— А пса моего я смогу взять? — несмело осведомился Веллер.
— Конечно, парень! — заверил сержант.
Веллеру было, на взгляд Шарпа, не больше семнадцати. Весёлый, смышлёный, ему будет рад любой полк.
— Мы же будем сражаться? — допытывался Веллер.
— Жаждешь сражаться, сынок?
— Ещё бы! Я хочу попасть в Испанию!
— Попадёшь, а как же.
Заморыш по имени Том, слабоумный, опасливо зыркал по сторонам, будто ожидая в любой момент пинка или затрещины. Пятый, угрюмец лет двадцати трёх — двадцати четырёх, судя по приличной, но обносившейся одежде, знавал и лучшие времена. Его холёным ручкам физический труд был явно незнаком. Шарп решил, что парень давно сделал выбор, и трескотня сержанта его раздражает. Недалёкий Том, по-видимому, надеялся избавиться от постоянного чувства голода. В армии его подкормят, а обязанности солдата глубокого ума не требуют.
Гаверкамп направил все силы на то, чтобы обротать Харпера и трёх деревенщин. Их сержант хотел, их охмурял, им он не уставал подливать пиво и ром. Когда же у троицы начали заплетаться языки, дошёл черёд и до Шарпа. Гаверкамп пересел к стрелку. Шарп поднял кружку, но рука сержанта не дала ему поднести посудину к губам. Стрелок покосился на Гаверкампа. Образина сержанта, не видимая прочим жертвам, потеряла напускную доброжелательность:
— Что за игру ты ведёшь?
— Да никакую.
— Не ври мне. Ты же служил?
Водянистые колючие буркалы вербовщика превратились в узкие щёлки, окружённые паутинкой морщин. Лопнувшие кровеносные сосудики сплетались на носу в затейливый узор.
— Служил. — кивнул Шарп, — Тридцать третий полк.
— Отставка?
— Да, по ранению. Индия.
— Уволился или дёру дал?
Шарп усмехнулся:
— Если бы я дал дёру, то вашего брата-вербовщика десятой дорогой обходил.
— Не беглый, говоришь? Так, может, «прыгунок»?
— Нет, сержант, не «прыгунок».
— Смотри, парень. Я «прыгунков» не люблю. Вздумаешь «спрыгнуть», на краю земли сыщу, зёнки вырву и в задницу вставлю, понял?
«Прыгунками» величали ловкачей, соглашавшихся вступить в армию, бравших положенный задаток и скрывавшихся в неизвестном направлении.
— Понял, сержант, да только я не из их числа.
— Коль не из их числа, кой чёрт ты забыл в армии?
— С работой туго.
— Уволился когда?
— Год назад.
Секунду сержант сверлил его взором, потом отпустил запястье, и Шарп, наконец, припал к кружке. Гаверкамп следил, как он пьёт, словно считал каждый глоток:
— Имя?
— Дик Вон.
— Грамотный?
— Упаси Бог.
— Спина не рябая?
— Рябая. — Шарпа выпороли много лет назад, в Индии.
— Я буду присматривать за тобой, Дик Вон. Один неверный шаг, и я спущу с твоего хребта остатки твоей исполосованной шкуры. Уяснил?
— Уяснил.
Сержант расслабился. Настороженность на его физиономии сменилась брезгливым презрением к остолопу, не сумевшему добыть себе пропитание за пределами армии. На столе появилась монета в один шиллинг, и рыжий глумливо предложил:
— Чтож, возьми.
Пряча глаза и понурив голову, всем своим видом демонстрируя, что только отчаяние могло вынудить его пойти на это, Шарп сжал шиллинг в кулаке.
— Эгей, ребятки! — повернулся к остальным Гаверкамп, — Дик сделал свой выбор! Поздравляю, Дик, со вступлением в ряды доблестного Южно-Эссекского полка!
Фермерские сынки одобрительно загомонили, а Пуговка отозвался лаем.
Следующим решился слабоумный. Загробастав шиллинг, он попробовал монету на зуб и хихикнул. С белоручкой у сержанта тоже трудностей не возникло: тот взял деньги без колебаний.
— А ты, Падди, что скажешь?
Харпер прищурился:
— Раз ирландец, значит, дурень, да?
Дремлющий в углу на своём инструменте мальчишка — барабанщик громко всхрапнул во сне. Оба переодетых капрала, схвативших шиллинги с такой готовностью, будто их за это должны были сразу произвести в генералы, усердно подливали троице юных крестьян ром.
— В чём дело, Падди? Что не так, приятель?
Харпер размазывал пальцем разлитое пиво:
— Ничего.
— Ну же, парень, не таись! Здесь все свои.
— Ничего!
Гаверкамп катнул к нему шиллинг:
— Выкладывай, друг, почему ты не хочешь его взять?
Харпер покусал губу, поднял на сержанта чистые глаза и застенчиво спросил:
— Кровать у меня будет?
— Что?
— Ну… Кровать своя. Собственная. А?
Сержант опешил, но, видя на лице ирландца искреннее беспокойство, поторопился заверить:
— Лучше, чем у короля, Падди! С простынями из атласа и подушками размером с добрую корову!
— Тогда ладно. — Харпер выудил шиллинг из пивной лужицы, — Тогда я ваш.
С деревенскими ребятами у Гаверкампа ничего не вышло. Чарли Веллер страстно хотел завербоваться, но только если друзья составят ему компанию, а те особым желанием не горели. Сержант испробовал на них все уловки, даже бросал шиллинг им в пиво (окажись монета у них во рту, по закону это считалось бы согласием), но парнишки были настороже. Тогда Гаверкамп оставил хитрости и начал накачивать их спиртным. Ребята захмелели. Шарп решил, что ещё немного, и Чарли Веллер возьмёт шиллинг без оглядки на приятелей. Однако дверь кабака вдруг распахнулась. Статная суровая женщина влетела внутрь и, обругав Гаверкампа, погрозила кулаком юному Веллеру:
— Чарли, негодный мальчишка, совесть у тебя есть?
— Мам, — перепугался тот, — Мам, я не…
— Вон из этого вертепа! А вам, Майкл и Джеймс, как не стыдно? Позорите свои почтенные семейства! Не дело молодым людям водить дружбу с грешниками-солдатами! Чарли Веллер, я кому сказала, вон отсюда! Для того ли я рожала тебя на свет, чтоб тебя пристрелил Бог знает где какой-то бездельник?
Она сцапала Веллера за ухо и потащила к выходу, приговаривая:
— Только бесполезные недоумки идут в солдаты!
— А ведь она права. — невнятно буркнул захмелевший Харпер.
Уход крестьянских детишек не сильно огорчил Гаверкампа. Он и без них заполучил четырёх рекрутов вдобавок к двадцати восьми, оставленных в амбаре за городом. Кроме того, на него работали несколько шлюх, всегда обеспечивавших сержанту одного-двух новобранцев. Впрочем, и с теми, что есть, не стыдно являться к Гирдвуду. Подполковник будет доволен. Сержант ухмыльнулся, допил пиво и приказал подниматься.
Новобранцы взяли Королевский Шиллинг, но до соблюдения всех формальностей ещё не были людьми короля. Ночевали они в полуразрушенной конюшне за «Зелёным Малым». Сквозь прорехи в кровле виднелись яркие звёзды. Шарп улыбался. Каких-то шесть недель назад, в ночь после битвы под Витторией он резвился в роскошной спальне с игривой маркизой, совмещавшей удовольствие быть его любовницей с выгодами шпионского ремесла. Тогда его спину ласкали нежные пальцы аристократки, теперь кололи жёсткие соломинки. Интересно, что бы она сказала, окажись в эту минуту здесь?
