Разлука со Стью совпала по времени с началом нового этапа на нашем пути к славе: с появлением Берта Кемпферта и записью нашего первого диска.
Берт Кемпферт уже был известен во всем мире. Он дирижировал большим немецким эстрадно-симфоническим оркестром и сочинял к тому же песни, самая известная из которых в исполнении Фрэнка Синатры стала классикой — «Strangers In The Night». Кемпферту было тридцать, когда он стал появляться в «Топ Тене». Надо сказать, что по стилю он не совсем подходил для этого клуба. Он был музыкантом традиционного направления: за плечами у него стоял опыт работы с известными оркестрами Великобритании и Соединенных Штатов и исполнение таких стандартных вещей, как «Buy Buy Blues» и «Three O'Clock In The Morning» в стиле, весьма далеком от неистового ритма «Мерсибита», которым «Топ Тен» вибрировал до самого утра.
Как бы там ни было, Берт разыскивал таланты для немецкой студии грамзаписи «Полидор», так как параллельно занимался еще и продюсированием пластинок; для того, что он искал, подходил скорее Тони Шеридан, чем БИТЛЗ. Мы никогда не видели Берта в клубе и узнали о его присутствии только благодаря Петеру Экхорну. Впрочем, то, что мы делали, его в особый восторг не привело. Несколько лет спустя он объяснял это так:
— Было совершенно очевидно, что они очень талантливы, но никто, включая самих ребят, не знал как следует, что делать с таким талантом и к чему он приведет.
Тем не менее, было вполне естественно, что нас выбрали в аккомпаниаторы Тони, когда Берт решил пригласить его записаться на «Полидоре» в качестве соло-вокалиста. Тони ясно дал понять, что ему будет гораздо приятнее работать в студии вместе с нами, и в конце концов Берт мог уже составить о нас представление по инструментальной вещи «Cry For A Shadow», — вещице сомнительного происхождения, но все же нравившейся публике.
«Cry For A Shadow» была сделана в наш первый приезд в Гамбург, когда мы дурачились вместе с Рори Стормом. Джордж Харрисон состряпал ее практически за несколько минут, после того как к нам заскочил Рори во время одной из репетиций в «Кайзеркеллере». Он сказал нам, что очень любит песню «Шедоуз» (аккомпаниаторов Клиффа Ричарда), называвшуюся «Frightened City».
— Вы умеете ее играть? — спросил Рори. — Что-то в этом роде, — добавил он, показав несколько первых аккордов.
Джордж начал наигрывать подобие вариации на тему мелодии «Шедоуз», отчего Рори заподозрил, что он над ним смеется. Леннон тут же присоединился к игре, а я начал отстукивать ритм. В результате получилась небольшая легко запоминающаяся вещица, совсем в стиле «Шедоуз», понравившаяся нам настолько, что мы включили ее в свой репертуар. Даже название, которое мы ей дали позднее, — «Cry For A Shadow» — было чем-то вроде каламбура. Таким образом, несомненный композиторский талант Джорджа Харрисона снискал себе первые лавры. Музыка всегда была для него прежде всего, — гораздо важнее девочек и выпивки. В течение долгих часов «Деляйт шоу» Джордж всегда очень ответственно подходил к своей задаче: качество звука, качество инструментов и конечный результат его очень и очень занимали. Он всегда старался совершенствоваться. В Гамбурге он купил новый усилитель «Гибсон», который в Великобритании в то время было невозможно найти. В Ливерпуле, между двумя турне, он приобрел также американскую гитару «Гретч» (каковой демарш Леннон тут же поспешил скопировать). И ко всем этим ценным приобретениям он добавил еще вибрато- (или тремоло) переключатель. И ни разу он не попросил, чтобы мы взяли на себя часть расходов. Каждый раз Джордж тратил собственные деньги ради нашего общего успеха.
И вот теперь талант Джорджа Харрисона заинтересовал великого Берта Кемпферта, и когда тот наведывался в «Топ Тен», то часто просил исполнить «Cry For A Shadow», что нас очень забавляло. В число его любимых вещей входили также «My Bonnie» и «The Saints» в исполнении Тони Шеридана, в оригинале называвшиеся «My Bonnie Lies Over The Ocean» и «When The Saints Go Marching In», и еще — переделанная Ленноном «Ain't She Sweet».
Мы были страшно возбуждены, узнав, что запись нашего первого диска назначена на конец мая, хоть нам и отводилась вторая роль аккомпаниаторов звезды — Тони Шеридана. Мы чувствовали, что это еще один шаг вперед, и, может быть, в студии — кто знает? — Берт обратит внимание на наше исполнение некоторых вещей, даже, возможно, наших собственных.
Незадолго до сеанса звукозаписи случилась еще одна знаменитая стычка: на этот раз уже я сам подрался с нашим старым приятелем Тони Шериданом. Он долго приставал ко мне, требуя, чтобы я играл на ударных так, как нужно было ему, но я продолжал делать все по-своему. Он без конца твердил мне одно и то же, пока наконец в один прекрасный день не заявил:
— Следующий раз сделаешь, как я сказал!
— Иди-ка ты подальше! — ответил я.
Это его взбесило.
— О'кей! — рявкнул он. — Пойдем-ка, выйдем, разберемся с этим раз навсегда!
Вот как сам Тони описал эту сцену в одном из интервью для «New Musical Express» в 1964 году; могу лишь подтвердить его версию:
— День начался у нас где-то около двух часов пополудни, когда мы по обыкновению отправились поесть в «Миссию моряков». Потом, повстречав приятелей, мы вместе вернулись в клуб поиграть. Иногда мы играли по шесть часов подряд, а то и больше. На одном дыхании, не останавливаясь. Но однажды вечером все-таки пришлось остановиться. У нас с Питом Бестом возникло разногласие по поводу музыки, оно началось уже довольно давно и этим вечером достигло кульминации.
Мы прекратили играть прямо посреди одной из песен, готовые броситься друг на друга. Толпа подначивала нас криками. Но мы не могли сцепиться, пока клуб был открыт.
Мы забрались в темную узкую улочку, чтобы серьезно во всем разобраться. Наша драка продолжалась по меньшей мере два часа, но к концу ее мы снова стали лучшими в мире друзьями. Мы остаемся ими и сейчас, однако у меня еще сохранились шрамы. И Тони показал журналистам свои пальцы.
— Шрамы и красные рубцы, — продолжал он, — этот ожесточенный поединок напоминает о себе даже через три года!
Но более существенная проблема на тот момент была связана со Стью. Мы все сошлись на том, что он не будет участвовать в записи: все единогласно подтвердили, что Полу, которому и раньше случалось играть на басу, это дается гораздо лучше. Я думаю, Стью прекрасно понимал, как обстоят дела, и избавил нас от неприятной обязанности ставить его в известность о нашем решении. Ведь Стью хотел уйти из БИТЛЗ чтобы посвятить себя живописи и планировал остаться в Гамбурге после окончания связывавшего нас с «Топ Теном» контракта.
— Тебе решать, Стью, — был наш ответ, — ты же знаешь, что никто не хочет, чтобы ты ушел.
Но он уже все решил и не стал обращать внимания на все эти красивые слова, произносившиеся нами по такому случаю. Его уход был назначен на определенный вечер. Никаких сомнений и колебаний, никаких вопросов и никакой горечи.
— Я подумывал об уходе уже довольно давно, — объяснил он, и это было все, что он сказал.
Но он продолжал нас навещать почти каждый вечер вместе с Астрид.
Когда великий день нашего дебюта настал, четверо БИТЛЗ отправились в студию «Полидор» около восьми часов утра, проведя в постели всего четыре часа. Под глазами у нас были синяки; должно быть, мы были похожи на зомби, когда пришли туда.
В студию? Я сказал «в студию»? Мы спрашивали себя, уж не ошиблись ли мы дорогой. Мы думали, что попадем в настоящую хорошо оснащенную студию звукозаписи: разве Берт не обладал известнейшим в шоу-бизнесе именем, и разве «Полидор» не был престижной фирмой, входившей в состав «Дойч Граммофон»? Вместо этого мы оказались в неприглядном школьном зале, с гигантской сценой и двумя рядами окон.
Звукозаписывающие аппараты находились за кулисами, мы же должны были играть позади Тони на сцене — так, как будто все это записывалось во время концерта. Это не могло быть тем местом, где великий Берт Кемпферт записывал свои романтические произведения для трубы. Это было невозможно! И тем не менее, по-видимому, это было так; во всяком случае Берт, похоже, был вполне удовлетворен такими условиями работы.
Осушив целую груду бутылок кока-колы, которая помогала нам проснуться, мы прилежно принялись снова и снова проигрывать «My Bonnie», меняя каждый раз вступление. Все, вроде бы, шло хорошо, пока Джордж Харрисон не уронил одну из бутылок колы, которая упала на сцену с таким грохотом, словно над нами разразился удар грома.
— Выкиньте вон все эти бутылки! — заорал Берт. — Этот дубль мог бы стать лучшим!
Он казался разгневанным, и все же мы нашли, что он отличный парень.
Все так же аккомпанируя Тони, мы записали еще «Saints», песню собственного сочинения под названием «Why» и одну вещь в более традиционном стиле, «If You Love Me, Baby (Take Out Some Insurance On Me, Baby)».
Нам была предоставлена возможность показать, на что мы способны, и Берт Кемпферт согласился даже послушать в нашем исполнении несколько композиций Леннона и МакКартни; надо сказать, они не заставили его прыгать от восторга. По его мнению, мир еще не был готов принять ни самих БИТЛЗ, ни их композиции. Вместо этого он решил записать «Ain't She Sweet» в исполнении Джона и харрисоновскую пресловутую «Сry For A Shadow».
