— Как бы тесно ни переплелись наши переживания, все-таки они разные. Я не могу дать тебе твое восприятие, а ты мне мое. Останутся карикатурные обрывки. Нет, лучше раз и навсегда расстаться со всем.
Так и порешили. А теперь у нее дрожат руки, и лицо свое она прячет от него, свое чистое, прекрасное лицо, которое всегда трогало его выражением доброты и твердости. Серьезная от природы, она умела и посмеяться, да еще как!
Глупо, что раньше это было само собой разумеющимся, и он не замечал таких простых вещей. Только теперь, когда ничего уже нельзя изменить, многое проступило особенно ярко. Интересно, испытывает ли она такие же чувства? Вряд ли. Какие у него теперь достоинства? Раньше была любовь, которая все идеализировала, все оправдывала, не отличая настоящих добродетелей от воображаемых. Позвольте, но ведь люди воздавали хвалу его творчеству! Уж не та ли он самая невзрачная ракушка, что скрывает в себе жемчужину? Он, как и ракушка, ничего собой не представляет, ценна лишь жемчужина, от которой ему рано или поздно необходимо избавиться. Пожалуй, сравнение удачное. Но ведь он не только требует жертв, а и сам их приносит. Лишается воспоминаний о лучшем, что подарила ему жизнь. Может быть, она считает, что для него семейное счастье не столь всепоглощающе, как для нее, и в этом кроется источник ее безысходной тоски? Откуда ей знать, что значит для художника его творчество! Впрочем, он и сам не очень-то в этом разбирается.
Неожиданно для себя он ощутил, что проголодался.
— А не поужинать ли нам? Девочки лягут спать, а мы с тобой проведем вдвоем последний вечер, — сказал он как можно мягче.
Она вздохнула и поднялась с места.
— Убери это отсюда, — сказала она, указывая на бумажки. — Я буду накрывать на стол.
Этими словами она как бы отстранилась от ответственности за предстоящее. Она даже прикасаться не хотела к этим купчим на продажу их душ.
Случайный прохожий при взгляде в окно, за которым вокруг стола сидела за ужином семья, был бы, несомненно, растроган картиной счастливой семейной идиллии.
— Вы почему сегодня молчите? — неожиданно спросила старшая дочь.
— У мамы разболелся зуб, — нашелся отец, — а для вас иногда и помолчать даже полезно.
Сказав это, он и сам удивился, как удачно получился ответ. Ужин они закончили в полном молчании.
— Девочки, быстро спать. Пожелайте папе спокойной ночи.
Церемония прощания прошла как обычно, и он проводил детей без особого волнения. Они-то ведь останутся в его памяти.
Пока жена наверху укладывала девочек спать, он торопливо собрал со стола посуду. Прочь все это, прочь воспоминания об этом злосчастном ужине! Теперь они проведут остаток вечера вдвоем, забившись каждый в свой угол, недоступные друг другу, и любая попытка завязать разговор еще больше усилит отчуждение. Неужели она будет опять растравлять его рану? Прежде она была не такой. Если, бывало, и ссорились и он обижался на нее, она никогда не теряла самообладания. Обида проходила, а любовь усиливалась. Но то было раньше, а сейчас перед лицом такого страшного испытания?…
Он со страхом ожидал ее возвращения из детской, утешало только сознание, что завтра утром он навсегда расстанется с воспоминанием об этом вечере. Что-то она долго, дольше обычного не спускается вниз. Верно, сидит возле кроваток, опустив на руки лицо, переводя заплаканные глаза с одной девочки на другую. Но нет, она уже внизу. На кухне. Хлопнула дверца буфета, что-то ищет. Разговаривает сама с собой. Звякнуло стекло. Неужели она… А вдруг у нее там яд! При этой мысли его затрясло, как в лихорадке. Может быть, все эти годы она была так безмятежно спокойна, так радовалась жизни потому, что хранила бутылочку с ядом. На всякий случай. А если такой случай настал? Если она решила расстаться и с прошлым и с будущим?!
Может, надо вмешаться? Но имеет ли он теперь на это право? Все равно что столкнуть человека в воду, а потом бросить ему спасательный круг.
Дверь отворилась, и она вошла, держа в одной руке две рюмки, а в другой бутылку ликера «Vieux cure», которая давно хранилась для особого случая. Не глядя на него, она поставила бутылку на стол и пододвинула ему штопор.
Наверное, не может решиться… Вот и стоит, слегка подавшись вперед, словно испытывая смущение. Он ничего не может сказать, он раздавлен, но чувствует, что любовь к ней захлестывает все его существо.
— Открой же, — приказала она с легким нетерпением.
Он взял ее за руку и нежно привлек к себе. Не выпуская из объятий, откупорил бутылку. Дал ей первой вдохнуть тонкий аромат драгоценной влаги. Она засмеялась. У нее еще хватает мужества смеяться! Потом он налил себе и ей. Она залпом осушила свою рюмку.
— Ликер так быстро не пьют, — укоризненно сказал он.
— Ну и пусть, а мне хочется. — Она развеселилась, притянула его к себе за волосы и поцеловала.
— А теперь давай составим завещание. Впишем самые драгоценные для нас воспоминания. В первую очередь о зеркале, в которое ты меня увидел и сразу влюбился.
Их первая встреча произошла на шестьсот пятьдесят первом аукционе у Мак ван Вайя. С тех пор эту цифру они считают для себя счастливой. Они были тогда еще незнакомы и находились среди публики. В секции старинной мебели продавалось зеркало времен Людовика XVI, его подвесили для всеобщего обозрения так высоко, что в нем отразился весь зал. И вдруг они увидели друг друга. Затаив дыхание, изумленные, не отрывали они взглядов от волшебного стекла. Зеркало оценили в пятнадцать гульденов. Цена стала подниматься. Тридцать, сорок два, сорок четыре, сорок шесть — никто больше не прибавлял. Аукционер произнес: «Сорок шесть, кто больше? Раз… два… три», — и опустил молоток. Когда зеркало сняли, ей показалось, что произошло страшное бедствие. А он, испуганный и огорченный не меньше, чем она, закричал «мое!» в тщетной надежде унести вместе с зеркалом и отражение, закричал так громко, что все, кто был в зале, обернулись в его сторону.
— Не успел я подумать, как же быть дальше, как ты подошла к конторе, откуда я выносил свое приобретение, а потом пошла рядом со мной и как бы между прочим обронила: «Я ведь тоже участвовала в покупке зеркала».
— А ты в ответ кивнул на зеркало и сказал: «Оно тоже участвовало в покупке», потом взял меня под руку и мы пошли дальше. О как мы были счастливы!
— А ты сказала, что теперь понимаешь, каким образом в Древнем Риме купленная на невольничьем рынке рабыня превращалась в госпожу и почему дочь проконсула для достижения своей цели позволила себя продать.
И эту легенду ты довольно скоро претворила в жизнь. Мы и двух улиц не прошли, как я уже был твоею собственностью.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
