ЖЕНЫ
Последний кончился огарок,И по невидимой чертеТри красных точки трех цигарокБезмолвно бродят в темноте.
О чем наш разговор солдатский?О том, что нынче Новый год,А света нет, и холод адский,И снег, как каторжный, метет.
Один сказал: — Моя сегодняПолы помоет, как при мне.Потом детей, чтоб быть свободней,Уложит. Сядет в тишине.
Ей сорок лет — мы с ней погодки.Всплакнет ли, просто ли вздохнет.Но уж, наверно, рюмкой водкиМеня по-русски помянет…
Второй сказал: — Уж год с лихвоюС моей война нас развела.Я, с молодой простясь женою,Взял клятву, чтоб верна была.
Я клятве верю, — коль не верить,Как проживешь в таком аду?Наверно, все глядит на двери,Все ждет сегодня — вдруг приду…
А третий лишь вздохнул устало:Он думал о своей — о той,Что с лета прошлого молчалаЗа черной фронтовой чертой…
И двое с ним заговорили,Чтоб не грустил он, про войну,Куда их жены отпустили,Чтобы спасти его жену.
1943ДОМ В ВЯЗЬМЕ
Я помню в Вязьме старый дом.Одну лишь ночь мы жили в нем.
Мы ели то, что бог послал,И пили, что шофер достал.
Мы уезжали в бой чуть свет.Кто был в ту ночь, иных уж нет.
Но знаю я, что в смертный часЗа тем столом он вспомнил нас.
В ту ночь, готовясь умирать,Навек забыли мы, как лгать,
Как изменять, как быть скупым,Как над добром дрожать своим.
Хлеб пополам, кров пополам —Так жизнь в ту ночь открылась нам.
Я помню в Вязьме старый дом.В день мира прах его с трудом
Найдем средь выжженных печейИ обгорелых кирпичей,
Но мы складчину соберемИ вновь построим этот дом,
С такой же печкой и столомИ накрест клеенным стеклом.
Чтоб было в доме все точь-в-точь,Как в ту нам памятную ночь.
И если кто-нибудь из насРубашку другу не отдаст,
Хлеб не поделит пополам,Солжет, или изменит нам,
Иль, находясь в чинах больших,Друзей забудет фронтовых, —
Мы суд солдатский соберемИ в этот дом его сошлем.
Пусть посидит один в дому,Как будто утром в бой ему,
Как будто, если лжет сейчас,Он, может, лжет в последний раз,
Как будто хлеба не даетТому, кто к вечеру умрет,
И палец подает тому,Кто завтра жизнь спасет ему.
Пусть вместо нас лишь горький стыдНочь за столом с ним просидит.
Мы, встретясь, по его глазамПрочтем: он был иль не был там.
Коль не был, — значит, неспроста,Коль не был — совесть нечиста.
Но если был, мы ничегоНе спросим больше у него.
Он вновь по гроб нам будет мил,Пусть честно скажет: — Я там был.
1943НОЧНОЙ ПОЛЕТ
Мы летели над Словенией,Через фронт, наперекрест,Над ночным передвижениемНемцев, шедших на Триест.
Словно в доме перевернутом,Так, что окна под тобой,В люке, инеем подернутом,Горы шли внизу гурьбой.
Я лежал на дне под буркою,Словно в животе кита,Слыша, как за переборкоюЛеденеет высота.
Ночь была почти стеклянная,Только выхлопов огонь,Только трубка деревяннаяСогревала мне ладонь.
Ровно сорок на термометре.Ртути вытянулась нить.Где-то на шестом километреНи курить, ни говорить.
Тянет спать, как под сугробами,И сквозь сон нельзя дышать.Словно воздух весь испробованИ другого негде взять.
Хорошо, наверно, летчикам;Там, в кабине, кислород —Ясно слышу, как клокочет он,Как по трубкам он течет.
Чувствую по губ движению,Как хочу их умолять,Чтоб и мне, хоть на мгновение,Дали трубку — подышать.
Чуть не при смерти влетаю я,Сбив растаявшую слезу,Прямо в море, в огни Италии,Нарастающие внизу.
…………………………………………
А утром просто пили чайС домашнею черешнею,И кто-то бросил невзначайДва слова про вчерашнее.
Чтобы не думать до зари,Вчера решили с вечера:Приборов в самолете три,А нас в полете четверо;
Стакнулся с штурманом пилотДо вылета, заранее,И кислород не брали в ротСо мною за компанию.
Смеялся летный весь составНад этим приключением,Ему по-русски не придавОсобого значения.
Сидели дачною семьей,Московскими знакомыми,Пилот, радист и штурман мойПод ветками с лимонами.
Пусть нам сопутствует в бояхИ в странствиях рискованныхБогатство лишь в одном — в друзьях,Вперед не приготовленных,
Таких, чтоб верность под огнемИ выручка соседская,Таких, чтоб там, где вы втроем,Четвертой — Власть Советская.
Таких, чтоб нежность — между дел,И дружба не болтливая,Таких, с какими там сиделНа берегу залива я.
Далеко мир. Далеко дом,И Черное, и Балтика…Лениво плещет за окномЧужая Адриатика.
1944ВСТРЕЧА НА ЧУЖБИНЕ
Фронтовой бригаде Театра имени Ленинскою комсомола
Пускай в Москве иной ворчлив и сух,Другого осуждают справедливоЗа то, что он бранил кого-то вслух,Кого-то выслушал нетерпеливо;
А третий так делами осажден,Что прячется годами от знакомых,И старый лгун охрипший телефон,Как попугай, твердит все: «Нету дома».
Да ты и сам, на чей-то строгий взгляд,Уж слишком тороплив и озабочен,А главное, как люди говорят,Когда-то лучше был, — как все мы, впрочем!
Но вдруг в чужой земле, куда войнойЗабросило тебя, как в преисподню,Вдруг скажет кто-то, встретившись с тобой,О москвичах, приехавших сегодня.
Ты с ними был в Москве едва знаком —Кивок, два-три случайных разговора, —Но здесь, не будь машины, хоть пешком…— Где, где они? — И, разбудив шофера,
Ты оглашаешь ночь сплошным гудком,Ты гонишь в дождь свой прыгающий «виллис»В немецкий город, в незнакомый дом,Где, кажется, они остановились.
Ты долго светишь фарой на дома,Чужую тарабарщину читаешь.Прохожих нет, и, хоть сойди с ума,Где этот дом, ты сам не понимаешь.
Костел, особняки, еще костел,Пустых домов визжащие ворота.Но вот ты наконец нашел, нашел,Тебя по-русски окликает кто-то.
И открывают дверь и узнают,Как, может быть, в Москве бы не узнали.— Ну как вы тут? — А вы, давно вы тут?А мы как раз сегодня вспоминали…
Тот сумасшедший русский разговорС радушьем, шумом, добрыми словами.Как странно, что в Москве мы до сих пор,Я и они, мы не были друзьями.
А женщины уж в кухне жгут костер.— Нет, с нами ужинать, а то еще уедем! —И пожилой, с одышкою, актерБегом бежит за водкою к соседям.
Кого-то будят, чтоб и он пришел.Да чтоб с гитарой. — Будем петь. Хотите?— Как не хотеть! — Ну, а пока за стол,За стол, за стол скорее проходите!
И мы сидим у сдвинутых столов,И тесно нам, и водка в чашках чайных,И я ищу каких-то новых слов,Каких-то слов совсем необычайных,
Чтоб им сказать, что я не тот, не тот,Каким они меня в Москве видали,Что я — другой. И кто из нас поймет,Как раньше мы друг друга не узнали!
Еще кого-то будят и зовут.— Пусть все придут, мы можем потесниться.Мы всех усадим, потому что тут —Россия, а за дверью — заграница.
Приходит женщина, совсем со сна,На босу ногу туфли — и с гитарой.И вот уже поет, поет она,Начав с какой-то песни, самой старой.
Про дом, про степь, про снег, про ямщика.Она щемит и сердце рвет на части.Но это ж наша, русская, тоска,А на чужбине и она — как счастье.
Лишь домом бы пахнуло, лишь бы речьДохнула русской акающей лаской.Скажи, ты будешь эту ночь беречь,Как матерью рассказанную сказку?
Скажи, скажи, ты не забудешь их,С кем ночь тебя свела своею волей,Совсем родных тебе, совсем чужихИ наших, наших аж до слез, до боли?
Ты ведь не будешь там, в Москве, опятьЗабывчивым, ты сердца не остудишь?Нет, обещай! Ты должен обещать!Скажи, не будешь? Ну, скажи, не будешь?
Как знать? В Москве, быть может, через годДруг друга встретим мы кивком, как прежде?Скорей всего, что так, что он кивнетИ ты кивнешь. И вот конец надежде.
А все-таки сквозь старость и метельМелькнут в душе неясные картины:Гитара, ночь и русская артельСредь ледяного холода чужбины.
1945, Германия«Не той, что из сказок, не той, что с пеленок…»
