И вот их пути снова пересеклись.
«ДД» искренне обрадовался, долго жал Дементьеву руку, потом организовал завтрак, сказав: «Хозяйка моя на работе, но мы и без нее подсуетимся». Драгунский был в курсе всех дел и знал больше, чем вся фронтовая разведка. Он сообщил, что первая мехбригада ведет бои юго-восточнее Богодухова, и даже показал на карте ее примерное расположение. Теперь Павел был уверен, что наверняка найдет свой дивизион, и откланялся, пожелав Драгунскому скорейшего выздоровления и торопясь повидать Марию.
Но Мария не приехала, и Дементьев, прождав ее несколько часов, отправился на шоссе — искать оказию до Харькова.
* * *
В Харькове, недавно освобожденном войсками Степного фронта, повсюду еще видны были следы тяжелых боев. Взгляд то и дело натыкался на разбитую технику — торчали тут и там обгорелые танки, брошенные автомашины, изувеченные орудия, опрокинутые повозки.
Отыскав адрес сестры железнодорожника из госпиталя (ею оказалась средних лет женщина с целым выводком детишек), Павел передал письмо. Она обрадовалась весточке от брата, а в доме тут же появились ее соседки, в основном тоже многодетные женщины. Они одолевали Дементьева вопросами, точнее, одним вопросом: не вернутся ли снова немцы? Их можно было понять: Харьков почти два года находился под властью завоевателей, наши войска брали его и снова сдавали, а по лицам женщин было видно, что германский «новый порядок» не оставил о себе теплых и радостных воспоминаний.
Наступил вечер, и Дементьеву пора было задуматься о ночлеге. Женщины наперебой приглашали его к себе — «найдем уголок», — однако Павел не хотел стеснять многодетных матерей.
— Спасибо вам, но я лучше пойду на вокзал, в зале ожидания переночую.
— Капитан, — вмешалась в разговор Катя, молодая девушка, случайно зашедшая сюда с другими женщинами. — Какой вокзал, что вы говорите? Там от него одни кирпичи остались — все разрушено. Пойдемте ко мне, я живу в частном домике со стариками, у нас место найдется.
Они долго шли по темным улицам и переулкам (электроснабжение в освобожденном Харькове еще не наладили), пока не добрались до небольшого каменного дома, окруженного густым тенистым садом. Пахло спелыми яблоками, трещали цикады, и дом этот напоминал маленький оазис среди пустыни полуразрушенного города.
И в этом затерянном оазисе обитали прекрасные гурии — на огонек зашли Катины подруги с гитарой. Девушки пели украинские и русские песни, и Дементьев подпевал, хотя по своим вокальным данным он вряд ли мог составить конкуренцию Леониду Утесову. Пел и поглядывал на Катю, чувствуя, как в его груди копошится что-то теплое.
А потом они остались одни. Павел осторожно положил руки на плечи Кати, девушка вспыхнула и порывисто прильнула к нему. И Дементьев почувствовал, как бьется ее сердце — трепетно, словно пойманная птичка.
…Она любила его самозабвенно, шептала нежные слова, а под утро тихо сказала:
— Только не отдавайте нас снова немцам, пожалуйста. Пожалуйста…
И заплакала.
Павел, утешая, гладил ее по голове и не мог понять, чего же было больше в страстной Катиной любви: искренней к нему симпатии, тоски по теплу и ласке или чисто по-женски высказанной благодарности воину-освободителю.
Утром они расстались. Катя не просила его задержаться еще на денек-другой, хотя по ее глазам Павел видел, что ей очень этого хочется, — она понимала, что он должен идти. Она проводила его до шоссе, а когда Дементьев остановил попутную машину, поцеловала его, и Павел заметил на ее щеках ручейки слез.
— Захочешь меня увидеть, адрес знаешь, — сказала Катя на прощанье, а потом долго стояла у обочины и махала платочком вслед уходящей машине.
* * *
К вечеру того же дня цепочка случайных встреч закончилась — Дементьев нашел свой дивизион. И только теперь он узнал, что капитан Виктор Мироненко погиб седьмого июля, в тот самый день, когда ранили Павла, и что дивизионом теперь командует Василий Власенко, бывший комбат-три, позже заместитель комдива. Он очень обрадовался, увидев Дементьева, — дивизион так и воевал с тех пор без начальника штаба, — и рассказал, что Мироненко разорвало на куски снарядом, когда «тигры» мяли железными лапами позицию третьей батареи. Его похоронили вместе с сержантом Зинченко, в том же бою бросившимся под танк. Обоих похоронили символически — по сути, хоронить было нечего.
«Для Виктора укус «тигра» оказался смертельным, — подумал Дементьев, услышав эту печальную новость. — А ведь могло быть и наоборот: он сам отправился бы на огневую второй батареи, а меня бы послал на третью… Случайность?».
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. ПОЛКИ ИДУТ НА ЗАПАД
От границы мы землю вертели назад,
Было дело сначала,
Но обратно ее закрутил наш комбат,
Оттолкнувшись ногой от Урала
Наконец-то нам дали приказ наступать,
Отбирать наши пяди и крохи,
Но мы помним, как солнце отправилось вспять
И едва не зашло на востоке
Владимир Высоцкий «Мы вращаем землю»
Научившись к сорок третьему году грамотно обороняться, к сорок четвертому году советская армия научилась и грамотно наступать, противопоставляя свое выстраданное русское воинское умение убийственному умению прусской военной школы. Горькое время бессмысленных атак от отчаяния, неумения или из проросшего в атмосфере тридцатых годов страха перед начальством, кончилось. Конечно, были ошибки, и случались неудачи, — война есть война, — но в целом русская армия воевала уже не числом, а умением, приобретенным дорогой ценой на дымных полях первых лет Великой Войны. Спустя много лет поразвелось «историков», бубнящих о советских «полководцах-мясниках», заваливавших врага горами трупов русских солдат и таким варварским способом освободивших пол-Европы и взявших Берлин. Этим горе-историкам стоит вспомнить простую истину, усвоенную генералами всех стран еще в ходе Первой мировой: в эпоху пулеметов и скорострельных пушек невозможно завалить врага трупами, как ни старайся.
Люди, весьма изобретательные по части уничтожения себе подобных, в двадцатом веке научились прошивать пулеметами любую толщу прущих в атаку, сколько бы их ни было, и смешивать снарядами дальнобойных орудий любое количество полков с любым количеством земли. Людских ресурсов даже такой громадной страны, как Россия, не хватило бы, чтобы переловить телами солдат все пули и снаряды, производимые военными заводами Германии и всей Европы, покоренной Гитлером. И даже если принять на веру бредовое измышление, что Жуков[2], Конев, Рокоссовский и другие-прочие были маньяками-садистами, получавшими патологическое удовольствие от уничтожения своих же собственных солдат, они не могли быть полными кретинами, уповавшими только на то, что у оборонявшихся немцев когда-нибудь кончатся патроны. Им, как и любым военачальникам любой армии, нужна была победа, а таким способом победы не достичь никогда. Так пусть же уймутся «правдоискатели», обуреваемые амбициями, густо замешанными на кондовой ненависти ко всему русскому, перестанут претендовать на владение истиной в последней инстанции и прекратят свои подленькие пляски на костях павших русских воинов. Хотя это — вряд ли…
* * *
Павел Дементьев быстро втянулся в привычную жизнь дивизиона. После тяжелых и кровопролитных боев на Курской дуге, под Харьковом, Ахтыркой и Богодуховом, Первая танковая армия была выведена в резерв Ставки и переброшена в район города Сумы.
Минуло короткое «бабье лето», и наступила золотая осень. Деревья в садах гнулись под тяжестью яблок и груш, непонятным образом не сорванных военной грозой, — природа как будто презирала войну и утверждала торжество жизни над смертью.
В дивизион снова прибыло пополнение, и капитан Дементьев снова учил молодых солдат жестокой науке убивать, оставаясь при этом в живых. Забот у него более чем хватало — Власенко, будучи родом из Сумской области, выпросил у Липатенкова короткий отпуск, чтобы повидать родных. Когда комдив вернулся, Дементьеву стало полегче, и он, улучив пару часов, наконец-то навестил Юру Гиленкова, которого не видел с июня месяца.
Но, похоже, его «дружественный визит» пришелся не ко времени: Гиленков, обычно спокойный и выдержанный, на все корки распекал командира батареи старшего лейтенанта Озерова, стоявшего перед ним навытяжку. Увидев Дементьева, Юрий поумерил свой гнев и бросил комбату: «Свободен! Но мы с тобой еще поговорим!».
Однако успокоился Гиленков далеко не сразу и в офицерской землянке, куда они зашли с Павлом, продолжал метать молнии в адрес старшего лейтенанта.
— Да что он у тебя натворил? — не выдержал Дементьев. — На «катюше» по бабам поехал, что ли?
— Хуже. В Остапа Бендера решил поиграть, сукин сын!
