Фержингард вскочил, разгневанный, уязвленный. На его худом, высохшем лице различимо заиграли желваки. Ему явно хотелось сделать что-то, исполнить какую-то свою привычную угрозу — будь его пленник обычным человеком, уже остался бы без какой-нибудь не слишком необходимой части тела. Но Фержингард понимал, с выворачивающей яростью понимал, что ничего не может — пока что — противопоставить этому человеку. Он выхватил из руки пленника феатту и решительно направился к выходу.
— Любовь, — донеслось в уже закрывающуюся дверь.
— Что? — лорд так и замер, уже взявшись за висящий на поясе ключ от камеры.
— Любовь. Знакомо вам такое слово? — послышался из темноты ироничный голос. Фержинград больше не видел своего пленника, но был уверен, что тот снова безмятежно улыбается. — Без сомнения, оно встречалось вам в древних текстах. В этом разница. Мой отец меня любил. Попробуйте начать с этого.
Когда за лордом Вильмортом затворилась дверь и провернулся ключ в замке, пленник снова взялся за книгу. В тяжелом переплете-футляре, изготовленном по старинному образцу, обложенные медью половинки соединялись между собою петлями, посаженными на длинную тонкую спицу в основании переплета. Придерживая коленями открытую на середине книгу, мужчина осторожно извлек спицу, та была длиною в его предплечье, закругленной на обоих концах. Не удержался, прокрутил ее в пальцах, играя, пробуя, как отвыкшие от всякой работы суставы слушаются его. Улыбнулся, впервые порадовавшись дотошности лорда Вильморта, который действительно потрудился над его телом, умудрившись вернуть и сохранить живую подвижность почти каждой мышцы, сустава и сухожилия. «Такой труд не должен доле пропадать всуе», — решил пленник, сжимая в свободной руке спицу.
* * *
— Дорогая, вы слишком близко к огню.
Рейвин лежал в постели, не спуская настороженного взгляда с жены. Даже одеялами не укрывался, хоть уже приготовился ко сну — если что-то вдруг случится, если понадобится быстро вскочить с постели, броситься к ней, удержать…
— Мне показалось, у меня мерзнут пальцы, — потеряно ответила Лейлис, глядя на свои ладони с таким же удивлением, с каким смотрит младенец на свои маленькие кулачки, впервые открыв, что может размахивать ими у себя над головой. Она сжимала и разжимала пальцы, держа ладони почти у самого огня и, кажется, сама не понимала, как может мерзнуть. Но она мерзла, даже сидя у очага, даже под двумя теплыми домашними плащами.
— Наденьте рукавицы, — вкрадчивым тоном предложил Эстергар. — Ваши маленькие овчинные рукавички…
Он встал, чтобы помочь ей. Она без сопротивления позволила натянуть на себя теплые рукавицы, сшитые для нее в ту первую осень, вечность назад.
— Вот так… — он улыбнулся ободряюще. — Только не суйте руки в огонь, очень вас прошу.
Она обняла его и так и расплакалась у него на плече. Рейвин держал в объятьях свою жену, в этот раз действительно ее, и отчаяннее всего чувствовал свою беспомощность, понимая, что не удержит.
— Ты думаешь о нем? О нашем ребенке…
Она брала ледяные осколки и сыпала ему прямо на сердце.
— Не надо о нем, прошу… Я думаю о тех детях, что еще будут у нас.
— Он лежит там совсем один, в холодном лесу, под грязью и снегом… Я помню, как закапывала его… этими самыми руками… — она больше не обнимала его и успела уже скинуть рукавицы, чтобы продолжить глядеть со странным выражением на свои пальцы. — О, наш несчастный крошка! Я оставила его там, но ведь я думала, что вернусь к нему… Я думала, ты вернешься! — последние слова она выкрикнула уже тем чужим, злым голосом, с обидой, яростью и ненавистью, и начала вырываться.
Рейвин поймал ее за предплечья и удерживал так, прилагая почти всю силу, не слишком близко, чтобы она не могла достать до него, ударить по лицу или вцепиться в горло, но и не слишком далеко, чтобы ее разметавшиеся волосы не попали в огонь очага, а она извивалась, вопила и сыпала проклятиями, которых не слышал за свою долгую жизнь даже старик Хэнред, потом выла и снова плакала. Это обычно означало конец, тогда ее уже можно было отпустить, потом осторожно успокоить, напоить теплым вином, в которое Рейвин украдкой добавлял несколько капель из данного лекарем пузырька, и уложить в постель. От лекарских капель леди Эстергар засыпала в четверть часа и спала всю ночь до рассвета. Рейвин смотрел на нее украдкой, когда зелье уже действовало, и не сказал бы, по частому дыханию ее и по тому, как мечутся под полуопущенными веками ее глаза, что сон этот спокоен. Но важнее было другое. Она спала тихо.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})***
В плодовом саду Высокой крепости цвели разом все деревья. Отцветал миндаль, распускались яблони. Привкусом меда на языке таял кругом пьянящий сладкий аромат. Восхитительная была весна, раньше срока переходящая в теплое лето — награда за осеннее размытие, за поздно ставший на озере лед, за долгие холодные месяцы без солнечного света. Не удивительно, что после таких весен в каждой деревне прибавляется нагулянных под цветущими яблонями детей.
Женщина с распущенными по-девичьи волосами сидела на скамейке из обработанного ствола дерева, вцепившись пальцами в выбеленные временем корни и запрокинув лицо, глядя на золотисто-голубую мозаику неба и листвы над собой. Мужчина стоял на коленях перед ней, его голова скрывалась в ворохе ее юбок, а руки блуждали по ее бедрам. Она была погублена, но счастлива, как только может быть счастлива женщина, которая любит мужчину и уверена в его любви.
«Ремгар, прекрати! — воскликнула она таким тоном, чтобы он точно не вздумал прекратить. — Нас увидят!»
«Откуда? Из окна?»
Они рассмеялись оба. В Высокой Крепости не было окон.
Яблоневый цвет осыпался кругом них душистым снегопадом. Лепестки падали на лицо женщины, таяли и сбегали вниз ледяными слезами.
Был первый день лета, когда Ремгар уехал.
Первый день осени, когда ее отец узнал обо всем.
* * *
— Милорд?
Шилла — маленькая служанка Лейлис, камеристка, как та ее называла, или комнатная девушка, как называли все остальные. За последние недели Рейвин крепко запомнил ее имя. Только ей он теперь мог доверить приглядывать за Лейлис, когда та была не собой. Только ей, с тех пор, как заметил, что слуги-северяне забывают запирать дверь в покои леди Эстергар, даже после того как он приказал это делать. После того как дважды после заката сначала Шилла, а затем Асмунд замечали ее у западной двери, бредущей вперед с невидящими глазами, и возвращали обратно в ее покои.
«Если женщина из леса хочет вернуться в лес, пусть идет».
— Милорд? Миледи зовет вас…
И Эстергар бросал все дела и шел к женщине, которая была его женой.
— Ты вернулся! — она кинулась ему на шею, едва завидев в дверях. Ее руки были, как всегда, холодны, а лоб и щеки — как горячий банный камень в капельках испарины. — Я знала, что ты не бросишь меня…
— Меня не было час, дорогая, — напомнил Рейвин, с трудом высвобождаясь из ее хватки. Вряд ли ей хватило бы сил сломать ему шею, но иногда казалось, что она близка к этому.
«Спроси ее имя и если не назовет — сожги».
— Я боялась, что отец убьет тебя… Но ведь это auterre — то, что было тогда между нами… Смертные не судят смертных за страсть…
— Тебе нужно отдохнуть, — ласково, но твердо велел лорд. Эти интонации она еще воспринимала, даже когда не различала слов.
Лекарский пузырек был наготове возле кровати, как и подогретое вино, сладостью маскирующее горечь лекарства. Рейвин убедился, что она выпила достаточно, чтобы через час или два не пришлось бы снова возвращать ее оттуда, где ей не положено быть.
— Останься со мной, — попросила она тихо, выпутав руку из-под одеяла и протянув к его руке.
«Я только лягу рядом, но не буду ее касаться, — сказал себе Эстергар. — В конце концов, так она успокоится быстрее…»
Он прилег на край кровати, обнимая жену через покрывало, отсчитывая вздохами минуты.
— Отец говорил, что ты оставил нас… Но я не верила в это, никогда не верила. Ведь ты любишь меня… Любишь?
