Изогнутые по лекалам из лазоревого стекла боковые доски и три ступеньки, по которым шах взбирался на ложе, аккуратно вмонтировали в листы более мягкой и пластичной зелёной меди. Поскольку нижний ярус поручней исполнили из покрытого сложными узорами прозрачного хрусталя, то в фальцы вложили высеребренные медные прокладки. Всё делалось для того, чтобы железный каркас не был виден, поэтому серебро не только закрывало малейшие швы, но и укрепляло соединения отдельных частей.
Самым сложным как для сотрудников Императорского Стеклянного завода, так и для золотых дел мастера Вильгельма Кейбеля оказалось воплощение в капризном материале фантастических узоров, придуманных Ивановым. Художник преобразовал традиционные пальметки и волюты так, что их сильно видоизменённый рисунок заставлял вспомнить о прославленных Павлиньих тронах. Во всяком случае, силуэт павлина с распущенным хвостом угадывался в резьбе на полукруглой хрустальной пластине изголовья, как и в очертаниях верхних частей поручней просматривался вырезанный из прозрачного хрусталя павлин с длинным свёрнутым серебряным хвостом, искрящийся и переливающийся радужными огоньками.
Уже 15 мая 1825 года директор казённого предприятия Сергей Комаров отправил в Кабинет рапорт о том, что «все принадлежности в заводе сделаны совершенно и сданы серебряных дел мастеру Кейбелю для дальнейшей обработки», и «железный каркас, по которому вся кровать должна быть собрана, отделан со всею прочностью; из серебряных украшений большая часть сделана, и вообще вся работа идёт с желаемым успехом, и потому надеюсь, что к Высочайшему прибытию в Петербург всё будет готово». В середине июня Александр I возвратился из Варшавы в Царское Село, но уже 1/13 сентября государь покинул столицу, направившись, как оказалось, в свою последнюю поездку в далёкий Таганрог. Вряд ли ему довелось полюбоваться на хрустальное ложе, исполненное по его повелению для подарка персидскому шаху. Правда, дивная вещь, согласно очередному рапорту Комарова, датированному 9 сентября, привозилась ко Двору для показа и «поставлена была, готовая во всех частях, сперва в Зимнем, а потом и в Таврическом дворцах».[172]
Хрустальное ложе персидского шаха
Зрелище действительно было великолепным. Голубое покрытие основания «дивана с фонтанами» изящно сочеталось не только с глубокой прозрачностью бесцветного хрустального стекла, но и с ослепительным блеском полированного серебра. Каждую пару поставленных одна на другую «шлифованных листьями и гранями» колонн увенчивала бирюзовая капитель, дополненная обработанным алмазной гранью шаром, перекликающимся с хрустальными гранёными «маленькими вазиками в ногах кровати». Тихо пела вода в семи фонтанах, невольно навевая сладкую истому.
После «вернисажа» драгоценное ложе разобрали и перевезли на Стеклянный завод, чтобы сборку мог видеть и запомнить порядок операций «тот, кто будет отправлен в Персию, а мастер Кейбель обязан подпискою серебро вновь вычистить и уложить в сундук или два, которые и заказаны ему для сего сделать».
Вступивший на престол Николай Павлович сразу крепко взял в свои руки бразды правления. России грозило обострение отношений с шахом из-за разграничения земель, уступленных Персией по Гюлистанскому миру 1813 года. Успешность работы российских дипломатов на Востоке была в прямой зависимости от роскоши преподносимых подарков. Император срочно призвал ко двору князя Александра Сергеевича Меншикова и, зачислив 3 января 1826 года генерал-майора в свою свиту, поручил ему отправиться с дипломатическим поручением к правителю Ирана, а помимо Высочайших Грамот преподнести владыке Полистана, его воинственному сыну Аббас-Мирзе и прочим нужным людям дорогие подарки. К хрустальному ложу монарх велел добавить великолепные пистолеты, роскошную шубу и сорок соболей. Но даже этого показалось мало. В это время на Стеклянном заводе срочно делаются по просьбе Нессельроде «большой овальный поднос, богато выграненный, длиною 1 аршин 9 вершков (почти 110 см), и к оному разных форм хрустальных чаш для варенья и фруктов, сколько примерно можно на сем подносе уместить»; две восьмиугольные, «богато выграненные столовые доски»; до десяти пар корзин и цветников «разных форм отличной отработки», да по полудюжине хрустальных кальянов, подсвечников, чаш и кувшинов «наилучшей отработки в Азиатском вкусе».
Между тем решили отправить хрустальное ложе через Астрахань и Каспийское море в Гилянь, «а оттуда в местопребывание Его Величества Шаха Персидского». Было испрошено предписание Астраханской таможне, «дабы ящики за печатью Императорского Стеклянного завода с вещьми пропущены были без досмотра и пошлин». Сопровождавшим драгоценный груз мастеровым временно придали новый статус, наименовав «Григорья Жирнова мастером, а Ивана Зыкова подмастерьем», а чтобы они не волновались в дальней стороне о своих близких, начальство решило в течение восьми месяцев выделять по сорок рублей на каждое семейство.
Издержки Императорского Стеклянного завода по созданию Хрустального ложа, как выяснилось, составили 16640 руб-лей. И тут просчитался Вильгельм Кейбель, который не привык выполнять сложные слесарные работы из железа и меди, а потому превысил предусмотренную в пятьдесят тысяч рублей смету на громадную по тем временам сумму в 2850 целковых. По условиям же договора мастер не имел права требовать дополнительной оплаты. Чиновники же привыкли беречь государеву казну. К счастью, выручил сам император Николай I, Высочайше повелевший в начале февраля 1826 года «заплатить Золотых дел Мастеру Кейбелю» недостающую сумму.
Наконец, от Министерства иностранных дел 12 февраля прибыл титулярный советник Иван Носков, назначенный начальником экспедиции. Отправляемые вещи уложили в 48 ящиков, запломбировали казенной свинцовой заводской печатью и сдали чиновнику. Под тяжеленные ящики, весившие 517 пудов 7 фунтов, выделили 41 лошадь, причём по тройке выделили Носкову и стекольным мастерам.
Князь Меншиков выехал из Петербурга в Тифлис ещё ранее, 9/21 февраля. А 27 февраля выступили из Петербурга два батальона, сформированные из провинившихся на Сенатской площади нижних чинов Московского и Гренадерского полков, чтобы присоединиться к войскам на Кавказе ввиду близившейся войны с Персией.[173] Дипломат (а на самом деле поручик Генерального штаба) Носков с драгоценным грузом выехал из Петербурга в прекрасный Полистан на неделю раньше, 21 февраля.
На санях путешественники быстро добрались до Рязани. Начиналась весенняя распутица, дороги развезло. На счастье, рязанский гражданский губернатор помог с телегами, и транспорт отправился в Астрахань. И опять незадача. По Волге две недели шёл такой ледоход, что спустить военное транспортное судно на воду смогли лишь 17 апреля. Только 10 мая экспедиция оказалась у персидского берега возле местечка Зинзилей, но только на третий день пришло позволение высадиться на сушу. Местное начальство заявило, что они ничего не знают и будут дожидаться известий из Тегерана.
Наконец, 1 июня 1826 года появился полномочный начальник шахской «артиллерии на верблюдах» Гаджи-Магмет-Хан и тут же занялся постройкой арб «под своз тех тяжестей, которые по величине своей оказались неудобными для навьючивания на лошадей». Заодно вельможа объявил, что шах пожелал увидеть роскошный дар северного соседа в городе Султанин. Под предлогом личного принесения почтения малолетнему шах-заде Аяге-Мирзе дипломату-разведчику Носкову удалось съездить в областной центр Рящ и оценить как укрепления этого места, так и дурную дорогу вдоль побережья, «неудобства которой были главнейшею причиною, препятствовавшею в 1805 году нашему военному отряду овладеть этим городом». Приехавший из Тавриза 21 июня официальный переводчик, тифлисский армянин Шиош, доставил предписание князя А.С. Меншикова следовать в Султанию.
Только 27 июня путешественники погрузились на плоскодонные лодки, чтобы доплыть до селения Менджиль. Тут-то и довелось российским посланцам изведать все «прелести» гилянской земли и схватить лихорадку, так как дневная жара до 35 градусов чередовалась с сильной сыростью и прохладой по ночам, к чему прибавлялись гнилые заразительные испарения от болот. Да и само путешествие искусственно затягивалось хозяевами, почувствовавшими приближение войны с «неверными». В догнавшем титулярного советника Носкова втором предписании князь А.С. Меншиков теперь приказывал из-за переменившихся политических обстоятельств следовать с вещами прямо в Тегеран, не заезжая в Султанию.
В Менджиле задержались на восемь дней, поджидая прибытия из Ряща готовых повозок. Но они оказались такими хлипкими, что при трудном и опасном недельном переходе через горную цепь Хорзан почти полностью изломались. Сопровождающим пришлось большую часть обоза перетаскивать на руках. По прибытии в город Казбин «гяуры» уже по-настоящему почувствовали ненависть мусульманского населения. Чернь била окна, бросала камни и грозила всех умертвить. А однажды «отличился» и сам Гаджи-Магмет-Хан, с кинжалом бросившийся в исступлении на Носкова. Однако, почувствовав, что натолкнулся не на изнеженную руку дипломата, а на железную длань воина, больше таких «вольностей» себе не позволял. По его приказу сопровождающих драгоценные подарки шаху поместили от греха подальше в башню стены одного городишка, стоящего на дороге от Казбина в Тегеран, и там продержали три недели. Истощённые изнурительной болезнью, подвергаемые ежедневно угрозам, ругательствам и насмешкам, они уже почти потеряли надежду возвращения на родину. Поскольку «гостеприимные» персияне любили нагло рыться в чемоданах «неверных», забирая себе понравившееся, Носкову поневоле пришлось уничтожить некоторые опасные предметы, могущие выдать его подлинные интересы. Нужнейшие же бумаги и записки дипломат-разведчик, «разделив на части, сохранил в седле, в платье и внутри других вещей, представившихся к тому удобными».
