Зрители поприветствовали и появившегося Кострюкова. Он был одет в длинный черный плащ и широкополую шляпу, надвинутую на глаза. Сняв плащ, под которым был обычный деловой костюм, он сел напротив Пыжикова.
— Итак, продолжаем наше ток-шоу. Напомню, что предыдущее ток-шоу, на тему «Бизнес и политика» с участием Александра Бомберга и Бориса Кострюкова, закончилось победой Бомберга.
В этот момент рабочий в заляпанной краской спецовке вышел на сцену и повесил на стену сзади Гармошкина большой портрет Бомберга в траурной рамке. Присутствующие на сцене и зал на несколько секунд замолчали. Гармошкин обернулся, посмотрел на портрет и сказал:
— Предлагаю почтить память победителя минутой молчания.
Раздалось всеобщее шарканье и стук кресел — зал поддержал предложение ведущего. Через минуту Гармошкин сказал:
— Прошу садиться… Предлагаю Сергею Ивановичу и Борису Александровичу обменяться вступительными репликами.
Первым взял слово Пыжиков. В своей обычной дремучей и слегка урчащей манере он заговорил:
— Э-э, я считаю, что-о-о гуманитаризм и политологизм должны являться как бы, э-э, молекулярными составляющими того интеллектуального каркаса, коий является основой, образно говоря, э-э, текстовой мякоти, непрерывным технологическим потоком поступающим в живой организм газеты…
Кострюков, заслушав вступительное слово Пыжикова, улыбнулся и развернулся к залу.
— Сергей Иванович в очередной раз продемонстрировал некие синдромальные явления своих экзистенциальных проблем, использовав метод вербального онанизма.
Зал разразился аплодисментами и смехом.
— Я же хочу изложить вам свою позицию простым и понятным языком. Газета — это живой организм, но это производственный организм. Он производит и потребляет. Он должен потреблять деньги и материальные ресурсы. И поэтому я с уверенностью утверждаю, что именно монетаризм является первичным, а гуманитаризм — вторичным.
— Я категорически возражаю против этих формулировок и протестую против манеры изложения и передергивания фактов и требую от ведущего соблюдать, э-э, как бы дисциплину проведения дискуссии, — заявил Пыжиков.
Гармошкин постучал по стоящему у него на столе металлическому звонку.
— Что ж, первый раунд мы уже отыграли. Но мало что сумели понять, — заметил он. — Посмотрим, что будет дальше. Объявляю о начале второго раунда.
Второй и третий раунды, увы, были похожи на первый. Спорщики явно выражали неприязнь друг к другу и активно пытались убедить зал в своей правоте. Однако аргументы перемежались личными оскорблениями, и на поверку все происходящее выглядело как банальная склока. В конце концов нервы не выдержали у Пыжикова. Он вскочил на ноги и произнес:
— Я отказываюсь участвовать в этом, э-э-э, совершенно бездарном проекте. Я убежден, что под давлением подобных идей газета потеряет свое лицо и ее просто будет стыдно взять в руки.
С этими словами Пыжиков надел свой полушубок, взял колотушку и, затянув какую-то бурлацкую песню, побрел прочь со сцены.
— Ну вот, — победно улыбаясь, произнес Кострюков. — Пошел обходить свои ночные дебри…
Он встал, вышел из-за стола и обратился к залу:
— Вы сами все видели. Человек покинул место сражения, и это глубоко символично. Потому что такие люди способны лишь ходить по ночным улицам, стучать колотушкой и смущать умы других людей. Моя же позиция проста и ясна: деньги — газете, зарплату — сотрудникам, материалы — в номер! Сенсации — на первую полосу!
Зал зааплодировал победителю.
— Я благодарю участников сегодняшнего шоу, — сказал вставший из-за стола Гармошкин. — Как победителя, так и проигравшего…
Гармошкин подошел к Кострюкову, пожал ему руку и сказал:
— Еще раз вам большое спасибо.
Кострюков помялся некоторое время на сцене, потом, поклонившись публике, направился к вешалке. Он протянул было руку к своему черному плащу и шляпе, но их не оказалось на месте. К нему подошли двое рабочих, один из которых держал в руках полосатую робу.
— Надевайте вот это…
— Но это не моя одежда, — возразил Кострюков. — У меня был темный плащ.
Рабочий, державший робу, накинул ее на плечи Кострюкову. После этого оба рабочих подхватили его под руки и повели со сцены. Кострюков пытался протестовать и упираться, но все было бесполезно — рабочие крепко держали его за руки и уверенно тащили вперед.
Зрители стали расходиться, а рабочие — разбирать импровизированную студию. Сняли портрет Бомберга и унесли его со сцены. В этот момент я услышал голос Шелестюка:
— Ну что? Все… Закончим с этим…
Голос исходил откуда-то снизу. Чтобы увидеть его обладателя, я должен был отъехать на своей монтажной площадке в глубь зала. Я покрутил колесо управления и стал удаляться от сцены. Неожиданно я вдруг увидел, что площадка, на которой происходило ток-шоу, является всего лишь частью большой сцены, которая открылась мне, как только я отъехал от нее на некоторое расстояние. Прямо передо мной за столиком, освещенным настольной лампой, в центре темного зала сидел вице-мэр Иван Шелестюк. Он встал из-за стола и, поднявшись по ступенькам, оказался на малой сцене. Он походил по сцене туда-сюда и сказал:
— Наверное, здесь надо все переделывать.
Заметив Гармошкина, он подошел к нему, пожал руку и сказал:
— Спасибо. Вы свободны. Вы прекрасно справились со своими обязанностями.
Гармошкин вяло ответил на рукопожатие, но почему-то не уходил со сцены, продолжая в нерешительности стоять. Шелестюк посмотрел на него внимательно и более настойчивым тоном произнес:
— Я же сказал, что вы свободны… В чем дело?
Гармошкин молчал и переминался с ноги на ногу. Он явно искал глазами где-то за сценой помощь. Шелестюк понял, что Гармошкин сам уходить не хочет, и окликнул двоих рабочих:
— Уберите этот экспонат в бутафорскую!
И тут взгляд Гармошкина отыскал меня. Он смотрел на меня снизу вверх умоляющим взглядом с явной просьбой помочь ему в этой ситуации. Шелестюк проследил его взгляд и также уставился на меня. Какое-то время они оба смотрели на меня: Гармошкин — умоляюще, Шелестюк — настороженно и даже испуганно.
— А этот что там делает? — крикнул Шелестюк рабочим. — Почему его не убрали? Он же по-прежнему продолжает снимать!
К нему подошел один из рабочих, который показался мне знакомым.
— Извините, босс, не доглядели…
Я понял, что мне надо срочно куда-то деваться… Увы, мне необходимо было прыгать с монтажной площадки. И я решился. Перегнувшись через перила, я нырнул в темноту зрительного зала. Во время полета дыхание у меня перехватило, сердце забилось так сильно, что, казалось, вот-вот случится сердечный приступ. И тут я понял, что единственный способ уберечься от беды — это проснуться.
Я открыл глаза и резко сел на диване, тяжело дыша, как будто пешком поднялся на девятый этаж. Вся рубашка была пропитана потом. Он струями тек со лба по щекам.
«Вот черт! Приснится же такое!» — сказал я сам себе. Я налил себе небольшую порцию текилы и выпил. Мне значительно полегчало. Я откинулся на спинку дивана и закрыл глаза. «И все же здесь есть над чем поразмышлять!» — подумал я.
Через пять минут я встал и пошел принимать холодный душ. Когда я закончил водные процедуры и позавтракал, было уже девять часов. В девять ноль пять в мою дверь позвонил капитан Дынин.
— Ну вот, молодец, уже готов! — удовлетворенно сказал он, окидывая меня оценивающим взглядом. — Пошли!
Дынин накануне созвонился с Захимовичем, поэтому утром тот уже ждал нас. Это был невысокий средних лет мужчина с обильно посеребренной копной кучерявых волос и безразличным и одновременно грустным взглядом, который я не раз встречал у представителей этого народа.
— Ну что ж, Виталий Абрамович, к сказанному мне нечего добавить. Кассету и фотографию я вам передал.
Захимович грустно посмотрел на конверт, затем с еще большей грустью посмотрел на меня и сказал:
— Значит, вы утверждаете, что неизвестный человек сам вызвался встретиться с вами и передал вам эту информацию?
— Да, — твердо ответил я.
— И вы не знали его раньше и не видели его лица при встрече?
— Да.
— Ну что ж, спасибо и на этом, — грустно произнес Захимович. — Кстати, Дмитрий, — произнес он, обращаясь уже к Дынину, — вчера наши криминалисты вернули те документы, которые были в дипломате убитого Бомберга.
— Какие документы? Какой дипломат? — удивленно спросил Дынин.
— А, ты не в курсе! Ты же не выезжал на место происшествия! — воскликнул Захимович. — Так вот, в машине Бомберга был обнаружен дипломат, кожаный… Он почти сгорел. В нем находились документы, от которых тоже мало что осталось. Но кое-что наши эксперты сумели восстановить. Они дали свое заключение. В документах содержалась информация, компрометировавшая коммерческого директора газеты Бориса Кострюкова. Отмывание денег, финансовые махинации, уклонение от уплаты налогов, оплата скрытой рекламы… В общем, и того, что удалось восстановить, достаточно, чтобы арестовать Кострюкова.
