Следом пришли акманы — порождения ночных кошмаров, искусственно созданные в лабораториумах родного мира радужноглазых для единственной цели — убивать. Но ни люди, ни драконы не собирались отдавать завоевателям ни пяди своей земли. Нет, конечно, встречались и предатели, что из трусости и ради обещанных захватчиками благ вставали против своих же, но большинство готово было умереть, но не склониться. И они умирали: и люди, и драконы. Особенно драконы, что находились на острие каждой битвы, возглавляя войска Шагрона. Верные своей клятве защищать людей, они, несмотря на всю свою мощь, погибали первыми.
И тут вмешалась третья сила.
По путям, проложенным Порталами сквозь Грань, разделяющую миры, в Шагрон пришли карги. Призраки, старые и обозлённые, серые души тех, кто некогда затерялся в хитросплетениях обманчивых троп междумирья, не в силах вернуться. Не имеющие плоти, не способные ни убить, ни покалечить, они оказались страшнее радужноглазых и их приспешников. Терзаемые одиночеством, бессмысленностью и бесконечностью своего существования, равно лишённые радости живого бытия и покоя посмертия, злобные от собственного бессилия, они испытывали лишь одно желание — хоть на мгновение вновь почувствовать себя живыми, ощутить кожей дуновение холодного ветра и тепло солнечного света, насладиться хрустальным вкусом воды и ароматом свежеиспечённого хлеба. Но там, за Гранью, у них не было власти.
Вырвавшись из-за неё, призраки не убивали и не калечили. Они охотились. Им было всё равно кто перед ними: человек ли, эйо или тайлерин. Они не брезговали даже мёртвыми, хоть и мало радости завладеть телом, уже лишённым жизни. Но живые… Живые были особой добычей; вытесняя саму душу из приданного ей Отцом-Прародителем тела, карги получали всё: память, знания, чувства тех, кто ещё недавно был братом, мужем, сыном или дочерью. И никто не мог отличить их от тех, чья душа раньше времени покинула дарованное ей тело, обречённая на вечные страдания и скитания в сером мраке не-жизни и не-смерти. И люди в ужасе стали убивать своих, не разбирая, кто есть кто; целые семьи, бывало, вырезались из одного лишь подозрения. То же самое творилось и среди захватчиков.
Война за Шагрон была проиграна, причём обеими сторонами. Но тайлерины, одержимые гордыней и высокомерием, продолжали наступление, несмотря ни на что. Порталы непрерывно извергали новые полчища акманов. Этими же путями вливался и бесконечный поток каргов. Казалось, вот он, конец, неминуемо близок и неотвратим, и совсем уже скоро не останется в живых никого.
И тогда Странник вернулся. По мановению его руки Порталы закрылись. Проложенные ими пути стали расползаться, точно исстарившееся полотно; они больше не могли удерживать облачённых плотью существ — страшно представить, сколько эйо, акманов и тайлеринов навсегда остались там, за Гранью между мирами, обречённые пополнить собою непрерывно растущую орду неприкаянно бродящих в вечном ничто каргов. Воюющие, увлечённые битвами и сражениями меж собой, не сразу заметили, что что-то изменилось. А когда заметили, эйо — рабы, которых огненноглазые бросали на людей, не щадя, — предали своих хозяев. Кто знает, случилось ли это из-за надежды обрести свободу хоть на миг перед самой смертью, или замученные тайлеринами слуги вдруг почувствовали слабину в тех, кто без колебаний распоряжался их жизнями, или ещё почему. Но именно это предательство решило исход Войны.
В плен радужноглазых не брали, хоть многие и пытались сдаться. Кое-как добили успевших захватить человеческие тела каргов — много пострадало и невинных, но как было отличить одних от других? Мир, разрушенный войной, пришёл в упадок: потеряны были бесценные знания, отравлена неведомыми ядами оказалась благодатная, плодородная почва и по руслам рек потекла кровь вместо воды. Крылатые владыки погибли все до единого, ни на шаг не отступившись от данной Страннику клятвы. Горстка людей и горстка эйо — вот всё, что осталось от прежней жизни.
Огненноглазых, предавших своих хозяев, люди пощадили, но дать им приют в Шагроне отказались. Предков Атиаса под надёжной охраной доставили к ближайшему Порталу — и вдруг поняли, что Порталы изменились. Они больше не подпускали к себе ни людей, ни эйо. А затем и вовсе исчезли. По крайней мере, так всем показалось.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
А вместе с ними исчез Странник.
— А стражи? — спросила я, когда Атиас замолчал. — Откуда вы взялись?
— Грань призвала нас, — пожал плечами он.
— Как это произошло с тобой? — мне отчего-то вспомнился зов, что я услышала, стоя на арене.
— Я дремал под сенью дерева мудрости, взросшего в саду моего Дома, и мне привиделся сон, — скупо улыбнулся он. — Возносящаяся к небесам зеркальная башня, и голос, которому нельзя сопротивляться, сказал, что я должен пойти на Закат, в человеческие земли, и найти её. И тут, под стенами башни, мне был вручён дар.
— Твои скимитары, — догадалась я.
— Верно, — кивнул он. — Оружие стража.
Плавным и очень быстрым движением его рука скользнула над плечом, выхватила один из клинков и положила на траву передо мной. Изогнутое лезвие само собой вспыхнуло голубым огнём.
— Никому во всём Шагроне не создать такое, — с гордостью произнёс он и, увидев, как я потянулась к клинку, предостерёг. — И никому, кроме меня, они не подчинятся. Даже другому стражу.
Сглотнув, я отдёрнула руку. А Атиас неожиданно спросил:
— Ты ведь тоже слышала зов?
Я удивлённо уставилась на огненноглазого. Вид у него был необычайно серьёзный и торжественный.
— Было нечто похожее, — смущённо пробормотала я. — Перед испытанием, когда меня должны были погрузить в иллюзию, меня точно потянуло куда-то, настойчиво так. И вправду было похоже, что кто-то зовёт. Но никаких видений не было, меня просто перенесло сюда, и я долго считала, что всё вокруг — иллюзия. Это потом уже я догадалась…
— Ты слышала зов, — на сей раз он утверждал, а не спрашивал. — И поэтому оказалась здесь.
— Да никакого… — упрямо попыталась объяснить я и осеклась.
Среди тихих шорохов, свойственных ночной степи, плыла, рассекая душистый воздух, мелодия. Она лилась над разнотравьем, сплетаясь со стрёкотом цикад и шелестом трав, нежная и… непреодолимо влекущая.
— Что это? — встрепенулась я.
Атиас, довольно улыбнувшись, поднялся, направившись к брошенной неподалёку сумке. Покопавшись в ней, вернулся и молча протянул мне длинный аккуратный свёрток — из него и лилась привлёкшая внимание мелодия.
— Это твой дар, — тихо и при этом донельзя торжественно ответил Атиас и положил свёрток на землю.
И быстро, будто боялся обжечься, откинул края тряпицы, открывая взору то, что было внутри.
На тряпице, поблёскивая в неверном свете Сестёр, лежали два длинных пластинчатых бруска с кольцами на конце. Вспыхнули голубым завитки таинственной вязи вытравленного узора, точь-в-точь такие же, как на лезвии лежащего в траве скимитара. И мне вдруг до боли захотелось дотронуться до них, провести пальцами по голубоватому металлу; загадочные бруски и сами тянулись ко мне, требовательно просясь в руки, подчиняя своей воле. Тихая мелодия, исходящая от них, усилилась, её тон поменялся, из нежного став настойчивым и немного суровым. Не отдавая себе отчёта, я протянула руки и коснулась гладкой стальной поверхности — пальцы сами сомкнулись вокруг колец, и даже правая рука, так и остававшаяся до этого мига неподвижной, вдруг ожила. Крепко сжав кольца, повинуясь наитию, я коротко встряхнула запястьями, уверенная, что это правильное движение.
Сложенные друг на друга пластины, увенчанные шипами, распались полукругами, крайние из них едва слышно щёлкнули, вставая в незаметные упоры, и в моих руках вместо непонятных брусков вдруг оказались прекрасные в своей чарующей красоте веера. Тяжёлые ровно настолько, насколько нужно, они уютно устроились в ладонях и снова запели свою таинственную мелодию. И я вдруг поняла, что ничто уже не сможет заставить меня расстаться с этим волшебным оружием. Это будет сродни лишению рук или глаз, это как если бы все, кого любишь, вдруг умерли в одночасье, оставив вместо себя пустоту, которую невозможно заполнить.
