оно, конечно, может и тысяча примерещиться. – Дубровин не обиделся, продолжал болтать. – Все исчезли, а эти – остались. Библию читал? Блаженны кроткие, Макар-путешественник, ибо они наследуют землю. А кротче этих и выдумать сложно. Невинны, аки дети…
– Что, все психи остались? – недоверчиво переспросил Скворцов.
– Ну, почему все? Две трети, наверное. А за тех, что исчезли, я и так знал, что они симулируют.
– Чушь какая-то. Вы серьезно? Слабоумные наследуют землю? – Макар все никак не мог собраться, в голову настойчиво лезли картинки сумасшедших домов, под завязку набитых новыми хозяевами земли. – Почему тогда не дети? Или верующие? Они тоже кроткие, разве нет?!
Подперев кулаком щеку, Дубровин изучал незваного гостя, как некую заморскую диковинку. Он даже открыл было рот, но передумал. Грузно выбрался из-за стола, двинулся к выходу.
– Пошли, путешественник, покажу кой-чего.
Макар неохотно поплелся следом. Мозги прочистились, реальность перестала расплываться перед глазами, и шаг вроде выровнялся. Но лишь до порога той безумной комнаты. Во второй раз накрыло слабее, но все равно ощутимо. Макар слепо зашарил по стене, пытаясь найти точку опоры. Нашел. Рывком расстегнул молнию пуховика, вытер вспотевшее лицо шапкой. С минуту стоял с закрытыми глазами, вспоминая дыхательные упражнения для рожениц. Долгий вдох, череда коротких выдохов. И еще раз. И опять. И снова. Пока в ушах не рассосалась ватная пробка. Пока разноцветные пятна не слились в единую картинку, давно забытую, точно из другого мира. Вокзал. Рынок. Метро в час пик. Человеческое месиво. Да, не сотни, всего два десятка сумасшедших, все равно тяжело. Макар и не думал, что так привык к одиночеству.
Давешняя мумия бочком подкатилась к Дубровину. Тряся седыми космами, старик ткнул в Макара узловатым пальцем и, не вынимая из беззубого рта размусоленную хлебную корку, принялся жаловаться санитару.
– Ну-ну-ну! – Степан Григорьевич похлопал мумию по плечу. – Обидел? Оби-и-идел, негодяй такой! Обидел! Но ты не трясись, Митрич, не трясись. Он не со зла. Ты ж не со зла, путешественник?
– Простите… – выдавил Макар, и Митрич, удовлетворенный, поковылял в свой угол.
– По синему морю, к зеленой земле, плыву я на белом своем корабле… – запели колонки.
Дубровин вытащил Макара на середину зала. Если бы он ушел прямо сейчас, просто оставил незваного гостя здесь и ушел, к вечеру Скворцов пополнил бы собой ряды этой бормочущей, шаркающей, шепчущей, вскрикивающей и мерзко клокочущей биомассы. Но санитар не ушел. Напротив, словно понимая, что сейчас чувствует Макар, подхватил его под локоть.
– Я им песенки из мультиков включаю, – поделился Дубровин, – они так бузят меньше. А вот сами мультики – не включаю. Они как картинок насмотрятся, перевозбудятся, а потом спят плохо. Как дети, ей-богу!
Одно такое «дите», с физиономией новорожденного и плечами лесоруба, увлеченно возило по полу игрушечными машинками. Сталкивая карету скорой помощи с грузовиком без заднего колеса, здоровяк издавал скрежещущие звуки и сдавленно хихикал.
В глубине зала, за столиком с нарисованной шахматной доской, сидел задумчивый старик. То и дело лицо его озарялось, и тогда он осторожно зажимал воздух большим и указательным пальцем, двигая несуществующие фигуры.
Аморфная, какая-то бесполая фигура неподвижно притулилась у окна. Определить, что она живая, можно было лишь по мерному движению грудной клетки.
Тощая старуха подпрыгивала на месте, пронзительно взвизгивая через равные интервалы времени.
Некто сгорбленный и бородатый яростно мастурбировал, плохо прикрываясь грязным пледом.
– Видишь их? Ты видишь их? Да-а-а? – пискнуло у самого уха.
Скворцов попытался сфокусировать зрение на десятке одинаковых женщин, в калейдоскопичном вихре кружащихся перед глазами. Не старые еще, но неухоженные, они одновременно теребили Макара за рукав, вопрошая:
– Видишь их, да-а-а? Видишь, какие они краси-и-ивые?
Женщины одновременно взмахнули тощими руками, завертелись в неуклюжих пируэтах. Фигуры их стали удаляться, сливаясь в одну, и Скворцов почувствовал, что его волокут к выходу. В коридоре он жадно глотнул воздух, прохладный после душного, промаринованного потом зала. Дубровин, накинув тяжелую дубленку на халат, стоял рядом, не торопил.
– А теперь пойдем-ка на улочку, Макар-путешественник, – заметив, что Скворцов пришел в себя, предложил он. – Воздухом подышим.
На улице мозг окончательно встал на место. Легкий мороз по-кошачьи забрался Скворцову под расстегнутый пуховик и свернулся там, пытаясь пробиться сквозь свитер грубой вязки. Пошел снег, робкий, неуверенный, словно раздумывающий: а стоит ли вообще?.. Дубровин навалился на перила, с тоской смотрел куда-то сквозь елки. Огромная ладонь сбрасывала снег с каменного поручня. Казалось, фигурные балясины скрипят, с трудом удерживая вес санитара.
– Вот ты спрашивал, почему не верующие, Макар? А какая религия, по-твоему, вернее других? Бог ведь… я имею в виду настоящего Бога… он ведь над любой религией. И любит всех чад своих, независимо от того, совершает ли чадо намаз, поет псалмы или пню кланяется. Наплодили, блин, религий: католики, православные, буддисты, мусульмане. Как веток на дереве, елки зеленые. И каждый только о своей веточке заботится. А древо, то бишь Бог, сохнет и гибнет. Совсем оскудоумело человечество с этими религиями. А эти… – Дубровин кивнул на больницу. – Сам же видел, ни одного буйнопомешанного! Так, дурики безобидные. Им до разницы веточек дела нет. Чистые головы, чистые души.
– А может, все гораздо проще? – спросил Макар. – Может, разум и есть душа? Следовательно, потеряв разум, они потеряли и душу. Нечего забирать – пустая телесная оболочка.
– Может, и так, – подумав, кивнул Дубровин. – Может, и так. Но только дети вырастут, и какими они станут, не знает никто. Про верующих – вообще молчу. Сколько из-за веры полегло, столько даже водка не убила. А чудики мои войны не развяжут, геноцида не устроят. Ты сам видел.
– Видел. Вы здесь отлично устроились. – Тема казалась Скворцову щекотливой, и он попытался ее сменить.
– Это ты у нас на заднем дворе не был. У меня там мини-электростанция. Горючки на пять лет. Жратвы – на десять. Про шмотки вообще молчу. Я им на зиму, для прогулок, профессиональной спортивной одежды набрал. Американской! Представляешь? Толпа моих чудиков в цветах звездно-полосатого! Дурдом, тля тараканья. Слава богу, вся эта петрушка по весне случилась, было время к холодам подготовиться. Так что тут и электричество, и газ, и водопровод худо-бедно фурычит. Только свет стараюсь не включать.
Повисла пауза настолько многозначительная, что Скворцову ничего больше не оставалось, как послушно подыграть:
– Почему?
– А чтобы контору не палить. Еще, упаси боже, придет кто.
– Я вот пришел. Это разве плохо?
– Знаешь бородатый анекдот про медведя и охотника? Охотник, значит, заблудился и орет: ау, мол, помогите! А медведь ему: чего, дескать, орешь? А тот перепугался, дрожит, но отвечает: ору, чтобы услышал кто-нибудь. – Наблюдая за неспешным
