А какая ярость в цветах – только спрятать лицо в душистые белые лепестки, лишиться рассудка, забыть себя, а потом опомниться, надеть платье, туфельки, выйти из дома, как ни в чём не бывало, и лишь в метро, случайно прикоснувшись к лицу, ощутить на подбородке следы пыльцы.
Глава 3
Ато ещё был крестьянин, и в него тоже влюбилась лиска. Извела каким-то ужасным образом его жену (в кипятке сварила, что ли, не вспомню), обернулась похожей женщиной и пришла к нему жить. И год, и другой проходит, она такая хорошая, ласковая и хозяйственная, что мужик не нарадуется. И тут приходит к ним даос, переночевать чисто. Смотрит на это дело, а утром отзывает крестьянина и спрашивает: «Ты, между прочим, в курсе, с кем живёшь?» А тот ему говорит прекрасную вещь:
«А станет мне лучше, если узнаю?» И даос такой молча отвалил.
– Правильно сделал. А муж, стало быть, всё понимал?
– Догадывался, но думать об этом не хотел.
– Разумно. Но только ведь обмануть его не получилось.
Интересно, она знала, что он знает?
– Н-ну… наверное…
– Сомневаюсь. Лжецы – самые доверчивые существа на свете. И самоуверенные – думают, что только они здесь умные, а вокруг слепые. На том и погорают.
На обманщицу капканы расставлены – не в один попадёт, так в другой. Первая ловушка в том, что лисица беды не замечает: плетёт свою хитрость, поёт свою песню, колдует и варит зелье – внимательно следит, как бы не напутать, – а по сторонам не смотрит. Кто хочешь подкрадётся, если не за хвост ухватит, то издалека прицелится и неспешно подстрелит.
А другая ловушка в привычке. Обманываешь, обманываешь, а они всё верят и верят, кажется – быть не может, уж давно поняли, просто мирятся с тем, что лиса, ну лиса и лиса, такая уродилась. И однажды она возьмёт да и не спрячет вовремя хвост, ушки платком не подвяжет, не перекинется на опушке, а вбежит в дом как есть. То ли забудется, то ли лапой махнёт на конспирацию – раз в глубине-то души все всё знают, так чего уж там. Пройдёт к огню, как ни в чём не бывало, усядется аккуратно, лапка к лапке.
И только взглянув на побелевшие лица, на дикие глаза и перекошенные мукой рты – поймёт, что пропала.
Правда, только в течение двух недель, но те, кто жаждали постоянства, должны были просто пойти другими дорогами, Оленька-то искала лишь сиюминутного совершенства, поэтому её всё устраивало. И она шла к нему в очередной раз, понятия не имея, кто откроет дверь сегодня – барабанщик, диджей, учитель танцев или «телесно ориентированный психотерапевт». Одно знала точно: открывший эту дверь будет безупречен.
Как-то раз он уселся в полулотос и сообщил:
– Я – ЭмСи! Мастер Церемоний.
Оленька понимающе кивнула:
– Ещё бы, да кто ж, как не ты.
Он объяснил, что это чаще всего просто распорядитель мероприятий, выкрикивающий в микрофон всякую ерунду, чтобы завести публику. Но вот он, Клевер, может создать атмосферу с нуля, начиная с подбора музыки и света, заканчивая дозировкой веществ, необходимых для правильного состояния. Умение управлять сознанием, чтобы в итоге никто не пострадал, дорого стоит. Поэтому теперь он будет ЭмСи, начнёт с квартирников, потом новогодние корпоративы пойдут, а летом опен эйры и прочие пикники.
– Чудесно, – ответила Оленька, – сходим в парк?
Она очень любила гулять, и не то чтобы у неё был темперамент таксы, просто нравилось ходить, а всякие такие штуки действительно лучше обсуждать в парке, иногда посреди разговора отбегая в сторону, чтобы посмотреть, кто это там интересный шуршит в кустах, мышка или птичка, ведь бывает и белочка.
– А Кате мы скажем, что заедем к Паше на работу.
И он ушел в другую комнату, чтобы ей позвонить, Оленька тоже быстро что-то прощебетала в свой маленький красный мобильник, и они убежали на улицу.
А через пару дней он говорит:
– Ну, так я его попросила нас прикрыть.
– То есть?
– То есть я пожаловалась, что у Кати не все дома, подозревает нас постоянно, поэтому пусть он ей…
– Но мне всегда казалось, что твой Паша нас тоже… того… подозревает.
– Не без этого. И как же иначе, если мы шляемся где-то целыми днями и возвращаемся подозрительно довольными. У этих людей на уме только одно, ты же знаешь.
– Ну и?
Оленька ответила терпеливо:
– Но после того, что я сказала про Катю, он не захотел выглядеть таким же комическим ревнивцем, как она.
Теперь Катя дура, а он молодец и всё понимает.
– Слушай, я, кажется, понял, кто тут настоящий ЭмСи. Такой точный ход!
Чуть позже Клевер обронил, что Катя на него всерьёз обиделась.
– Понимаешь, я ей рассказал…
– Про нас?!
– Ну, не совсем. Сболтнул, какая ты умница и как ловко всё устроила в тот раз. В воспитательных целях, чтобы училась с мужчинами обращаться. А она надулась.
Оленька прикрыла глаза и немного про себя посчитала. Из него никогда не получится Мастер Церемоний. Но вслух произнесла другое:
– Давай немного погуляем.
С ним было хорошо ходить по полям, он носился рядом как жеребёнок. Мог безостановочно болтать, но никогда не мешал думать, если ей хотелось молчать. «Катя-Катя, ты ни за что не поверишь, что мы просто пьём что-нибудь и смеёмся, а потом засыпаем, держась за руки, а около одиннадцати он подбирает свой роскошный лисий хвост и уезжает. Нет, у него нет хвоста ни в прямом, ни в переносном смысле, но явно есть что-то роскошное, что он приносит и распушает по всему дому, а потом никогда не забывает забрать. Оставляет у меня серые шерстинки, уносит рыжие, а больше мы не делаем ничего плохого. Да, дорогая Катя и дорогой Паша, верьте нам, верьте, мы просты, как грех, и ясны, как белые луны и желтые фонари, о которые вы бесцельно и недоуменно бьётесь ночь за ночью.
«Где ты был?!»
«Что ты делала весь день?»
«С кем ты разговаривал по телефону?»
«Не ври!»
(Господи, но почему «не ври»… Да если мы перестанем врать, что у вас останется?)
«Катя, я очень тебя люблю».
«Нет, я не хочу загнать тебя в могилу».
«Никого важнее тебя нет, не плачь, пожалуйста».
«Паш, я побежала?»
И мы снова бежим – сплетать хвосты и лазить по деревьям, иногда жалуясь: «А она мне и говорит… представляешь?» – «Да совсем с ума сошла, больные они, эти взрослые», но чаще играем в свои невинные блядские игры, в которых нет ничего плохого, кроме одного – вам с нами нельзя.
Иногда мы удираем из дома, садимся в поезд, прикинувшись взрослыми, прикрывшись паспортами, и едем туда, где никто не знает, чьи мы.
– Чьи вы, ребята?
– Мы – свои собственные!
В Африку никогда не сбегают дольше чем на пять дней.
«Кать, ну чего ты? Я обязательно вернусь, не к ужину, так к обеду».
Я точно знаю, зачем это нам, – чтобы возвращаться.
Чтобы было к кому и было – зачем.
Зачем вам такие плохие стареющие, но невырастающие дети?
«“Люблю” – это не ответ».
Через несколько часов Оленька разглядывала его отрешенное лицо – от дневного веселья не осталось следа, он курил, смотрел в темноту и, казалось, не думал ни о чём или, наоборот, был со своими мыслями так далеко, куда она не могла дотянуться. Равнодушное божество, правда, не её. И Оленька мучительно позавидовала этой нервной Кате – не потому, что та «почти замужем» за таким сокровищем. Она позавидовала женщине, которая живёт с тем, кого любит. Просыпается рядом и сначала поворачивается в его сторону, а уже потом открывает глаза и сразу видит – ещё не раздражённого, ещё не лгущего, ещё беззащитного, ещё – её: смятые ресницы, расслабленные губы, спутанные пряди, прилипшие к щеке.
Дышит.
Оленька не сомневалась: Клевер, как и она, просто не выдержал бы в таких условиях, какие годятся для Кати. Быть милосердно обманутым – для истинного лжеца гибель.
А во-вторых, если допустить возможность каких-то постоянных, протяженных во времени и пространстве истин, Оленьке становилось неуютно. Так уж вышло, что всё, ею любимое, не выдерживало столкновения с реальностью, разрушалось в той же системе координат, что и мамина, например, или какая-нибудь «общечеловеческая» правда.
Пришлось пережить множество бедствий, прежде чем сумела понять: хочешь сохранить свою личность в целости, а близкого человека в покое и благополучии – лги. Не было такой школы, где могла бы учиться Оленька – хорошая девочка, отличница с прямой спиной и ясным взором, всеобщая любимица, а не пугливый зверёк с чуть косящими глазами. Не было, но её следовало придумать.
Но не было мира, где через много лет мама не залезла зачем-то в Олин шкаф, не нашла коробку из-под обуви, не прочитала, не схватилась за сердце. Не было мира, где она проснулась бы следующим утром. И его следовало придумать.
И Оленьке приходилось всё делать самой, создавать твёрдую землю и ясное небо для тех, кто был ей важен, запирать двери, в которые могла ворваться правда – такая, как та, что погубила однажды маму. Тогда не уберегла, но со временем Оля становилась сильнее и смелее. Добрый замечательный папа не сделал ничего дурного, но лгал он годами. Значит… Значит, не так страшна ложь. Бояться обмана – удел слабых, тех, кто опасается, что их собственная душа растворится в мо́роке. Удел сильных – строить и оберегать.
