которого как раз считается гостеприимная Андалузия. Он в знак согласия кивнул головой и экспромтом написал несколько теплых слов.
Когда я прочел, то ахнул – Борис Николаевич допустил малозаметную общепринятую опечатку: вместо «фламенко» (танец) он написал «фламинго» (птица). Но так как запись была сделана на русском языке, естественно, что никто ничего не заметил. Да и важен был сам знак внимания, факт автографа Ельцина, поэтому счастливый хозяин ресторана предложил всем присутствующим тост за дорого гостя.
28 апреля, до выступления на конференции, Ельцин успел встретиться с генералом Эанишем – экс-президентом Португалии, генеральным секретарем Организации американских государств Гонзалесом и отчаянно поспорил о перспективах коммунизма, которые считал тупиковыми, с генеральным секретарем одной из компартий Испании (там в то время было минимум 4 компартии).
Насколько я помню, в конференции участвовали такие политики, как Вилли Брандт (ФРГ), Жискар д’Эстен (Франция), Александр Дубчек (Чехословакия) и многие другие известные на тот момент политики и экономисты; с ними состоялись непродолжительные, но интересные контакты.
У нас была прекрасная переводчица, русская женщина лет сорока – сорока пяти, Галина Гонсалес (по мужу). Эта милая дама добросовестно и на редкость достоверно переводила все, что говорили ее подопечные. Она так хорошо знала испанский не только потому, что жила в Испании, но и потому, что в СССР работала профессиональным переводчиком, а после замужества переехала в Испанию.
Борис Николаевич выступил перед участниками конференции с докладом о политических событиях, происходящих в Советском Союзе. Ельцин откровенно и довольно резко говорил о неспособности существующего руководства страны пойти дальше лакировки гнилой системы (пресловутый «социализм с человеческим лицом»).
– Очевидна близорукость нашего руководства, его леность и нерешительность; мы постоянно запаздываем и отстаем от своего времени. В такой стране, как Россия, надо действовать решительно, быстро и не оглядываться назад.
Во многих испанских газетах его тогда окрестили «буревестником перестройки».
После конференции 29 апреля мы вылетали в столицу Каталонии Барселону. День предстоял очень длинный и тяжелый.
Когда Ельцин увидел небольшой шестиместный винтокрылый самолет, то удивленно спросил пилота:
– Машина как, надежная?
– Что вы, господин Ельцин, – заверил пилот. – Самый надежный самолет этого класса. За двадцать лет эксплуатации подобных самолетов в небе Испании – ни одного инцидента. Бьются сегодня эти огромные реактивные монстры, а наш самолет очень надежный, – повторил он, – может сесть даже на грунтовый аэродром при одном работающем двигателе.
– Ну, ладно, это хорошо, тогда полетели, как говорят, с Богом. Но учтите, что со мной происходят иногда очень странные и неожиданные вещи, – полушутя предупредил пилотов Борис Николаевич.
Половину пути все вспоминали мою свадьбу, как Борис Николаевич очаровал мою тещу – Татьяну Николаевну, как галантно танцевал со всеми дамами.
– Хитрый у нас Ярошенко. Всё говорил: меня интересует только политика, экономика, какая там личная жизнь. И вот вам, пожалуйста, сумел на такой красавице жениться, – смеялся Ельцин. – Когда в ресторане нас всех увидела ваша Оксана, наверняка с ужасом подумала: «Ну, вот, вместо свадьбы сейчас будет внеочередное заседание Межрегиональной депутатской группы».
– Точно, вы просто экстрасенс, Борис Николаевич. Накануне свадьбы, увидев список моих приглашенных, она мне сказала примерно то же самое. А мой тесть – деятель культуры, Владимир Владимирович – вообще схватился за голову: «Какая свадьба? Куда мы попали? Ну хоть сегодня без политики… А то все тосты будут за демократию, за реформы, за рыночную экономику».
– Вы так танцуете, Борис Николаевич, что, наверное, не одно женское сердце разбили…
– Нет, мне всю жизнь только одно сердце надо было завоевывать.
И это – чистейшая правда. Мы неоднократно встречались семьями. В отношениях с женой у Ельцина отсутствовала показушность. Деликатная, мудрая Наина Иосифовна всегда при посторонних называла его по имени-отчеству. Природная интеллигентность во многом способствовала сохранению их по-настоящему глубокой любви и уважению друг к другу. Нам с Оксаной Наина Иосифовна очень нравилась, видно было, что она одновременно является семейным стержнем и громоотводом… Удивительная женщина.
– Да и в ЗАГСе забавно получилось, – вспомнил Борис Николаевич.
Действительно, когда в обычном городском загсе появился Борис Николаевич, вспомнилась немая сцена из гоголевского «Ревизора». Все работники ЗАГСа – перепуганные, ошалевшие от такого визита – подумали, что это его очередная неожиданная строгая проверка, и побежали разыскивать директора.
– Не беспокойтесь, пожалуйста, – пытался успокоить их Ельцин. – Я здесь как частное лицо, с друзьями. Надо вот этого товарища как следует женить, – кивнул он в мою сторону.
Через некоторое время после свадьбы и возвращения из командировки на улице Неждановой в храме Воскресения на Успенском Вражке состоялось наше венчание. Молодой священник отец Владимир, совершавший это таинство, удивился нашей смелости:
– А партбилет и высокую должность вы не боитесь потерять, господин депутат? Такого раньше не бывало.
– Нет, не боюсь.
– Ну, тогда храни вас Бог…
В начале 1990 года в большинстве из нас жил еще навязанный коммунистами инерционный мини-страх перед возможным наказанием или порицанием за такую вольность. Сейчас стало модно венчаться в церкви, а много лет тому назад, в масштабах того времени это осуждалось, подвергалось насмешкам атеистическим большинством социалистического общества и было небезопасно для карьеры… Венчание было с нашей стороны своего рода поступком.
…Воспоминания вдруг резко оборвались, когда я посмотрел на нашу переводчицу Галину – ее начало трясти. Она с ужасом смотрела на пилотов, которые эмоционально жестикулировали и переговаривались между собой. Я прислушался, всё понял и замер. Позже Суханов мне сказал: «Когда я увидел твое лицо, то понял: что-то случилось. Оно у тебя стало просто зеленым». Неправда, очевидно, я просто немного побледнел, не более того…
Еще бы. Падение нашего самолета началось через полчаса после вылета, с высоты примерно 3500 метров. Сначала оборвалась связь с землей, потом полностью вышла из строя система электропитания всех приборов и оборудования. Летчики отчаянно кого-то ругали. Хотя перевода подобные выражения не требовали, я все же спросил Гонсалес:
– Что случилось, Галя? Переводите.
На какое-то время она потеряла дар речи, но потом взяла себя в руки и стала испуганно переводить:
– Дело в том, что полностью вышла из строя система электропитания, которая всегда многократно дублируется. Поэтому выйти из строя самостоятельно она никак не может… Даже когда самолет проходит через грозовой фронт и в него попадает молния, всегда есть резервная система электропитания – это закон. Кроме того, сегодня ясная погода, ни одного облачка. Какая молния? Пилоты постоянно повторяют «сволочи!», «ах, какие сволочи!».
– Надеюсь, это не про нас? – попытался разрядить обстановку Ельцин.
– Конечно нет. Они клянут тех, кто подсуетился на земле. То ли что-то забыли, то ли что-то подложили… Странная история.
– Но ведь экипаж не прощается с нами, Галя? – ободрил ее Ельцин словами из анекдота.
– Вроде нет.
– Ну, так значит, долетим.
Все немного успокоились. Раз Борис Николаевич сказал долетим – значит, должны долететь. Между тем у нашего переводчика началась настоящая истерика – она выла и рыдала, мы ничем не могли ей помочь…
Я посмотрел в иллюминатор и не по рассказам, а на самом себе испытал все чувства и перегрузки летчика, сидящего в кабине пикирующего бомбардировщика. Жуть. Парашютов, естественно, не было, приземляться некуда, кругом одни острые скалы.
– Ну вот, теперь никаких привилегий – падаем все разом. Вы чего такие скучные? Может, какую речку найдем, успеем выпрыгнуть, – без малейшего намека на панику тихо произнес Ельцин.
– А как же моя серебряная свадьба? – спросил я. – Ведь я уже вас пригласил.
– Раз пригласил, значит, придем – ждите, – ответил за двоих Суханов.
Летчики умудрились повернуть обратно, надеясь дотянуть до Кордовы, но без связи и навигации найти место для посадки не смогли. Они настойчиво просили нас пристегнуться.
– Пристегиваться не буду, – категорично заявил Борис Николаевич. – Кому суждено быть повешенным, тот не утонет.
Впереди показалась какая-то равнина. Пилоты решили посадить самолет, но теперь оказалось, что и шасси не выпускается – не работало электрооборудование, а следовательно, и гидравлика. Несколько раз пилот за счет резкого изменения высоты, динамическим ударом пытался вытолкнуть шасси – бесполезно: его окончательно заклинило. В результате одно из двух пустых кресел, находившееся напротив Бориса
