, употребляют самые энергические усилия, дабы я не исполнил предполагаемый план женитьбы. Они говорят, что, сделавшись мужем знаменитой певицы, я буду играть весьма жалкую роль мужа своей жены, т. е. буду ездить за ней по всем углам Европы, жить на ее счет, отвыкну и не буду иметь возможности работать, словом, что, когда любовь моя к ней немножко охладеет, останутся одни страдания самолюбия, отчаяние и погибель. Можно было бы предупредить возможность этого несчастья решением ее сойти со сцены и жить в России – но она говорит, что, несмотря на всю свою любовь ко мне, она не может решиться бросить сцену, к которой привыкла и которая доставляет ей славу и деньги»[77].
В ответном письме сразу же после восторгов Илья Петрович проявил несвойственную ему практичность – согласился с доводами друзей сына и посоветовал ему испытать чувства временем. Петр Ильич охотно последовал этому совету. Можно предположить, что пути отступления были намечены им еще во время обсуждения «вопроса о законном браке». Как говорится, и хотелось, и кололось… Нет, лучше сказать так: кололось и не очень-то хотелось. Модест и Анатолий, хорошо знавшие своего старшего брата, восприняли сообщение о его предстоящей женитьбе с недоверием, которое не считали нужным скрывать.
«История с Арто разрешилась самым забавным образом; она в Варшаве влюбилась в баритона Падиллу[78], который здесь был предметом ее насмешек, – и выходит за него замуж! Какова госпожа? Нужно знать подробности наших отношений с ней, чтобы иметь понятие о том, до какой степени эта развязка смешна»[79].
Какое стремительное развитие событий! Не прошло и месяца после того, как Арто и Чайковский собирались пожениться, а коварная Дезире уже влюбилась в другого! Так и хочется спросить: «А был ли мальчик?», то есть была ли любовь и были ли серьезные намерения? Предполагать можно все что угодно, начиная с того, что Арто играла в любовь забавы ради, и заканчивая ее способностью мгновенно вспыхивать чувствами (к Падилле). Но в данном случае мотивы не так важны, как факты, – брак не состоялся. Можно сказать и иначе: брак не состоялся бы в любом случае, вне зависимости от намерений Арто. Мы же с вами видели, что у Петра Ильича были заблаговременно приготовлены пути отступления. А может, отступления и не требовалось? Может, Петр Ильич не уговаривал себя на женитьбу, а просто «изображал видимость» в репутационных целях?
«Во всяком случае, когда первая горечь известия была пережита, Петр Ильич не сохранил в душе никакой злобы к изменнице, – пишет Модест Ильич. – Как артистка она по-прежнему стояла для него выше всего, что он когда-либо видел потом. Как человек – она навсегда осталась ему дорога».
«К изменнице»? Сторонники версии с искренними чувствами по отношению к Арто основывают свое убеждение на отрывке из письма Анатолию Ильичу: «Скоро мне предстоит свидание с Арто; она здесь будет на днях, и мне наверное придется с ней встретиться, так как вслед за ее приездом начнутся репетиции “Domino noir” с моими хорами и речитативами, и мне необходимо присутствовать на этих репетициях. Эта женщина сделала мне много вреда, и я, когда увидимся, расскажу тебе, каким образом, но тем не менее меня влечет к ней какая-то необъяснимая симпатия до такой степени, что я начинаю с лихорадочном нетерпением поджидать ее приезда. Увы! Это все-таки не любовь»[80].
Сразу возникает вопрос: неужели до ноября Петр Ильич не удосужился рассказать брату, одному из самых близких ему людей, о том, каким образом навредила ему Арто? «Не верю!» – сказал бы по этому поводу Константин Сергеевич Станиславский и был бы тысячу раз прав. Что же касается «необъяснимой симпатии», то она выглядит не более чем кокетством. Вся суть заключена в последней фразе – это все-таки не любовь.
Кашкин, правда, упоминает о том, что, когда в 1869 году Арто впервые выступала на сцене Большого театра, Чайковский при ее появлении на сцене «закрылся биноклем и не отнимал его от глаз до конца действия, но едва ли много мог видеть, потому что у него самого из-под бинокля катились слезы, которых он как будто не замечал». Но почему именно «закрылся»? Может, просто хотел лучше рассмотреть происходящее на сцене, в том числе и саму «несравненную Дезире»? И со слезами все не так однозначно – они могли быть навеяны музыкой. Известно же, что музыка часто пробирала впечатлительного Петра Ильича до слез.
Оставим отношения нашего героя с женщинами до 1877 года, до следующей главы, а пока поговорим о его творчестве.
Будучи недовольным своей первой оперой, Чайковский хотел взять реванш. Главным его требованием было, чтобы действие оперы не происходило в России – хватило с него «Воеводы». После долгих поисков Петр Ильич остановил свой выбор на хорошо знакомой ему поэме Василия Андреевича Жуковского «Ундина». Дочь морского царя Ундина может получить душу лишь в том случае, если ее полюбит человек и она выйдет за него замуж. Счастье свое Ундина находит в рыцаре Гульбранде, но счастье оказывается недолгим – Гульбранд увлекается красавицей Бертальдой. Ундина с горя бросается в Дунай, но является к Гульбранду в день его свадьбы с Бертральдой, обвивает его руками и…
…все крепче к нему прижимаясь,
Плакала, плакала тихо, плакала долго, как будто
Выплакать душу хотела; и быстро, быстро лияся,
Слезы ее проникали рыцарю в очи и с сладкой
Болью к нему заливалися в грудь, пока напоследок
В нем не пропало дыханье и он не упал из прекрасных
Рук Ундины бездушным трупом к себе на подушку.
Сюжет хорош – романтичен и идеально подходит для сцены. Вдобавок имелось готовое либретто, написанное в свое время графом Владимиром Соллогубом для оперы Алексея Львова[81], которая была поставлена в 1848 году, но успеха не имела. «Либретто это, несомненно, содержит более благодарных и интересных сцен для музыки, чем “Воевода”, не лишено движения, – писал Модест Ильич, – но зато так грубо шаблонно, так небрежно в отделке подробностей, так страдает отсутствием смысла в поступках действующих лиц, так часто соприкасается с пародией на оперные либретто, что суммою всех этих недостатков становится неизмеримо ниже сухого, неинтересного,
