которых проку на своей земле уже не было. Надеялись, что там, на диких землях, о которых моряки и купцы рассказывали столько чудесных сказок, найдут они покойную старость. Сначала циклопы и чудовища, а потом и многие титаны, и даже кое-кто из высокомерных олимпийцев повисали тиной на быстрых вёслах, прятались в складках парусов, скрывались между кувшинами с вином и маслом и через гостеприимное море устремлялись к неизвестной земле… Но то циклопы. То старухи эринии с истлевшими кнутами в безжалостных некогда руках. Зачем покинули своё ласковое море юные Фрина и Мимоза? Зачем?!
Мимоза стояла над баком с немытой посудой, а видела колышущееся отражение востроносого корабля с белозубым юнцом на нём и двумя сиренами, серебристыми телами прильнувшими к днищу.
В Колхиде Фрина и Мимоза разделились. Старшая вслед за возлюбленным решила подняться к верховью реки, а младшая поселилась в бухте. Она иногда встречала корабли с далекой родины, но сама вернуться туда уже не хотела – по сравнению с шумной Ионией здесь было так тихо, что редкая человеческая речь напоминала ей теперь какое-то карканье.
Как-то в грозу – а грозы по весне тут случались часто – к бухте, в которой любила отдыхать Мимоза, вышел великан. Его кустистые брови, похожие на седые тучи, почти полностью скрывали глаза. Когда же глаза на миг показывались из-под бровей, небо освещалось очередным сполохом молнии. Мимоза сразу поняла, что этот великан – владелец здешних мест. Несмотря на устрашающую внешность, он показался ей незлым. Вскоре они с великаном даже подружились. Он был уже очень стар, поэтому никаких покушений на девичество не устраивал, относясь к ней по-отечески – учил своему языку, знакомил с другими обитателями, которых, впрочем, было немного, и всячески опекал. Со временем местные так привыкли к сирене, сопровождающей великана, что стали её считать кем-то вроде его внучки. Не всех пришельцев старик так жаловал. Особенно невзлюбил он эриний, которых в итоге и прогнал куда-то. А может, они и сами утопились в море, не найдя в этом краю достаточного почитания и пропитания.
Однажды на закате Мимоза услышала знакомую мелодию – так пела Фрина, зазывая моряков в свой плен, обещая им прохладу в зной и жаркие объятия в ночную стужу, сладкое вино и пряные поцелуи. Но на этот раз о другом пела сирена:
Моих слёз хватило, чтобы омыть тебя.
Из волос моих саван вышел.
Почему же сил моих не хватило,
Чтобы спасти тебя, мой любимый?
Голос мой разбивает камни.
Губы мои выпивают душу.
Почему же сил моих не хватило,
Чтобы жизнь тебе сохранить, любимый?
Ох, и много в ту ночь несчастных приняло море! Мужчины, зачарованные голосом Фрины, оставляли свои ложа и женщин, шли к берегу и, не в силах вынести разлуку с этим голосом, устремлялись к нему. Потом их ещё долго находили по всему побережью – жертв Фрины узнавали по застывшим блаженным улыбкам и глазам, распахнутым от надвигающегося ужаса. В ту ночь Фрина мстила всему миру за слабость женского сердца и за хрупкость мужского.
Утром она пришла к Мимозе. Её тело было покрыто синяками – спускаясь по реке, она крушила пороги, сбивала камни и сносила вековые деревья. Были синяки, но не было слёз. На следующий день Фрина вновь ушла по реке – она, как и младшая сестра, странно прикипела к этой земле, но смотреть на море, вспоминая того человека, ей было тяжело. С тех пор так и жила она в реках и озёрах, лишь иногда спускаясь вниз, чтобы повидаться с сестрой. Мало кто из людей видел Фрину. Её считали жестокой, коварной и мстительной. Такой она, пожалуй, и была.
Темнело. Мимозе отчего-то жутко было выходить на улицу. Трижды она открывала двери буфета и трижды возвращалась, испугавшись сумрака. Но и буфет ей уже не казался безопасным – слишком тихо было вокруг, слишком темно за окнами. За страхи Мимозы поплатился лохматой своей головой Распутин – Мимоза свинтила крышку, налила водку в граненый стакан из-под чая и положила себе пару остывших чебуреков с мясом. Помедлив, достала и второй стакан. Тут же, словно дождавшись приглашения, зашёл Отар.
Выпили молча. Да и о чём, действительно, говорить им? Учителям косточки перемывать? Горевать об Итаке? Не о чем, да и незачем говорить тем, кто знает друг друга столько веков.
Отар появился здесь одним из последних, когда на родине уже и не осталось никого, кто бы помнил древних. Власть там оказалась в руках чужеземцев – суровых, гладко выбритых людей, вскоре пришедших и в Колхиду. Они наняли Отара солдатом, несмотря на одноглазость. В одиночку он мог поднять ствол дерева и ударить им по воротам крепости – такую силу чужаки очень ценили. Однажды местный царь увидел, как циклоп расшвырял пятерых солдат в бою, и уговорил его стать своим телохранителем. Так Отар познакомился с Фриной, царской женой. Циклоп с молодости был молчуном. Поэтому, увидев впервые Фрину, стоявшую на высокой крепостной стене, Отар только кивнул ей, обозначил, что, мол, узнал, и больше ничем не выдал ни радости, ни удивления. А царь, нанявший Отара, на глазах у всех бросился к Фрине и, ничуть не стесняясь посторонних глаз, поцеловал подол её длинного платья. Пытался было и руку ей лизнуть преданно, по-собачьи, да та не дала. Зато к Отару подошла и обняла как брата, прослезившись.
Вскоре Отар понял, что Фрина твёрдо правит не только мужем, но и его землями. Зачарованный царь неделями не выходил из-за пиршественного стола, в беседах с мудрыми советниками видя свой долг владетеля, а Фрина в это время мечом и звонкой монетой подчиняла себе окрестные земли, вела переговоры с чужаками на их странном, рубленом языке, торговала и строила. Она жадно бралась за всё новое, как будто забыла о том, что не обычные годы человеческой жизни ей отпущены, а долгие века речной богини.
С Мимозой они теперь виделись совсем редко. Когда царственная богиня во главе вооружённых всадников показывалась на берегу, сестра делала вид, что не узнаёт её, и уплывала на целый день в маленькую скалистую бухту, невидимую с берега. И только когда Фрина была одна или с Отаром, Мимоза выходила из моря навстречу. В промежутках между краткими встречами с сестрой и циклопом ей было одиноко.
Старик-великан, забытый всеми, давно скончался. Перед смертью он, казалось, впал в детство и зло озорничал, убивая народ без счёта. Но
