Грейс Слик встала и направилась к выходу. Разминулась со мной. На ней было расписное платье в пол, глаза у нее оказались темно-лиловые, точно у Лиз Тейлор.
— Привет, — сказала я, подметив, что я выше ростом.
— Привет-привет, — откликнулась она. Вернувшись к себе наверх, я ощутила необъяснимое чувство родства с этими людьми, какое-то предчувствие — но не знала, как его истолковать. Я не могла и помыслить, что однажды пойду по их стопам. Тогда я все еще была угловатой двадцатидвухлетней продавщицей из книжного магазина и тщетно билась над несколькими неоконченными стихотворениями. Но в ту ночь мне не спалось от радостного волнения: казалось, надо мной кружатся бескрайние возможности. Совсем как в детстве, я смотрела на оштукатуренный потолок. И чудилось, что вибрирующие узоры у меня над головой выстраиваются в правильном порядке.
Это была мандала моей жизни.
* * *
Мистер Бард вернул залог. Отперев дверь номера, я увидела, что к стене прислонены наши папки — черная с черными завязками и красная с серыми. Развязала тесемки на обеих и внимательно рассмотрела рисунки, один за другим. Так и не смогла определить, заглядывал ли Бард вообще в папки. Но если и заглянул, то явно увидел наши работы совсем другими глазами, чем я. Каждый рисунок, каждый коллаж укреплял во мне веру в нашу одаренность. Работы были хорошие. Мы заслужили номер в «Челси».
Роберт расстроился, что Бард не взял наши произведения в счет уплаты. Переживал, как мы будем сводить концы с концами: в тот день его звали подработать грузчиком в два места, но обе подработки отменились. Роберт лежал на кровати в белой футболке, джинсах и индейских сандалиях — совсем как в нашу первую встречу. Но на сей раз, открыв глаза, он посмотрел на меня без улыбки. Мы жили точно рыбаки — закидывали сети. Сети были добротные, но из рейса мы часто возвращались с пустыми руками. Я рассудила: нам надо действовать активнее и найти кого-то, кто согласится инвестировать в искусство Роберта. Просто Роберту нужен свой папа римский — как Микеланджело. В «Челси» бывает масса влиятельных людей. Рано или поздно мы непременно найдем Роберту мецената. «Челси» был свободным рынком: каждый жилец что-нибудь да предлагал на продажу, что-то свое превращал в товар.
Мы договорились забыть о заботах до завтрашнего утра. Взяли из своих сбережений немножко денег и прошлись пешком до Сорок второй улицы. По дороге зашли в «Плейленд» сняться в фотоавтомате: полоска из четырех кадров за четвертак. У «Бенедикта» взяли один хот-дог и порцию сока папайи на двоих, а потом смешались с толпой. Проститутки, отпущенные на берег матросы, сбежавшие из дома подростки, околпаченные мошенниками туристы, а также бедолаги, которые всем жаловались, что были похищены инопланетянами. Сорок вторая была настоящей курортной набережной, хоть и пролегала посреди мегаполиса: игорные дома, сувенирные лотки, кубинские закусочные, стрип-клубы, работающие почти круглосуточно ломбарды. За пятьдесят центов можно было сходить в кинотеатр, обитый засаленным бархатом, где показывали иностранные фильмы вперемежку с мягким порно.
Мы порылись на букинистических развалах, где торговали затрепанными бульварными романами и мужскими журналами. Роберт неустанно разыскивал материалы для коллажей, а я — трактаты безвестных авторов об НЛО и детективы с кровавыми лужами на обложках. Из груды я выудила первое издание «Джанки» Уильяма Берроуза — тот самый томик «два в одном» издательства «Эйс», который Берроуз выпустил под псевдонимом Уильям Ли. Эту книгу я так и не перепродала — храню до сих пор. Роберту попалось несколько разрозненных листов с зарисовками арийских юношей в мотоциклетных кепи — работы Тома оф Финленд[56]. Всего пара долларов — а сколько радости для нас обоих. Домой мы вернулись, держась за руки. Потом я ненадолго отстала, чтобы посмотреть со стороны, как вышагивает Роберт. Его матросская походка всегда меня умиляла. И внезапно мне открылось: однажды я замешкаюсь, а он пойдет дальше. Но это случится в далеком будущем, а пока ничто не сможет нас разлучить.
В последние выходные лета я поехала навестить родителей. На автобус шла в приподнятом настроении — предвкушала встречу с семьей и поход по букинистическим магазинам в Мьюллика-Хилл. В нашей семье все были книгочеями, а я обычно находила у букинистов еще и что-нибудь на перепродажу в городе. На сей раз подвернулось первое издание «Доктора Мартино» Фолкнера с автографом автора.
Настроение в родительском доме, против обыкновения, было подавленное. Мой брат собирался завербоваться на военный флот, и мама, несмотря на свой горячий патриотизм, боялась, что его пошлют во Вьетнам. Моего отца глубоко потрясла бойня в Сонгми. «Бесчеловечен с человеком человек», — повторял он цитату из Бернса. В тот день я смотрела, как отец сажает во дворе дерево — плакучую иву. Казалось, это символ его недовольства тем, куда катится страна. Позднее люди говорили, что черту под идеализмом 60-х подвело убийство, совершенное на концерте «Роллингов» в Альтамонте в декабре того года. Но для меня это убийство лишь подтвердило двойственность лета 69-го: Вудсток и культ Мэнсона, наш бал-маскарад с полной кашей в головах.
* * *
Мы с Робертом встали рано. Специально копили деньги, чтобы в этот день отпраздновать вторую годовщину знакомства. Наряды я приготовила с вечера — постирала все вещи в раковине, а Роберт их отжал (у него руки были сильнее) и развесил сушиться на чугунной спинке кровати. Ради праздника он разрушил собственную инсталляцию, которая представляла собой пару черных футболок, растянутых на продолговатом подрамнике. Снял одну футболку с подрамника, надел на себя. Я продала книгу Фолкнера и на вырученные деньги оплатила номер за неделю, а также купила Роберту шляпу «Борсалино» в «Джей-Джей хэт сентер» на Пятой авеню. Шляпа была фасона «федора» — с мягкими полями. Я смотрела, как Роберт причесывается и по-всякому примеряет шляпу перед зеркалом. Он явно обрадовался. Дурачился, горделиво расхаживая по комнате, коронованный шляпой имени нашей годовщины.
Роберт положил в белый мешок книгу, которую я тогда читала, мой свитер, свои сигареты и бутылку крем-соды. Он не стеснялся ходить с мешком — наоборот, считал, что так больше похож на матроса. Мы сели на поезд линии «Эф» и доехали до конечной.
Мне всегда нравилась дорога до Кони-Айленда. Подумать только, к океану везет обычный поезд метро — волшебство! Я погрузилась в чтение биографии Неистового Коня[57], а затем вдруг вернулась в день сегодняшний и взглянула на Роберта. Он был точно персонаж «Брайтонского леденца»[58] — шляпа 40-х годов, черная сетчатая футболка, мексиканские крестьянские сандалии.
Поезд подъехал к перрону. Я с детским нетерпением вскочила, сунула книгу в мешок. Роберт взял меня за руку.
Я не знала ничего чудеснее, чем Кони-Айленд, чумазый и невинный. Местечко нам под стать: ветхие пассажи, облупленные вывески из былых времен, сахарная вата, куклы-пупсики «Кьюпи» в боа и цилиндрах с блестками. Мы прошлись по балаганам: тогда они находились при последнем издыхании. Шик балаганов поистерся, но они упрямо зазывали посмотреть невиданных уродов: мальчика с ослиной головой, человека-аллигатора и девушку о трех ногах. Роберта завораживал мир цирковых уродов, хотя в последнее время он предпочитал изображать молодых парней в кожаных штанах.
Мы прогулялись по променаду и сфотографировались у старика с древней фотокамерой, снимавшей на фотопластинки. Старик обещал, что карточки будут готовы через час. Мы пошли на дальний конец почти бесконечного пирса, в дощатое кафе, где подавали горячий шоколад и кофе. Стена за спиной кассира была оклеена изображениями Христа, президента Кеннеди и астронавтов. Это было одно из моих самых любимых мест, я часто мечтала устроиться туда работать и поселиться в каком-нибудь из старых доходных домов напротив ресторана «Нэйтанз».
На всем протяжении пирса маленькие мальчики с дедушками ловили крабов. Клали наживку — сырую курятину — в маленькую клетку, опускали клетку на веревке в воду. В 80-х этот пирс был разрушен сильным штормом, но «Нэйтанз» — любимый ресторан Роберта — уцелел. Обычно у нас хватало денег только на один хот-дог и одну порцию кока-колы. Роберт съедал почти всю сосиску, а я — почти всю капусту. Но в тот день у нас хватило денег на две порции всего, чего мы пожелали. Мы пошли поздороваться с океаном, и я спела Роберту «Coney Island Baby» — песню The Excellents. Роберт написал на песке наши имена.
В тот день мы никем не притворялись и не знали никаких забот. Нам повезло, что этот момент запечатлен на фото. Это наш первый настоящий портрет в Нью-Йорке. Мы такие, какими были на самом деле. Всего несколько недель назад мы были на самом дне, но теперь наша синяя звезда, как выражался Роберт, поднималась к зениту. Поезд «Эф» повез нас в долгий обратный путь. Мы вернулись в свою каморку и разобрали постель, радуясь, что мы вместе.
