Красноречивый? Безусловно! А почему раньше тогда этих талантов не проявлял? Да потому что я еще и скромный! А вот сейчас в кабаке я эту ненужную и даже вредную скромность из себя и выбил. Прав Анатолий, ой пра-ав!! Да. Правильно сделал, что его послушал! Так я ему и сказал, на что тот и поднял палец.
— А я тебе... ик.. говор-ри-ил!! Слушай меня, Григорий Мстислав.. вич. Я тебе дурного не желаю! Ты ж враг Петьке Вяземскому. А его враги — мои друзья, во-от!
— Так мы ж с ним уже все. Пр-ровели дуэль, — удивился я.
— А ты думаешь, он про тебя забыл? Не-е-ет, — рассмеялся Анатолий. — Он по-омнит. А Петька злопамятный. Эт я тебе по своему опыту рассказываю.
— Ну и черт с ним, — самоуверенно махнул я рукой. — Появится, еще раз в его же огонь ок... о-ку-ну! О, а давай, споем? — предложил я, как мне показалось, отличную идею.
— А давай! Только я сейчас ни одной песни не вс.. вс.. короче, ты пой, а я за тобой!
— Хорошо, — кивнул я так, что мостовая мотнулась передо мной вперед назад.
Чуть покачнулся, еле удержавшись на ногах и удержав Анатолия. Затем вдохнул прохладный ночной воздух, посмотрев на небо... И там увидел на фоне луны темный силуэт пролетающей птицы.
— О! Точно! Че-ерный во-орон. Чтож ты вье-ешься-я. Над моею-ю-ю голово-о-ой... — во все горло завопил я.
Но мой светлый порыв прервал окрик патрульного городового на коне.
— Молодые господа, прошу вас вести себя потише. Люди спят-с.
— Да п-шел ты, — махнул на него рукой Анатолий. — Григорий, продолжай!
Но продолжить я не успел. Городовому комментарий Боголюбова не понравился и он направил своего коня прямо на нас. Еще и за шашку на боку схватился картинно, словно желает ее выхватить и начать нас рубить. Мне это дико не понравилось. Городовой тут же стал врагом номер один, а с врагами нужно разбираться быстро и решительно! Отпускаю Анатолия, и тот соскальзывает на мостовую, но умудряется не растянуться, а вполне комфортно усесться на подвернутую при падении ногу. Дальше кидаю «брызги» в глаза коню. Тот вскакивает на дыбы, и городовой вынужден перехватывать узду, чтобы успокоить животное. Я же подскакиваю к нему вплотную, хватаю за ту самую шашку одной рукой, за ремень другой и стягиваю служивого на землю. Конь вырывается из рук городового и ускакивает прочь, а сам полицейский неудачно падает плечом на брусчатку. Слышится хруст кости, тот от боли аж взвыл. Но меня это не останавливает. Его шашка в моих руках и я не придумываю ничего лучше, чем перевернуть городового животом на землю и начать его охаживать его же шашкой прямо по заднице, как какого-нибудь непослушного мальчишку.
— Не.. — вжих! — мешай... — вжих! — от.. — вжих! — дыхать.. — вжих! — нам... — вжих!
Меня прервала дикая трель свистка, раздавшаяся прямо подо мной. Это городовой сумел прийти в себя от болевого шока, что получил сначала после падения и перелома, а потом от неожиданного «воспитания» и, стянув с шеи свой свисток, дунул в него что есть сил, призывая подмогу.
— Идем, Григорий, — подошел Боголюбов, сумевший подняться на ноги. — Ты его уже достаточно наказал.
— Хорошо, — пьяно согласился я. — Но это я у тебя заберу, — потряс я шашкой над полицейским. — Чтоб не махал ей на честных людей...
Чувствуя, как от стыда краснеет лицо, я закрыл его руками. Это же надо такое натворить! И как мне теперь оружие честному служаке возвращать? Как смотреть ему в глаза? Блин! Ну ведь чувствовал, что не люблю алкоголь, что не хочу его... Все! В следующий раз, какое бы задание ни было, в рот — ни капли! Еще и все деньги небось выигранные просадил.
Желая отвлечься от воспоминания о «наказании» городового, я полез шариться по своим карманам, чтобы оценить, осталось лишь хоть что-то после проведенной ночи. Нашел. Но только кроме нескольких купюр, я нашел и еще кое-что. Небольшой смятый клочок бумаги. Развернув его, я начал читать написанные строки и краска стыда и ужаса вновь залила мое лицо...
Глава 9
Люблю тебя, Лидия, ты яркий мой свет.
Мечтою хранимая, милей тебя нет.
...
Чем дальше я читал клочок бумаги, тем больше понимал — кому и о чем написаны эти сроки. Причем, написаны они были не моей рукой, что вызывало и облегчение — удержался! Сумел даже в таком состоянии не побежать к ней! И удивление, а у меня-то откуда в кармане чужая записка? Ужас, а вдруг записка дошла бы до нее, а она на нее ответила? причем — благосклонно?!
Но настоящий какой-то суеверный ужас вызвала подпись в конце — Вечно твой Григорий Б.
— Ч.. чего? — мой голос дрогнул. — Я не мог такого написать. Я же даже не поэт...
Теперь я был рад уже не только тому, что записка просто не дошла до адресата, но и тому, что я ее просто не выкинул где-то или не оставил у Воронцовой «под дверью».
— Вспоминай, вспоминай... — зашептал я себе под нос и, стараясь «помочь» своим мозгам, стал массировать виски. — Ну же... Как это произошло...
Память будто в насмешку не отзывалась. Хотелось взвыть в отчаянии...
— Так. Спокойно, — постарался я взять себя в руки. — Дышим ровно, сейчас я все вспомню. Надо дать себе лишь чуток времени...
Не знаю, что помогло больше — самовнушение или не отступающий страх, что я совершил что-то непоправимое, но я наконец вспомнил, как эта записка появилась на свет...
— Уф, вроде оторвались, — выдохнул Анатолий, упираясь ладонями в свои колени.
После свистка городового мы сначала медленно, но с каждым шагом все сильнее ускоряясь, побежали вдоль улицы. Затем свернули в какой-то переулок между домами, я на ходу бросил перед собой «брызги», когда на нашем пути попробовали встать какие-то мужики, после чего мы еще около получаса блуждали по задним дворам работных и частных домов. Я даже успел протрезветь маленько. И вот мы выбежали из хитросплетенья улиц к широкой Большой Лубянке.
— Вот, надо это отметить, — Анатолий достал откуда-то из внутреннего кармана своего пиджака небольшую фляжку и протянул первым делом мне.
Я отказываться не стал и
