ГОЛОС. Да ты что?
ОНА. Ты уже все понял. Он приезжает! Под Новый год – принц желанный! Представляешь, дал телеграмму: «Не встречай. Буду в одиннадцать вечера». Эх, Апоша, если бы ты приезжал «оттуда» – тебя, наверное, встречали бы: мама с теплым пальто, я с лекарствами от печени. Мы встречали бы тебя, как самолет, который идет на аварийную посадку.
ГОЛОС. Царапай, царапай!
ОНА. Да, пусть ему пятьдесят девять, он – Жан Габен! Ясно? Настоящий мужчина может начинать жизнь в любом возрасте, и его можно полюбить в любом возрасте.
Звонок.
ОНА. Слышишь? Слышишь?
ГОЛОС. Слышу, слышу.
ОНА. Ну прощай! Прости, что называла тебя Адольфом Гитлером. Я желаю тебе счастья в семейной жизни и вновь обрести твою двадцати – сколько-то – летнюю курицу.
Звонки.
ОНА. Слышишь, как настойчиво звонит? По-мужски! Жан Габен звонит, сразу ясно! А что ты мне пожелаешь?
ГОЛОС. Ума обрести, хоть немного.
ОНА (вздохнув). У кого бы занять – все было бы жить полегче… Ну прощай.
Вешает трубку, еще раз глядит на себя в зеркало. Открывает дверь.
На пороге – плюгавый смешной человек.
ОН. Здравствуйте.
ОНА. Здравствуйте.
ОН. А вы, стало быть, Аэлита.
ОНА. А в чем дело?
ОН. А я, стало быть, Федя… Зовут меня так… Тапочки дадите? А то наслежу, боюсь.
ОНА оторопело глядит.
ОН. (Снимает туфли и в носках проходит в комнату.) А это, значит, цветок ваш, герань, про который вы писали… С удобрением растите или без?
ОНА. Я что-то не понимаю. Кто вы такой?
ОН. Не признали… А я вас сразу признал. Очень вы на фоту свою похожи. Это редко кто свою фоту посылает. Я с одной переписывался – так она вместо себя Галину Польских мне выслала. А вы хоть на актрису эту… похожая… Запросто и не глядя… могли ее фоту послать… Ан нет, послали – свою… Недаром Василий, уважаемый, всегда говорит: честная!
ОНА. А где же сам… Василий Иванович?
ОН. Да «там» пока. Но скоро выйти должен. Под амнистию он попал.
ОНА. Но он же писал…
ОН. Неужели еще не поняли? Ничего он вам не писал. Ни строчки…
Молчание.
ОНА (тихо). А кто же мне писал?
ОН. Я… А Василий, уважаемый, только адресок мне ваш передал.
ОНА. Как, то есть, передал?
ОН. Точнее, продал. Вместе с фотой вашей… Так что это я все три года слал вам письма.
Часть вторая
В антракте.
Гримерная актрисы. АКТРИСА и ГРИМЕРША.
ГРИМЕРША. Так все вас хвалят. Буквально все говорят: «Наконец-то вы играете свою роль».
АКТРИСА. То есть, что ничего, кроме этой идиотки, я играть не должна?
ГРИМЕРША. Правда, там был один критик – фамилия у него такая нерусская… Говорят, он швед. (Замолчала.)
АКТРИСА (не без ярости). Ну и что же швед?
ГРИМЕРША. Он говорит, что вам эту роль вообще играть нельзя. Что все равно никто не поверит, что вас все бросают… и что надо было взять какую-нибудь некрасивую, несчастную актрису. А вы, дескать, только притворяетесь.
АКТРИСА. Неужели эти шведы не могут понять, что ее надо играть красивой? Потому что когда бросают уродину – это, пардон, ежу понятно! Но когда никому не нужна добрая женщина… ну, скажем… с приятным лицом… когда рядом не находится ни одного стоящего мужчины, который оценил бы все это… то появляется страстное желание сделать то, что давно пора: взять всех этих мужиков и передушить их к чертовой бабушке!
ГРИМЕРША. И правильно!..
АКТРИСА (не слушая). Нет, надо стать феминисткой. Все стоящие западные бабы давно феминистки. Они чудно живут общественной жизнью! И находят в этом кайф! Но русской женщине – ей же любовь подавай. Хоть в каком виде. «Любила одного – жила с другим», по анекдоту. Мы без роковухи никак не можем! И вообще: скажи этому шведу, что они давно проиграли Полтавскую битву – и пусть заткнется!
Осторожный стук в дверь.
ГРИМЕРША. Автор.
АКТРИСА (громко). Не надо открывать автору. Он так влюблен в свое дефективное творение, что это… просто неприлично в его возрасте.
Стук громче.
И ему мало, что я играю эту дурищу: «Аэлита, уважаемая»… «Геранька»… Я еще обязана в антракте выслушивать, как я несовершенно это делаю.
Стук еще громче.
А может, автор придумал, наконец, другой финал пьесы? Может, ему что-то пришло в голову вместо этого сентиментального монолога?
Стук тотчас затихает.
А может, в конце мне попросту взять гитару и спеть вместо всех этих дурацких слов?
Тотчас возобновляется стук.
Застучал! (Орет.) Дятел!
ГРИМЕРША. Мне как-то неудобно говорить, выходит, что я сплетница… Но автор очень хвалил нашего режиссера за то, что не дал вам петь в спектакле. Он сказал: «Сил нет: все актеры поют без голосов».
АКТРИСА. Ничего: они пишут без таланта, а мы поем без голоса. И вообще, что тут плохого, если актриса любит петь. Я не люблю воровать, я не люблю унижаться перед главрежем (громко), как некоторые! Я не хочу урвать квартиру или звание вне очереди – я хочу петь. Что тут плохого?
Осторожный стук в дверь.
ГРИМЕРША. Он еще сказал – автор… что вы… простите, Нина Антоновна, это его слова… играете чуточку жалостливо.
АКТРИСА (грозно и громко). Недаром они у нас дружат с режиссером. Они – просто близнецы. Однояйцевые близнецы. (Громко.) Постарайтесь понять: людям приятно видеть на сцене грустное – про других.
Тогда им кажется, что у них у самих не все так плохо. (Почти кричит.) И вообще мне надоело играть эти современные пьесы!
Стук тотчас замолкает.
Боже, как я хотела сыграть леди Макбет. Все знали. И, конечно, не дали… Знаешь, я видела в Софии спектакль. Там актриса сидит в гримерной и учит роль леди Макбет… И, чтобы точнее представить себе состояние убийцы, – она воображает перед собой… (громко) автора и режиссера… И только тогда она берет со стола нож… (Сладострастно.) Идет к ним, воображаемым… Смотри, стук затих… И без жалости, с наслаждением бьет! (Показывает.) Вот так! Вот так!.. Вот так! А потом берет гитару – и поет, поет, поет всласть. (Берет гитару и поет.)
Стук в дверь и голос: «Третий звонок!» АКТРИСА встает и идет к выходу.
ГРИМЕРША (вслед). Ни пуха.
АКТРИСА. К черту! К черту! (Выходит на сцену.)
На сцене: ФЕДЯ и ОНА продолжают разговор.
ОНА. То есть как – продал? Что вы молчите?.. (Яростно.) Кто продал?! Что вы стоите как истукан?
ОН (с готовностью). А я сяду.
ОНА. Нет уж, не надо вам садиться.
ОН только вздыхает, неотрывно глядя на еду.
ОНА. Зачем вы это сделали?
ОН. Значится так, Аэлита Ивановна, уважаемая. Я, как бы сказать, – мечтатель.
ОНА. Аферист ты проклятый, а не мечтатель!
ОН. Только вы не плачьте, уважаемая. Я, может, неказистый, я отдаю себе отчет, я всегда говорю: «Ну и рожа у тебя, Сидоров, – Сидоров это моя фамилия, – кирпича просит». Но зато у меня есть другие качества.
ОНА (всхлипывая). Да провалитесь вы со своими качествами. Сначала один аферист, потом – другой. Ну что за дела!
ОН (не выдержал). А если я, Аэлита, уважаемая, кусочек сырку ухвачу?
ОНА. Не сметь ничего хватать. На место положите немедленно!
ОН. Как вам совесть подскажет… Я ведь – невезучий. (Пожирая глазами еду.) Я все свои деньги… что там заработал… Василию уважаемому за адресок ваш и фоту отдал… Да… Так что очутился я тут без копейки. А аппетит разгулялся… Думаю, дам с голодухи «упаковочку», умру в смысле. Глядь – на столбе объявление висит: «Пропал пудель» – и описание пуделька… «Кто найдет – получает четвертачок». Думаю – «годидзе». И давай за всеми собаками гоняться… Хоть какую принесу – ведь рубль за труды дадут? И что вы думаете: ни одной собаки не поймал. А три часа бегал! Только тяпнули меня шесть разов… Невезучий! Василий уважаемый, кстати, говорил, что вы тоже – невезучая.
ОНА. Да, невезучая… И вы – невезучий… Так какого же черта…
ОН. А я объясню все чин чином… А если я кусочек колбаски…
АЭЛИТА начинаег хохотать. Задыхается от смеха, это почти истерика.
ОНА. Садитесь, жрите.
ФЕДЯ волком набрасывается на еду.
Сел – аферист!.. Ни стыда ни совести.
ОН (давясь, ожесточенно жует). Значится так: влюблялся я часто, но безответно. Я даже там…
ОНА. Где это «там», разрешите спросить?
ОН. Ну – там.
ОНА. В санатории для аферистов, да?
ОН (уклончиво). В учительшу влюбился… она у нас там в школе преподавала. А у меня образование небольшое.
ОНА. Шесть классов с братом на двоих.
ОН. И пошел, значит, я там в школу. И сразу влюбился в эту учительшу. И чтобы ее чаще видеть, в одном классе все три года просидел, представляете? И вот это подметил Василий уважаемый. И говорит: «Сидоров, а ты у нас – мечтатель». И чтобы с мечтаний меня сбить, начал он рассказывать мне истории разные из своей прежней жизни. Скажу – циничные истории. Слушал я, слушал – чувствую: протестует все во мне! Говорю ему: «Василий, уважаемый, неужели за цельную жизнь ни одной женщины ты не встретил?» «Как же, как же, говорит, была такая встреча». И рассказывает мне про вас, как вы семьсот семьдесят дали, – все подробнейшим образом. И так меня это проняло! А Василий подметил: «Чую, говорит, хочешь вступить с нею во взаимно-дружескую переписку…» И адресок ваш мне передает…
