Квинн вернулся с книгой в руке. Он передал ее через стол Эйнсли, который тут же стал перебирать страницы ближе к концу. Его интересовал Новый завет, а еще точнее – Откровение Иоанна Богослова, или Апокалипсис.
Теперь, кажется, и у Ньюболда открылись глаза.
– Это ведь из Откровения, верно? – спросил он.
– И каждый из обнаруженных предметов представляет собой послание, – закивал Эйнсли. – Вот первое. – Он сделал жест в сторону Руби, которая все еще сидела за компьютером, и, оглядев присутствующих, прочитал:
– Глава четвертая, стих шестой. “И перед престолом море стеклянное, подобное кристаллу; и посреди престола и вокруг престола четыре животных…"
– Кошки! – скорее выдохнул из себя слово, чем воскликнул Квинн.
Эйнсли проворно перелистнул две страницы назад, поискал указательным пальцем и прочел еще:
– Глава первая, стих четырнадцатый. “Глава Его и волосы белы, как белая волна, как снег; и очи Его – как пламень огненный…” Мистер Фрост, верно, Берни?
– Верно, – отозвался Квинн в задумчивости. – Кошки и глаза Фроста… Мы же все это видели, но никак не связали между собой… То есть так, как следовало.
Все молчали. Серрано, заместитель Янеса, подался вперед и был весь внимание. Сам Янес, который до этого непрерывно писал что-то в своем блокноте, теперь сделал паузу. Все напряженно ждали, пока Эйнсли продолжал листать страницы Библии.
– Что у нас там в Клиэруотере? Старый горн? – спросил Эйнсли у Руби.
– Труба и красный картонный полумесяц, – подтвердила она, взглянув на экран дисплея.
– Вот вам труба. Это в первой главе, стихе десятом. “Я был в духе в день воскресный, и слышал позади себя громкий голос, как бы трубный…” Мне кажется, я знаю и про красный месяц. – Он опять зашелестел страницами. – Точно! Вот, читаю в шестой главе, стихе двенадцатом. “И когда Он снял шестую печать, я взглянул, и вот, произошло великое землетрясение, и солнце стало мрачно как власяница, и луна сделалась как кровь”.
Потом, обратившись прямо к Бенито Монтесу, Эйнсли сказал:
– Только послушайте вот это, коллега. Глава первая, стих пятнадцатый. “И ноги Его подобны халколивану, как раскаленные в печи…"
– Ноги мистера Хенненфельда, – завороженно пробормотал Монтес.
– А с делом Урбино какая связь, Малколм? – спросил сержант Грин.
Эйнсли еще порылся в книге.
– Кажется, нашел, – сказал он вскоре. – Там рука мертвой женщины касалась сосуда или почти касалась, так ведь, Пабло?
– Так.
– Тогда вот это место подходит. Глава семнадцатая, стих четвертый. “И жена облечена была в порфиру и багряницу.., и держала золотую чашу в руке своей, наполненную мерзостями и нечистотою блудодейства ее”.
Зал совещаний наполнился восхищенными возгласами. Эйнсли жестом просил тишины, отказываясь принимать признание своей заслуги. Присутствующие моментально угомонились, как только увидели, что он спрятал лицо в ладонях. Когда он отнял их, возбужденный охотничий блеск в глазах пропал, они были теперь грустны. С досадой он сказал:
– Я должен был, просто обязан был расшифровать этот код раньше. С самого начала… Сумей я – и кто-то из этих несчастных мог бы остаться в живых.
– Брось, Малколм, – пришел ему на помощь сержант Брюмастер. – Большинство из нас вообще никогда бы не догадались. С чего тебе сокрушаться?
"А с того, – хотел сказать им Эйнсли, – что из вас только я один – доктор богословия. Потому что это я грыз библейские тексты двенадцать нескончаемых лет. Потому что каждый из этих символов стучался в мою память, оживлял прошлое во мне, но только я слишком тугодум, слишком глуп в только сейчас сообразил…” Потом он решил не произносить всех этих слов. Ими ничего не изменишь. Он чувствовал горечь, стыд и опустошенность.
Лео Ньюболд слишком хорошо знал Эйнсли и понимал, что творилось у него сейчас в душе. Он поймал его взгляд и сказал спокойно:
– Главное, Малколм, что с твоей помощью мы ухватились за первую ниточку, и, по-моему, за очень важную. Теперь хотелось бы услышать, как ты истолкуешь все это.
Эйнсли кивнул и сказал:
– Во-первых, это сильно сужает поле наших поисков. Во-вторых, мы получили приблизительное представление о личности того, кого мы ищем.
– Ну, и кто же он? – спросил майор Янес.
– Одержимый, религиозный фанатик. А помимо всего прочего, он считает себя мстителем, ниспосланным на землю Богом.
– Стало быть, именно в этом смысл посланий, о которых вы говорили, сержант?
– Да, в этом, особенно если учесть, что каждый символ был оставлен на месте зверской расправы с людьми. Скорее всего, убийца внушил себе, что он призван не только доставить послание Господа, но и своими руками свершить месть.
– Месть за что?
– Это мы узнаем, майор, только когда схватим убийцу и сможем его допросить. Янес подытожил слова Эйнсли:
– Кажется, мы получили наконец отправную точку для расследования. Прекрасная работа, сержант!
– Полностью согласен с такой оценкой, – важно добавил Серрано.
Ньюболд снова взял ведение совещания на себя.
– Ты знаешь о Библии больше, чем все мы вместе взятые, Малколм, – сказал он. – Расскажи, что еще нам предстоит разгадать в этом деле.
Прежде чем снова заговорить, Эйнсли ненадолго задумался. Ему нужно было сейчас соединить в краткой лекции свой опыт, знания, мысли, свое прошлое священника, путь к светской жизни, нынешнее мироощущение в роли сыщика из отдела по расследованию убийств. Крайне редко эти три его ипостаси сплетались в единое целое, как произошло сейчас. Он начал, стараясь говорить как можно проще.
– Первоначально Откровение было написано по-гречески. Его называют Апокалипсисом, потому что написано оно неким кодом, где использованы слова-символы, понятные только богословам. Поэтому многие воспринимают этот текст как дикую мешанину из видений, символов, аллегорий и пророчеств, причем совершенно бессвязную. – Эйнсли помедлил и затем продолжал:
– Неясность Апокалипсиса раздражает даже ревностных христиан. К тому же тот факт, что цитатами из него можно подкрепить взаимоисключающие точки зрения, сделать аргументами в любом споре, объясняет, почему Откровение всегда привлекало разного рода кликуш и фанатиков. В нем они находят готовые рецепты и оправдания любому злу. Поэтому для нас важно разобраться, как тот, кого мы ищем, пришел к идеям Апокалипсиса и каким образом он приспособил его для своих целей. Получив ответы на эти вопросы, мы сумеем его вычислить.
Лейтенант Ньюболд обвел собравшихся за столом взглядом.
– Кто-нибудь еще хочет высказаться?
Руку поднял Хулио Верона. Вероятно, чтобы компенсировать свой малый рост, криминалист сидел на стуле очень прямо, в несколько напряженной позе. Получив разрешение Ньюболда, он сказал:
– Хорошо, что мы теперь более или менее знаем, кого ищем. Прими мои поздравления, Малколм. Но все же хочу напомнить, что, даже если у вас появится подозреваемый, улик у нас почти нет. Их явно недостаточно, чтобы подкрепить обвинение в суде.
При этом он искоса посмотрел на представителя прокуратуры Кэрзона Ноулза.
– Мистер Верона прав, – живо отозвался тот. – А это означает, что необходимо вновь просмотреть каждую мелочь, подобранную на местах совершения преступлений, убедиться, что ничего не укрылось от наших глаз. Убийца явный психопат. Кто знает, может, в итоге изобличить его поможет именно какой-нибудь пустяк, на который мы до сих пор не обратили внимания.
– У нас есть частичный отпечаток ладони с места убийства Фростов, – напомнила Сильвия Уолден.
– Да, но насколько мне известно, этого отпечатка недостаточно для полноценной идентификации, – заметил Ноулз.
– По нему мы могли бы сравнить шесть признаков, а для констатации идентичности нужно девять. Лучше все десять.
– – Стало быть, суд признает это лишь косвенной уликой, так, Сильвия?
– Так, – вынуждена была признать Уолден. Слово попросила доктор Санчес. На ней был один из ее темно-коричневых костюмов, седеющие волосы стянуты в пучок.
– Я уже докладывала, что ножевые раны на четырех трупах – Фростах и Урбино – идентичны, – сказала она. – Они были нанесены одним и тем же охотничьим ножом с лезвием в двадцать пять сантиметров, с отчетливыми зазубринами и царапинами на нем. У меня есть снимки, где те же зазубрины хорошо видны на костных и хрящевых тканях жертв.
Естественно, все присутствовавшие отлично знали, о каком ноже шла речь. Это был бови-нож, в просторечии называемый иногда “арканзасской зубочисткой”. Создателем этого охотничьего тесака стал в середине прошлого века один из техасских братьев Бови – то ли Джеймс, то ли Рэзин. С тех самых пор нож бессчетное число раз пускали в ход не только против зверя, но и против человека. Его невозможно было спутать ни с каким другим, он представлял собой грозное оружие. Деревянная рукоятка с крепким, заточенным с одной стороны лезвием. Обратная сторона лезвия, прямая на протяжении всех двадцати пяти – тридцати сантиметров, резко скашивалась на конце и встречалась с режущей поверхностью в одной острейшей точке. За полтора столетия бови-ножи не раз фигурировали в полицейских досье как орудия убийства.