— Вот, я вижу: жизнь у вас другая началась. Новая, да. Это ж какой колоссальный шанс всё изменить! Столько перспектив, возможностей — не передать словами! Жаль, что Сергей Николаевич до этого дня не дожил. Думаю, он был бы счастлив, наблюдая, как вы расцветаете.
Кстати, о папе. Очень кстати.
— Я не знала своих родителей, — не вижу смысла скрывать и притворяться, что всю жизнь жила, горя не знала. — Меня бабушка воспитывала. И когда нам было очень трудно, не было рядом тех, кто помог бы. Чужие люди больше дали, чем якобы родные.
Старик смотрит на меня внимательно. Глаза у него выцветшие, когда-то зелёные. Брови — кустиками седыми. Губы синие, старческие. И весь он — сморчок сморчком. Но меня не отталкивает ни его внешность, ни — это видно — въедливость, ни болтливость, ни явное любопытство.
— Дак никто не знает, почему каждому своя судьба уготована. Может, не знал тогда отец о вашем существовании. Может, обстоятельства не позволили помочь раньше. Он, ваш батенька, рисковый был, резкий. Всё нахрапом брал. В молодости так куролесил — у-у-у-у… Как сейчас говорят — полукриминальный элемент, если не хуже. Почти домыслы, да. Но я зря слов на ветер не бросаю.
— Вы хорошо его знали? — сейчас главное — не забросать старика вопросами. Он и так расскажет, что знает. Да и спешить мне особо некуда. Есть время постепенно собрать и переварить информацию, какая бы она ни была.
— Не то, чтобы очень, — вздыхает старик. — Раньше не пересекались, а познакомились уже здесь. Тут понимаете, какое дело, Ива… У вас почти исторический момент, можно сказать. Потому что дом этот — непростое наследство.
О, да. Я как-то и сама об этом догадалась. Но откуда об этом знает Герман Иосифович — предстояло узнать. Очень интересно. Но лучше не показывать, как я заинтересована. Поэтому я молчу. Только сердце начинает биться учащённо.
— Это посёлок здесь почти новый. Дома вокруг понастроили. А ваш дом — родовое гнездо. Не древнее, конечно, но самое старое в округе. Не замок и не дворец — всего лишь загородное имение. Ведь когда-то здесь всё принадлежало Кудрявцевым. Славная старая фамилия, между прочим. Папа ваш из этих…
Видимо, он заметил мою растерянность. Улыбнулся понимающе. Он вообще очень внимательный, этот Герман Иосифович.
— Вы не знали, да? Ну, теперь будете знать. Титулов, конечно, это вам не вернёт, хотя при должном усердии и при большом количестве денег можно многого добиться и многое восстановить. Дворянская кость — хе-хе. Это, знаете ли, не вытравишь. Даже если всё кануло в Лета.
Не знаю, что я чувствовала. Это как если бы я всю жизнь была мальчиком, а мне вдруг сказали, что на самом деле я — девочка. Мы всю жизнь прожили с бабушкой если не в нищете, то в очень скромных условиях. Боролись за каждую копейку. Да я и сейчас… продолжаю. И вдруг такое.
А ещё — подумалось мне — может, он действительно не знал, не ведал, не успел. Потому что жестоко и бездушно выглядело его «наследство». Ведь он же как-то делал анализ ДНК и не мог не знать, что мне очень нужны деньги. Много денег. Очень много денег. Для меня. А у него, судя по всему, они были. И немало.
Правда, Самохин что-то говорил о том, что всё исчезло и пропало. И я только за эту мысль и цеплялась, как за последнюю надежду, что не мог мой отец быть последней хладнокровной сволочью. У меня пока нет фактов. Но о человеке, который комнату под меня обустроил, вещей разных накупил, совсем плохо думать не хотелось. Хотя лучше бы он эти деньги на другое потратил. Правда — и я это понимала хорошо — вряд ли на обустройство здесь ушла нужная мне сумма.
Я тряхнула головой. Что за мысли? Я ведь не ждала ничего со стороны. Почему же сейчас думаю о чужом человеке с горечью? Почему думаю, что он должен был мне помочь? Возможно, и дом этот — не друг мне, а враг. Его очередная авантюра и блажь. А я — всего лишь разменная монета в чужой игре, которую он использовал, не заботясь ни о моём душевном равновесии, ни о моих желаниях и чувствах.
— О! — оживился старик. — Сосед ваш вернулся! Интересный он человек, Любимов. Столько слухов о нём ходит, а он как скала — всё о него разбивается.
— Каких слухов? — посмотрела я в окно, но ничего не увидела. Что там старик успел заметить? Как машина мимо проехала? Вот это слух, нюх и зрение. Дома у нас стоят рядом. Он никак не мог видеть ворота соседского коттеджа.
Герман Иосифович складывает губки трубочкой, почёсывает бровь.
— Говорят, — наклоняется он ко мне ближе, словно хочет поведать тайну. У него даже голос становится тише, хотя кроме нас в целом доме — никого. Разве что Василий ещё, — он убил свою жену.
Пауза. Тишина. Я смотрю на старика испуганно, а он весь лучится торжеством, понимая какой эффект произвёл. Только этого мне ещё не хватало — убийцы по соседству.
21. Андрей Любимов
Я гнал машину чуть быстрее, чем обычно: хотелось до наступления темноты попасть в загородный дом. Во-первых, я устал. Во-вторых, разговор с Самохиным тревожил, и мать перца в зад подсыпала.
— Это последний раз, когда ты детей на меня сваливаешь без договорённостей! — встретила она меня на пороге претензией. — Пришлось все свои дела отложить, возиться с Катей — она без спросу влезла в краску, которую мы приготовили для ремонта балкона!
Катька выглядела замечательно: в зелёнке и в нежно-кремовой краске, которая, естественно, до конца не отмылась. Воняла она растворителем, мылом и ещё чем-то подозрительным. В ясных карих глазищах — восторг и никакого раскаяния.
— Пап, ну я только посмотреть хотела! А оно — бульк! Крышка улетела, а я вот! — показывает она пальцы, где под детскими мягкими ноготочками въелась краска.
— Екатерина, — я очень старался не рычать, но выглядеть грозным. — Дома поговорим. Ты ещё от одного наказания не отошла, как уже в другое плавно влилась. Ты же понимаешь, что без спроса ничьи вещи трогать нельзя?
Катька старательно оттопыривала губки, надувала щёки, но слёз ей выдавить так и не удалось.
— Илья опять отказался обедать! Обозвал Нюсину стряпню помоями! Нюся — мамина повариха — готовила отлично. Что опять Илье не понравилось, тоже разберусь на месте.
— Мам, спасибо за всё, — целую родительницу в обе щеки и вижу, как у неё теплеют на миг глаза, — мы поехали. Думаю, можешь смело отдохнуть пару недель — я отпуск взял. Попробую сам справиться.
— Ты и отпуск? И без няни? — сверлит она меня недоверчивым взглядом.
— Няню я нашёл, — меня немного раздражает её неверие в мои силы. Но это обычная история, поэтому лучше пропустить мимо ушей мамины слова.
И вот мы мчимся. Няня с Катей на заднем сиденье. Очень пунктуальная особа оказалась — ждала нас с чемоданищем, в который я уж не знаю, что она и загрузила — еле поднял. А она ведь его тянула. Жесть. Илья — рядом. Как всегда — в телефоне. По дороге я воспитательных бесед не веду. Дома получат и сын, и дочь.
На въезде в посёлок поехал медленнее. Во-первых, мало ли кто сдуру на дорогу выскочит, у нас это бывает, во-вторых, на дом соседки любуюсь. Уже вечереет, свет у неё на кухне горит. Чай пьёт или опять Никитушку привечает? Но внутрь мне не заглянуть. И я чувствую раздражение. За то, что наблюдаю. За то, что откликнулся на просьбу этого лысого интригана.
Что вообще происходит? Что за птица — моя новая соседка, если с ней так носятся? Что-то неправильное во всём этом мне чудилось, и я никак не мог отделаться от ощущения, что либо я влип, либо она. Либо мы оба. По чьей-то дурацкой прихоти.
Выгрузились мы споро: лишнего я ничего с собой не брал, чемодан новой няни дотянул до её комнаты доблестно. Умывались, готовились к ужину. Няня с Катей, кажется, поладили. Но Катя такой ребёнок — она со всеми находит общий язык и почти все ей по душе. Поэтому я и побаивался, чтобы кто-то ненароком её детскую наивность не использовал во вред.
Естественно, я поглядывал в окно. На дом Кудрявцева. Точнее, уже его дочери. Чтобы распознать старого Козючица, не нужен и бинокль: его издалека видно, как птицу по полёту. Что он у Ивы забыл? Раскланивался на пороге, старый пень. Видимо, пришёл свежую булочку испробовать, как и хотел. Вывалил, наверное, целый ворох сплетен на окружающих. Любимое занятие. А Ива — свободные уши. Судя по всему, они поладили, что никак не говорило в пользу девушки.
