Ульянова – Вепсаревич. Вепсаревич – Ульянова. Выяснить в отделе кадров, где Ульянова проживает. И срочно высылать бригаду ремонтников на предмет изучения межсезонных протечек крыш.
На бывшей чердачной площади Калерии Карловны волновались не меньше, чем в ИНЕБОЛе. За знакомым по ч. 1, гл. 3 столом не было ни изумрудной тархуновки, мечты Кольки из 30-й квартиры, ни засахаренных мух-пестрокрылок, ни заветного хозяйкиного графина. Лица у сидящих были насуплены, включая мелкую физиономию арахнида Карла с тройной гирляндой погасших глаз.
– Меня надо было в больницу ложить, а не этого мудилу Доцента. – Колька из 30-й квартиры поскреб ногтями трехсуточную щетину, покрывающую колючими островками подбородок и часть лица, отчего на беззащитного Карла полетели сухие крошки и волоконца кисловатого табака. Уворачиваясь от неприятных предметов, арахнид отскочил в сторону, Колька же продолжал с вызовом: – А то начитанного им подавай, ученого! Вот и получили – начитанного. Лежит там на всем готовеньком, жрет от пуза, медсестер, извиняюсь… лапает и имеет полтинник в день. Плюс аванс. Плюс премия, когда из больницы выйдет. Конечно, это ему не на мусорном отвале работать. Там он вкалывал в говне по колено через сутки по пятнадцать часов. А здесь лежи себе, отдыхай. И чего же не отдыхать-то, когда в день тебе идет по полтиннику. Плюс аванс. Плюс премия, когда из больницы выйдет…
– Все, заткнись! Задолбал со своим полтинником, – зыркнула на него Калерия. – Сейчас надо не о полтинниках думать, а о том, как опередить эту девку, которая вместо Шамбордая Лапшицкого из Сибири приехала…
– Грохнуть, и все дела! – подал реплику арахнид Карл. – Нет человека, нет проблемы.
– Проблема есть, – сурово возразила Калерия. – Как выйти на Вепсаревича и Чувырлова, вот проблема. Вахтер Дроныч ушел в запой. Семенов на звонки не отвечает, молчит. Антимонову из районной администрации выперли со службы за взятки, так что больше в лечебницу никого запихнуть нельзя. – Тяжелым взглядом она обвела присутствующих. – Короче, связь с ИНЕБОЛом пока потеряна. Я подчеркиваю – пока. – Она гневно посмотрела на арахнида. – А тут ты еще со своим «грохнем»… Может, эта сибирская визитерша единственный для нас шанс добраться до Вепсаревича. Грохнуть всегда успеется. Сперва нужно ее прощупать, может быть, попугать слегка. И все это нужно сделать оперативно.
– Прощупать можно, – ухмыльнулся Колька из 30-й квартиры. – Насчет прощупать это мы запросто. Помню, как-то с Глюкозой мы гражданочку одну в садике за гастрономом прощупывали…
– Так. Пошли разговорчики. – Калерия хлопнула по столу ладонью, обрывая отвлекшегося от темы Кольку. – Я тебе за что гонорар плачу, за работу или за болтовню? Вот и думай не о глупостях, а о деле. Карл, – она повернулась к Карлу, – ты однажды рассказывал про какого-то бородатого паука из Первого медицинского, который на красную паутину молится. Может, он еще не совсем умом тронулся, и стоит дать ему поручение нанести революционный визит к соседям?
– Дать-то можно, а толку с его умом? – отмахнулся Карл безнадежно. – Ходу ему до первых встреченных голубя или вороны. Хотя, в общем-то, почему не дать? Хуже от этого, во всяком случае, никому не будет.
– Насчет ума помолчал бы. Далеко ты со своим умом в прошлый раз дошел? До первой встреченной подошвы, и та в говне.
«Уж при Кольке могла бы и не вспоминать». Карл обиженно прикусил педипальпу, краснея не лицом, по-людски, а по-паучьи – брюшком и задом.
– Так что этот вариант проработай, – продолжала Калерия. – А тебе… – посмотрела она на Кольку. – Ты возьмешь своих дружков-стеклотарщиков и будешь с ними опекать сибирячку.
– Опекать это пугать или щупать? – не усвоил задачу Колька.
– Опекать – это ходить за ней следом и наблюдать, с кем она встречается.
– Как же за ней ходить-то, когда ни я, ни кто из ребят ее в глаза ни разу не видели? Пойдешь, а потом окажется – не за той.
– Увидишь, и очень скоро. Сегодня она собирается наведаться к Ванечкиной мамаше. Когда она будет от нее выходить, пристроишься за ней следом. Важно выяснить, где эта сибирячка живет и не встречается ли она с кем-нибудь из институтского персонала.
– У него на лбу не написано, ну, у этого, с которым она встречается, что он работает в институте.
– Не написано, значит, спросишь. А не ответит, значит, спросишь еще раз. Твой Глюкоза с твоим Компотовым разве не знают, как с людьми разговаривать?
– Витя, что это, объясни, пожалуйста, ты же редактор книги. Вот, сейчас… – Николай Юрьевич, хозяин, директор и главный редактор «Фанты Мортале», вытащил из пачки листов один и прочитал подчеркнутую красным карандашом строчку: – «Пусть жизнь меня в землю втоптает». – Он поморщился и протянул листок собеседнику.
Тот взял его, повертел в руках, сощурил глаза, задумался.
– Да, – сказал он спустя мгновенье. – С грамотностью у Лыкова туговато. Но зато он берет образностью.
– Слушай, дорогой, мне не важно, образностью он берет или чем. Мне нужно, чтобы было по-русски. Чтобы перед читателем потом не краснеть.
– Хорошо, Николай Юрьевич, я исправлю. Ага, пусть будет «вминает». Нормально? По-моему, ничего. Вы как? – Собеседник господина директора торопливо написал на листке корректорский значок и замену. – Да, Николай Юрьевич, а поэмку-то я все-таки написал. Думаю, в «Альтернативном Пегасе» она будет очень даже на месте. «Зинзирь».
– Что «Зинзирь»? – недоуменно переспросил Николай Юрьевич.
– Поэма так называется. «Зинзирь». Вот, слушайте. Вы первый, кому я ее читаю.
– Витя, скинь на дискете. Дел по горло, некогда мне сейчас тебя слушать.
– Ну, пожалуйста, хотя бы начало. Да я, собственно, уже начал. Вот. – Откинувшись на широком стуле, составитель, редактор, а теперь уже, возможно, и один из счастливых авторов тома фантастической поэзии «Альтернативный Пегас», готовящегося к выходу в «Фанте Мортале», с грубого языка прозы перешел на язык поэзии.
Заброшенная металлическая халупкаОдиноко стояла на первобытной планете Зинзирь.Вдаль тянулось болото глыбко и хлюпко,Бескрайнее, как на планете Земля Сибирь.
К халупке зимой, когда подмораживало,Осторожно подкрадывался дикий абориген по льду.Лапой, как мифический Вий, приподнимал своё веко оранжевоеИ подолгу смотрел, ворочая огненным языком во рту.
Так он смотрел, смотрел и молчал подолгу,Пока не кусало солнце и не оживала вода,Затем уходил, и всю дорогу до домуВ узких его глазах стояла халупка та.
В узких его глазах виденье стояло сладко,Когда на привалах он болотную воду пил:То была мертвая земная девушка-космонавтка,И он ее, мертвую, больше живой любил.
Когда-то однажды подкрался он к ней с дубиноюИ раздробил ей голову, не думая, что будет потом страдать.С тех пор и назвал он девушку своею любимою,С тех пор и приходит к халупке, чтоб над могилкой ее рыдать…
– Достаточно, Витя, хватит, – остановил его Николай Юрьевич.
– Ну, Николай Юрьевич, ну, дослушайте, осталось еще восемь четверостиший. В конце будет самое интересное. Девушка-то, оказывается, не умерла…
– Некогда, Витя, честное слово, некогда.
– Ну, а в целом, Николай Юрьевич, как, хорошо?
– Хорошо-то хорошо, Витя, но слишком длинно. Надо бы сократить. Объем сборника небольшой, а вас, поэтов, как… в общем, много.
– Хорошо, сократим, почему нет? Значит, я включаю свою «Зинзирь» в «Альтернативный Пегас». Да, Николай Юрьевич, я тут вашего редактора встретил. Вепсаревича Ивана Васильевича, ну, который на «Библиотеке шедевров».
– Как? – не понял Николай Юрьевич. – Вепсаревича? Где? Когда? – Лоб его покрылся испариной. – Не может быть, ты ошибся. Вепсаревич в больнице.
– Честное слово, встретил. В одной компании вместе водку пили на Староневском.
– Ерунда какая-то. – Рука Николая Юрьевича уже давила на телефонные клавиши. – ИНЕБОЛ? Здравствуйте, это Воеводкин Николай Юрьевич. Да, издательство «Фанта Мортале». Как там наш Иван Васильевич? Живой, здоровый? Почему спрашиваю? Как это почему? Мы своих лучших сотрудников ни по будням, ни по праздникам не забываем. – Лицо его в продолжение разговора приобретало спокойный вид. Не занятая трубкой рука, до этого отбивавшая сумасшедшую барабанную дробь, теперь плавно перебирала пальцами, наигрывая «Прелюд» Шопена. – Пить надо меньше, – сказал он обалдевшему Вите, кладя на место телефонную трубку, – а то не только Вепсаревича, чертей зеленых в унитазе увидишь. Лежит себе Иван Васильевич в ИНЕБОЛе, как и лежал. И выписывать его оттуда пока что не собираются. Сволочи, – добавил он, вспомнив о горящем синим пламенем томе Марселя Пруста. – Гады, сволочи, рыбы, совы! Вот построю всем на зло стрехулёт и улечу от вас далеко-далеко, куда-нибудь на Магелланово облако. Раков буду ловить, землянику кушать. Или к Сашке Бабушкину пойду корректором в «Мир металла». И идите вы тогда со своими железными артефактами к негру в задницу.
