После праздника и отъезда Хуана все вокруг казалось каким-то печальным. У меня было впечатление, что речушка Ируайна течет как-то неохотно, что Лубис грустит, что лошади ржут меньше, что птицы где-то все попрятались; быть может, pour mourir.
Я полюбил пешие прогулки. Оставляя позади поселок, я направлялся к тому месту, где речушка Ируайна вливалась в реку Обаба, и там, в близлежащем лесу, собирал первые в этом году блестящие каштаны. Потом я доходил до Урцы и усаживался на ее покрытом галькой пляже.
За исключением жарких дней, Урца всегда казалась мне местечком вдвойне уединенным и тихим, словно голоса и гомон людей, развлекавшихся там в июле и августе, оставили в воде некую пустоту. Подчас ольха на берегу, «в которую вселялся бог Пан» начинала шевелиться и что-то нашептывать, и я ощущал на своей коже дуновение первых холодов. Тогда я шел к дому родителей – Анхель не разрешил мне остаться в Ируайне – и размышлял о своем ближайшем будущем. У меня не было выбора. Мне придется каждый день отправляться в гимназию на велосипеде, на поезде, пешком; вместе с Адрианом, Мартином, Терезой, Хосебой, Сусанной, Викторией и всей остальной компанией из Обабы. А вечером обратно домой – пешком, на поезде, на велосипеде, на этот раз в одиночестве, поскольку я буду возвращаться позднее остальных, после последнего урока игры на аккордеоне.
По мере приближения начала занятий мои вторые глаза стали показывать мне отвратительную пещеру с ее тенями уже в любое время, не дожидаясь наступления темноты, словно с отъездом Хуана эти тени воскресли; был там столь же ужасный, как и раньше, отец Мартина и Терезы, он же Берлино, человек с красными глазами; был там и американец, нашедший убежище в тайнике Ируайна, а также группа расстрелянных, о которых говорила Сусанна. И разумеется, как всегда, там непременно присутствовала и тень Анхеля, моего отца. В какие-то мгновения к тому, что я наблюдал своими первыми глазами, присоединялось то, что я видел вторыми глазами: и тогда темные воды Урцы смешивались с событиями войны, а шорох ольховой листвы – с моими подозрениями относительно Анхеля.
Накануне возвращения в гимназию я пришел в Ируайн и предложил Лубису пойти к источнику Мандаска, навестить Убанбе и остальных друзей, которые, как всегда, валили деревья в лесу. Лубис согласился, и мы отправились привычным путем, он верхом на Миспе, а я на Аве. Но это была не слишком удачная затея. Там, у Мандаски, все были пьяные – и Убанбе, и Опин, и Панчо, и даже Себастьян.
«Праздники-то уже закончились, а эти бестолочи все веселятся», – сказал Лубис, не слезая с лошади. Убанбе закричал: «Мы охотимся, Лубис! Посмотри-ка, что поймал твой брат!» Белая рубашка у него была расстегнута, спереди на ней было большое пятно от вина.
К нам подошел Панчо. Он держал за хвост маленькую полевую мышку. «Дай мне ее», – сказал Лубис. «А ну-ка, тихо!» – крикнул Опин, становясь между братьями. В руке у него был топор с длинным топорищем, и он размахивал им. Блестящее лезвие проносилось совсем близко от головы Лубиса. «Положи мышь на это бревно, Панчо. Посмотри, как я сейчас перерублю ей шею», – сказал Опин. Он был самым пьяным, не мог, не качаясь, и шагу ступить. «Отдай ее своему брату», – повторил Лубис, не обращая внимания на топор Опина. «Лубис хочет мышку, чтобы ее отпустить, – сказал Себастьян. – Он очень любит животных. Кроме того, вы же понимаете, какая это весовая категория. Вес мухи». Его бессмысленные слова вызвали взрыв хохота у всех четверых. «Дай-ка ее сюда, посмотрим, умеет ли она плавать», – выступил вперед Убанбе, выхватывая мышь из рук Панчо. Послышался едва различимый писк: красная ниточка, пронзившая лесной воздух. «Что это ты? Заткнись!» – воскликнул Убанбе, встряхивая мышь. Он размашистым шагом направился к источнику. Зверек снова запищал.
Лубис развернул Миспу, чтобы ехать домой. Прежде чем пуститься в путь, он взглянул на брата: «Ты уже три дня не был дома. Мама очень сердится».
Панчо в ярости ответил: «А мне-то какое дело до старухи!» Его огромные челюсти внушали страх «Поговорим, когда ты протрезвеешь», – сказал Лубис, отпуская поводья у лошади.
Убанбе закричал: «Лови ее! Лови!» Потом начал ругаться: «Как это она у тебя убежала, Опин? Ты стал совсем неуклюжим, просто никчемный какой-то!» Себастьян побежал за нами: «Лубис! Не говори Аделе, что видел меня здесь». Лубис ответил ему, не оборачиваясь: «Только не говори мне, что хочешь прокатиться верхом на Зиспе. Увидишь, что я тебе отвечу! Я простил тебе рану, которую она получила из-за тебя, но сегодняшнее я тебе не прощу!»
Даже сердясь, Лубис не изменял своей спокойной манере разговаривать. Произносил слова немного отчетливее обычного, только и всего. «Ты так разозлился, потому что я сказал про тебя «вес мухи». Но это нечаянно», – защищался Себастьян, готовый вот-вот расплакаться. Он, казалось, чувствовал себя гораздо хуже, чем раньше, будто алкоголь, попавший в его кровь, нанес ему новый удар. Он был бледен, со спутанными волосами. «Залезай на лошадь, и поедем домой. Так для всех будет лучше». Себастьян попытался было вскарабкаться на лошадь, но ему пришлось отвернуться от нас, его вырвало.
До дома мы доехали в полном молчании. Добравшись до долины, Лубис с Себастьяном отправились к Аделе, а я вернулся к себе. Взял книгу Лисарди и попытался углубиться в чтение.
Я все еще читал книгу, когда услышал шум мотора. Подумал, что это Анхель, рассердившийся на меня за то, что я без разрешения ушел в Ируайн. Но, подойдя к окну, я увидел не один «мерседес», а два автомобиля. Второй был «пежо» гранатового цвета. Он был мне знаком. Он занимал всегда одно и то же место на стоянке гостиницы «Аляска». Принадлежал Берлино. Обе машины остановились перед домом.
Анхель ворвался в кухню. «Ты что же, даже выходить не собираешься? – сказал он мне. – Ну-ка, немедленно выйди поздороваться с полковником Дегрелой!» Я не встал из-за стола. Я не понимал его возбуждения, не знал, о ком он говорит. Или, лучше сказать, не помнил, кто такой полковник Дегрела, хотя не раз слышал это имя. «Пошевеливайся!» – приказал мне Анхель.
Я вышел на улицу. Повернувшись спиной к дому, Берлино и еще какой-то мужчина созерцали долину. Анхель представил меня: «Это мой сын, полковник. Он прячется в этом уединенном доме, чтобы упражняться на аккордеоне». Анхель прилагал огромные усилия, чтобы говорить на правильном испанском, но не мог скрыть акцент уроженца Обабы. Кроме того, у него нечаянно вылезали неловкие рифмы: доме, аккордеоне.
Я прикинул, что полковнику, должно быть, лет шестьдесят. Худой и костлявый, он был аккуратно одет во все серое, галстук и рубашка были шелковыми. Оправа очков – розоватого цвета. В целом, несмотря на то, что коротко остриженные волосы выдавали в нем военного, он имел вид аристократа. «Как вы поживаете?» – сказал он мне с серьезным выражением лица. Мы пожали друг другу руки. Его рукопожатие было коротким и твердым.
Из «пежо» вышла женщина лет тридцати пяти. На ней были темно-красные обтягивающие брюки и того же цвета жилет, надетый поверх бежевого свитера с высоким горлом. Лицо круглое, красивое. Мне она показалась еще более необычной, чем сам полковник Дегрела.
«А где лошади?» – спросила она, не удосужившись даже поздороваться, и мне стала понятна причина, приведшая их в Ируайн. «Они, по-видимому, на лугу, там, за домом», – сказал Анхель. «Нет. Они в павильоне», – поправил я его. Полковник Дегрела повернулся ко мне: «Сделайте одолжение, выведите их. Моя дочь будет очень довольна. Она больше любит лошадей, чем людей». Запись его слов может создать впечатление, что они были произнесены хотя бы с долей любезности, симпатии по отношению к собеседникам. Но это было не так. Он говорил холодным, тихим голосом. Несмотря на это, Анхель с Берлино засмеялись. «Пилар, пойди, взгляни на лошадей, – сказал затем полковник. – Предоставь мне удовольствие спокойно побеседовать с этими господами». Он смотрел не на дочь, а на пейзаж вокруг. «Проводите ее, пожалуйста», – сказал он мне и вошел в дом вместе с Анхелем и Берлино.
Мы подошли к павильону. Лубис с озабоченным лицом стоял у входа. «Вот человек, отвечающий за лошадей. Он покажет вам их лучше меня», – сказал я женщине. Лубис подошел ко мне: «Bakarrik utzi bear at паши oilo loka onekin?» – «Ты что же, хочешь оставить меня наедине с этой чванливой клушей?» Он готов был разозлиться. «Я не могу остаться», – сказал я. Я хотел вернуться назад и последить за Анхелем и двумя другими мужчинами. «О чем говорит твой друг?» – спросила женщина. «О курах», – ответил Лубис. «Кур мы посмотрим потом. А сейчас покажи мне лошадей», – сказала она.
Я вошел в дом через заднюю дверь и сразу направился в комнату дяди. Там было окошечко, выходившее на кухню, со ставнями как в монастырях, и я примостился возле него, намереваясь не упустить ни единого слова.
