В дверях кухни появился Себастьян, который обратился прямо ко мне: «Твоя мать сказала, что придет завтра утром». Адела отчитала его: «И ты только теперь это говоришь? Почему ты раньше не сходил в Ируайн?» – «Я ходил, когда приезжал Мартин, но Давида там не было». – «А близняшки? Можно узнать, где они бродят? Уже темнеет!» – крикнула Адела так же сердито. «Я недавно видел их на реке, они ловили форель». Себастьян в это мгновение в точности походил на ангелочка Мурильо. «Ну так пойди скажи им, чтобы живо шли домой. А не то я сейчас возьму палку». Себастьян выскользнул из кухни.
Гнев Аделы сменился улыбкой, и она обратилась ко мне: «Тебе грех жаловаться, Давид. В последнее время у тебя куча гостей». Возможно, она была в курсе того, что произошло в гимназии, но мне трудно было представить себе, какого она обо всем этом мнения. «Хотя, конечно, что придет Кармен, это нормально, – продолжала она. – Ведь она твоя мать, да еще из наших мест. Завтра скажи ей, чтобы не вздумала уйти, не попробовав моего сыра. Не забудешь, Давид?» – «Обязательно скажу», – пообещал я.
Моя мать вела машину осторожно, стараясь избегать тряски по лужам и выбоинам, и припарковалась она тоже осторожно, продвигаясь вперед сантиметр за сантиметром. Вместе с ней приехали четыре девушки из мастерской. «Ну вот, мы и здесь», – сказала она, поцеловав меня. Села на каменную скамью словно пришла пешком и нуждалась в отдыхе, и на какое-то мгновение – не более того – задержала взгляд на лесе. «Все на прежнем месте», – сказала она. «Адела, жена пастуха, тоже там, где всегда, – заметил я. – Она сказала, чтобы ты не уезжала, не зайдя к ней в гости». – «Зайду на минуточку поздороваться с ней». Вопреки тому, что я ожидал, мама казалась оживленной.
Из двери павильона выглянул Лубис, и девушки, сопровождавшие мою мать, принялись кричать ему, что хотят взглянуть на «длинноногих лошадей», что они не уедут, не посмотрев на них, как в прошлый раз. «Вас тогда заботил только мой лиловый глаз, – напомнил я им. – А не стоило так волноваться. Видите, уже ничего не заметно». В группе девушек послышались смешки. «Сначала повесим занавески, – указала им мама. Потом повернулась ко мне: – Я пообещала Хуану, что сделаю новые занавески, потому что теперешним больше лет, чем самому Мафусаилу». Мы взглянули наверх, словно желая удостовериться, что занавески действительно пребывают в столь плачевном состоянии.
«Ты довольна или мне кажется?» – спросил я ее. «Ты знаешь, да. Я довольна», – подтвердила она, когда девушки вошли в дом и мы остались одни. «Потому что меня выгнали из гимназии?» – «Может быть, это к лучшему, – сказала она. – В следующем учебном году тебе не придется так рано выезжать на шоссе. Я все время жила в страхе, что с тобой произойдет несчастный случай. Или что ты схватишь воспаление легких, ожидая поезда, весь потный после того, как проехал четыре километра на велосипеде». Она действительно выглядела довольной. Я никак не мог ее понять. Предполагалось, что она должна быть огорчена из-за этого случая с порнографическим журналом. Какой бы светской не считалась в Обабе тех времен женщина, которая курила и умела водить машину, моя мать была очень привязана к религии и не признавала никакой иной морали, кроме католической.
«Вчера я была на лесопильне, разговаривала с отцом Адриана», – продолжила она. На ней был синий кашемировый свитер, на шее нитка жемчуга. Здесь, в этом месте ее брат обычно носил клетчатую ковбойку; Лубис – холщовые штаны и рубаху; я – самую заношенную свою одежду. Она же, хоть и находилась в своем родном доме, казалась чужой. «Адриана снова прооперируют после экзаменов бакалавриата, – рассказывала она. – Судя по всему, это будет более серьезная операция, чем все предыдущие, и врачи сказали, что какое-то время он не сможет много двигаться и что лучше забыть о поездках на поезде». – «Я ничего об этом не знал». Адриан никогда даже не упоминал о своей болезни. Для него это было нормой. Все новости о нем доходили до меня почти всегда через мою мать, потому что в мастерской «все обо всех знали». «Дело в том, что Исидро принял решение, – продолжила она – В следующем учебном году к ним на дом будут приходить два преподавателя. Один по гуманитарным, другой по естественным предметам. А теперь угадай, кто еще будет ходить на эти занятия?» – «Я?» – «Да, Давид. Но не только ты. – Она стала подсчитывать, отгибая на каждое имя один палец: – Сын управляющего лесопильней Хосеба; дочь инженера из «Ромера» Виктория. И кроме того, Сусанна, дочь врача. Похоже, всем уже надоело мотаться взад-вперед, и они предпочитают оставаться в городке».
«Значит, нас будет пятеро», – сказал я маме. Меня тоже обрадовал новый план. «Иногда шестеро. Ты ведь знаешь Паулину, правда?» Это была одна из девушек, приехавших с моей матерью. Я ее больше знал не по мастерской, а по церкви. Возвращаясь на свое место после причащения, она обычно проходила мимо фисгармонии, как Тереза и Вирхиния. «Это та толстушка, что пошла вешать занавески, да?» – «Я бы не назвала ее толстушкой, – возразила мама. Она всегда защищала девушек, которые ходили к ней в мастерскую. – Раньше, может быть, и была, но теперь она выросла и стала очень хорошенькой. Кроме того, из нее получится отличная портниха. В общем, отец Адриана хочет, чтобы вы изучали еще один предмет, черчение. И я попросила его, чтобы Паулина могла посещать занятия. Если она хочет стать профессиональной портнихой, черчение ей весьма пригодится». Одновременно с упоминанием ее имени Паулина выглянула в окно. «Занавески прекрасно выглядят, Кармен». – «Пошли, посмотрим», – сказала мне мама, беря за руку.
Она говорила, не останавливаясь, все на одну и ту же тему – о занятиях, которые будут проходить на лесопильне, – проявляя полнейшее равнодушие к уголкам и стенам своего родного дома. Сообщила мне, что решили приспособить под это мастерскую, где Адриан вырезал свои деревянные фигуры, и что уже заказали столы и доску, а кроме того, новую печь для зимы. Что касается преподавателей, то по гуманитарным предметам наверняка будет мсье Нестор, тот самый, что обучал нас французскому языку, а по естественным – молодой человек по имени Сесар, преподававший в университете. В завершение своего рассказа она попросила меня много заниматься, потому что теперь, если я сдам экзамены бакалавриата, то смогу пройти курс подготовки к университету со всеми удобствами, без необходимости выезжать из Обабы.
«Ну, как вам показались занавески?» – спросила Паулина, когда мы спустились с верхнего этажа на кухню. «Хорошо», – ответила мама. Но она не обратила на них никакого внимания.
Затем мы направились в павильон, чтобы девушки смогли посмотреть на «длинноногих лошадей», но мама вернулась назад и вновь села на каменную скамейку. «Дон Ипполит передает тебе привет, – сказала она мне. – Говорит, что ему очень жаль, что в прошлое воскресенье ты не пришел играть на фисгармонии. Он хочет, чтобы ты приходил. Он в курсе всего». – «И что тебе еще рассказал приходской священник, мама?» – спросил я, садясь рядом с ней. «Что Мартин связался с очень плохой компанией, – ответила она, понижая голос. – И что если благодаря этому случаю с журналом вы отдалитесь друг от друга, то он считает, что все произошедшее в гимназии только к лучшему, хоть никакой твоей вины в том не было». – «Так значит… моей вины нет», – сказал я. «Конечно нет, священник мне все объяснил». Я подумал, что мама, очевидно, пришла в отчаяние, узнав о версии Анхеля, и что слова священника, напротив, вызвали у нее огромное облегчение Огромное облегчение: эйфорию. «А как дон Ипполит обо всем узнал?» – «Он поговорил с капелланом гимназии, и тот рассказал ему всю правду. Думаю, капеллан очень огорчен, потому что теперь некому играть на фисгармонии». – «Капеллана гимназии зовут дон Рамон». – «Вот-вот, дон Рамон. Он-то все и рассказал». – «Хорошо еще, что хоть кто-то у нас в семье мне доверяет», – сказал я ей. Но она не обратила внимания на мои слова и продолжала посвящать меня в подробности нового учебного плана, пока Лубис с четырьмя девушками не вернулись из павильона.
Ко мне подошла Паулина. «Тереза передает тебе привет. Она мне дала для тебя вот это», – сказала она, протягивая мне конверт. Я взял его и положил в карман. «Да, кстати! Чуть не забыла! – воскликнула мама. – Вирхиния тоже передавала тебе привет». Я вздрогнул. Речь шла о крестьянской девушке, которая, проходя мимо фисгармонии, всегда бросала на меня взгляд. «А где ты ее видела? В церкви?» – «Она стала ходить в мастерскую, – ответила мама. – На будущий год она собирается выйти замуж за моряка и хочет к этому подготовиться». Радость, которую я было испытал, тут же рассеялась. «А, так она выходит замуж за моряка», – сказал я. Теперь мне стало понятно, почему Вирхиния всегда ходила либо одна, либо с другими девушками и я никогда не видел ее в обществе молодых людей: моряки проводили долгое время вне дома. «Он обычно плавает где-то в районе Террановы, на рыболовном судне, ловит треску. Плохо, что жизнь у него проходит на море и он иногда месяцами не бывает дома», – сказала мама, догадываясь о моих мыслях.
