С чемоданчиком в руке приближаюсь к столу, похрустывая головешками. За ним сидят персонажи романа, каждый в своем образе – и черный жирный кот, и голая служанка Гелла в передничке, и клетчатый Коровьев, и мрачный Воланд в серой тройке, и Мастер в шапочке. В центре – режиссер, молодой светловолосый человек в очках. Он одет современно, без усилия. На кого он похож, блоха?
– На художника XX века Энди Уорхола (06.08.1928–22.02.1987), изобретателя поп-арта. Внешнее совпадение 86,4 %.
Точно. А сколько лет режиссеру?
– 72 года.
Чудесно. Выглядит он на 30. И многое успел.
– Здравствуйте, господин повар! – с приветливо-застенчивой улыбкой на лице режиссер привстает, подает мне руку.
– Мое почтение.
– У нас все готово для праздника.
Его застенчивая улыбка – мощное оружие. Он умеет им пользоваться. Понятно, почему продюсеры вбухивают в него миллионы и терпеливо ждут, пока он разродится очередным продуктом.
Перед столом – жаровня. Рядом с ней – металлический кейс почтальонов. Официанты потчуют всех шампанским. Двое из них – в моем распоряжении. Переоблачившись, открываю кейс, достаю первое русскоязычное издание романа (1969, “Посев”, Франкфурт-на-Майне), кладу на серебряное блюдо, обношу клиентов. Комментарии возникают сами собой.
ГЕЛЛА: Какая прелесть!
КОРОВЬЕВ: Черт побери, но не с этого же все началось?! Где рукопись, Азазелло?
АЗАЗЕЛЛО: Ты же знаешь, на рукописях нельзя жарить, они не горят.
ВАРЕНУХА: Добраться до рукописи непросто. Это денежка другого порядка.
КОТ (подмигивает режиссеру): Ну, если бы не третья пересъемка бала Сатаны, муррр, а? Смогли бы сейчас потянуть и рукопись?
РЕЖИССЕР: Не надо делать из рукописей культа.
ВОЛАНД: Вполне прилично издано.
МАРГАРИТА: Это печаталось в подполье, тайно? С риском? С опаской?
БЕРЛИОЗ: Это издано в Германии, в эмигрантском издательстве, а не в СССР.
БЕЗДОМНЫЙ: Вот, вот! Махровая антисоветчина! Удивляюсь, как автора не расстреляли!
ПИЛАТ: Автор заслужил покой и волю.
ЛИХОДЕЕВ: Book’n’grill на пепелище – это круто, круто!
МАСТЕР: Мда, книга – не рукопись… Она всегда сгорит.
К жаровне подъезжает столик с гастрономическим продуктом: тринадцать металлических стаканчиков с ручками, эдаких уменьшенных ретро-кастрюлек. Можно различить оттиснутую на ручке фирму “Моссельпром”. И в каждой лежит кусочек судака + кружочек моркови + специи. Идея режиссера.
Блохи снова напоминают цитату из романа про порционных судачков à la naturelle, приготовленных в ресторане “Грибоедов”. Знаем, читали-с. Я должен буду исполнить этих судачков сейчас.
Мини-кастрюльки сдвигаются в центр решетки, вспыхивает спичка, эскалибур переворачивает титул. Мои движения точны и безукоризненны. Ветра нет, но я готов и к нему – выдвижные ширмы под рукой.
Voilà!
Мистерия началась.
МАРГАРИТА: Огонь, огонь! Сатанинский огонь!
ВОЛАНД: Не преувеличивай. Ко мне это не имеет отношения.
КОТ: Мессир, мы все равно в восторге! Рыбка, рыбка, это прекрасно!
КОРОВЬЕВ: Надеюсь, судачки у нас первой свежести? Господин режиссер?
РЕЖИССЕР: Рыба из сибирских рек. Наисвежайшая.
ЛИХОДЕЕВ: Надо успеть пропустить по рюмахе. Официант, водки!
ВАРЕНУХА: Подкрепиться после финального пожара – капитальная затея! Без пищи человек не может существовать!
МАСТЕР: Люди по-прежнему падки на символические ритуалы… Как скучен мир, Марго.
БЕЗДОМНЫЙ (декламирует): Я рыбку безумно любил, давно это было, друзья! Когда рифмоплетом я был, когда атеистом был я! (Орет.) Во-о-о-одки, сволочи!!
ГЕЛЛА: Фу, дурачок… Шабли, только шабли!
ПИЛАТ: Рыбный суп пахнет лучше розового масла. Гораздо лучше.
БЕРЛИОЗ: Э-э, что-то не так пошло у молодого человека… Смотрите!
Черт!
Ужас-с-с-с-с-с-с…
ка
та
стро
фа
Мне подсунули подмоченное полено. Это случается на Кухне все чаще. Но у меня – впервые…
Начиная со сцены в “Грибоедове” в книге – влажная бумага! Тонко сделано – края сухие, лишь середина деликатно подмочена инъекцией в корешок. Но я же проверил. Блохи!! Вы подвели меня?!
– Нет, господин наш любимый, полено было сухим при осмотре, влажность 2,6 %. Вероятность заложенной в корешок ампулы, сработавшей на увлажнение при нагреве полена, – 76,5 %.
Мать вашу! Они не видят книги насквозь, естественно…
О, блохи, вы не всесильны.
Дым, копоть, клочья…
Эскалибур, помоги.
Фехтую, пытаюсь поддерживать пламя по краям страниц. Но это не спасает! Середина, мокрая середина… Я жалок в вынужденной суете. С мокрым поленом невозможно справиться. Оно утопит любого.
Не читается мне, не читается…
Подставили…
Ублюдки!
Конец.
Книга чадит и еле тлеет.
В дыму и в позоре.
И
вот
расплата…
ВОЛАНД: Молодой человек, поведайте нам, разве book’n’grill бывает второй свежести?
МАРГАРИТА: Что, что он делает?!
КОТ: Мессир, нас подло обманывают!
КОРОВЬЕВ: Ба! Да нам подсунули шарлатана, господа! Поздравляю! И вас, молодой человек, поздравляю подсунумшись!
Я (пытаясь поддерживать тающий огонь): Господа, против меня совершена диверсия конкурентов… книгу подло подмочили…
БЕЗДОМНЫЙ: Он хочет нам испортить праздник!
ГЕЛЛА: Значит, я зря пью шабли?! Ах ты, мерзавец! (Плещет в меня вином.)
ВАРЕНУХА: Вот сволочь, а? А такие приличные манеры!
БЕРЛИОЗ: Я всегда говорил, что эта мода – вредна и порочна.
Я (суетясь безнадежно): Господа, я компенсирую вам ущерб… мы можем перенести трапезу на ближайшие дни… все будет в лучшем виде, уверяю вас… доставим сухую книгу… наша Кухня все компенсирует…
БЕЗДОМНЫЙ (угрожающе встает, отбрасывая стул): Не-е-ет! Твоя чертова кухня устанет компенсировать!
КОТ: Мяяяаааууу! Узурпааааатор!
АЗАЗЕЛЛО: Гнида!
РЕЖИССЕР (с милой извинительной улыбкой): Мне кажется, сейчас вас будут бить.
Что и произошло.
3 апреля
Вечер: отдадим должное, бить голографисты умеют: расквашенная губа, бланш под глазом, пара шишек на затылке, только что прошедшая боль в левом боку. Да еще левое плечо заныло, то самое…
Теплых судачков вывалили из кастрюлек мне на голову. Потом меня потоптали на пепелище. Затем отправили в местный аэропорт. За мой счет, естественно…
Увы, в нашем послевоенном мире рукоприкладство стало печальной повседневностью. Война вроде закончилась, а люди все бьют и бьют друг друга по мордам в магазинах, ресторанах, игровых зонах, на улицах, в борделях, в банках, в прачечных, в поездах дальнего следования… Философы усматривают в этом расширяющуюся послевоенную трещину в христианской морали. Впрочем, мусульмане в этом не отстают от христиан.
Мордобой я вообще-то не одобряю. В детстве сам был подвижным мальчиком, хорошо бегал, играл и стрелял, но не любил драться. Съездить кому-нибудь единообразно по морде – легко. Запустить девчонке руку в трусы – легко. Украсть что-то – легко. Помочиться в карман учительского пальто – легко. Но драться – не мой профиль.
Теперь я на Хоккайдо, благо это рядом с мерзким Сахалином. Запомнится он мне и блохам надолго…
Здесь хороший отель с горячим источником, в котором я отмокаю третьи сутки. Потягивая чай из жженого риса и глядя на сосны за окном, стараюсь выдавить из памяти происшедшее. Красная блоха помогает. Диверсией уже занимается наша СБ. Бывает, что ж…
Да, книги не всегда горят. И в них нам впрыскивают не только воду. Могут впрыснуть и взрывчатку. Тогда книги взрываются. Четыре погибших повара, семь покалеченных. Как говорил Zokal:
– Геза, ты овладеваешь дорогой, интересной, сложной и опасной профессией.
Кто подложил мне мокрую свинью – почтари, повара или реставраторы? СБ докопается.
Да, да… Не всегда горит полено.
Вообще, даже при нормальном чтении сгорает не вся бумага. Остаются полосы у корешка, по-нашему бабочки, а иногда – острова в середине страницы. На Кухне они именуются головешками. У нас их принято коллекционировать. Голографически, конечно. Таскать за собой огарки первоизданий, похищенных из музеев, опасно. У меня всего 139 головешек. И теперь самая большая – последняя, из “Мастера и Маргариты”, – почти целая страница с обгорелыми краями. Тот самый момент, когда голая и невидимая героиня влетает на метле в квартиру критика Латунского, погубившего Мастера своей рецензией на его роман о Понтии Пилате. Разгром этой квартиры и запечатлен на головешке. Которая сейчас оживает и светится передо мной в предвечернем полумраке комнаты.
