– Сама не знаю. Но я тебя отыскала, потому что ты мне нужен, потому что ты… Ах, да зачем нам ломать голову?
– И однако, – возразил Мартин с ноткой горечи, – ты сегодня в порту сказала, что с радостью уехала бы на далекий остров. Разве нет?
– Ну и что?
– Ты сказала, что ты бы уехала, а не мы бы вдвоем уехали.
Алехандра снова рассмеялась.
Мартин взял ее за руку и с тревогой спросил:
– Ты поехала бы со мной?
Алехандра как будто задумалась: Мартин не видел ее лица.
– Да… Думаю, что поехала бы… Но я не понимаю, почему эта перспектива может тебя радовать.
– А почему нет? – страдая, спросил Мартин.
Очень серьезным тоном она ответила:
– Потому, что я не переношу никого рядом с собою, и еще потому, что я бы тебе причинила много, очень много зла.
– Ты меня не любишь?
– Ах, Мартин… оставим это!
– Значит, не любишь.
– Да нет, люблю, глупыш. Именно поэтому я бы тебе причиняла зло – не понимаешь? Человеку, который тебе безразличен, не причинишь зла. Но слово «любить», Мартин, оно такое расплывчатое… Можно любить любовника, собаку, друга…
– А я? – трепеща спросил Мартин. – Кто я для тебя? Любовник, собака, друг?
– Я же тебе сказала, что ты мне нужен. Разве недостаточно?
Мартин промолчал: призраки, державшиеся в отдалении, стали издевательски приближаться: имя «Фернандо», фраза «запомни навсегда, что я дрянь», ее исчезновение в ту первую ночь. И с горькой грустью он подумал: «Никогда, никогда». Глаза его наполнились слезами, голова склонилась, словно от этих мыслей стала вдвое тяжелей.
Алехандра подняла руку к его лицу и кончиками пальцев коснулась его глаз.
– Так я и думала. Иди сюда. Посмотрим, как мы будем себя вести. – Она прижимала его к себе одной рукой и разговаривала, будто с ребенком. – Я ему сказала, что он мне нужен и что я его очень люблю. Чего еще ему надо?
Она приподнялась и поцеловала его в щеку. Мартин ощутил, что все в нем перевернулось.
Крепко обнимая Алехандру, чувствуя ее горячее тело рядом с собой, он, будто подчиняясь неодолимой силе, стал целовать ее лицо; глаза, щеки, волосы, пока не нашел ее большой чувственный рот, который был тут, рядом. На один миг он ощутил, что Алехандра уклонилась от его поцелуя; ее тело вдруг одеревенело, руки дернулись, отталкивая. Потом она расслабилась, и словно бешенство овладело ею. Мартин ужаснулся: ее руки, словно когтистые лапы, сжали его плечи и стали их раздирать, и в то же время она отталкивала его, поднимаясь с кровати.
– Нет! – выкрикнула она и, встав на ноги, побежала к окну.
Мартин в испуге, не смея подойти к ней, смотрел, как она, все растрепанная, жадно, будто задыхаясь, хватала ртом ночной воздух, грудь ее вздымалась, пальцы вцепились в подоконник, руки были напряжены. Резким движением обеих рук, обрывая пуговицы, она распахнула блузку и, выпрямившись, рухнула на пол. Лицо ее постепенно синело, и вдруг она забилась в конвульсиях.
Растерявшись, Мартин не знал, что делать, чем помочь. Увидев, что она упала, он подбежал, обнял ее, попытался успокоить. Но Алехандра ничего не видела и не слышала: она корчилась и стонала, глаза были открыты, но были как бы стеклянные. Мартин подумал, что, наверно, надо отнести ее на кровать. Так он и сделал и с облегчением увидел, что Алехандра постепенно успокаивается и стоны ее становятся глуше.
Сидя на краю кровати, в смятении и страхе глядел Мартин на ее груди, обнажившиеся под распахнутой блузкой. У него мелькнула мысль, что в какой-то мере он, Мартин, действительно нужен этому истерзанному, страдающему созданию. Он запахнул ее блузку и подождал. Мало-помалу ее дыхание становилось более размеренным и глубоким, глаза закрылись – казалось, она уснула. Так прошло больше часу. Наконец она открыла глаза и, глядя на Мартина, попросила воды. Поддерживая ее одной рукой, он дал ей пить.
– Погаси свет, – сказала она.
Мартин выключил свет и снова сел рядом.
– Мартин, – сказала Алехандра еле слышно, – я очень, очень устала, я хочу спать, но ты не уходи. Можешь поспать здесь, возле меня.
Он снял туфли и лег рядом с Алехандрой.
– Ты святой, – сказала она, свертываясь клубком.
Мартин услышал, как она сразу же заснула, а он тем временем попытался упорядочить хаос в своей голове. Однако ничего не смог поделать с этой путаницей несвязных, противоречивых мыслей, и мало-помалу его одолела сонливость и сладостное ощущение (несмотря на все), что он лежит рядом с любимой женщиной.
Что-то, однако, мешало ему уснуть, тревожило все сильней и сильней.
Словно некий принц (думал он), объехав обширные безлюдные края, вдруг наткнулся на пещеру, где спит она, охраняемая драконом. И в довершение беды он узнает, что грозный дракон, ее охраняющий, находится не рядом с принцессой, как нам изображают детские сказки, но – что куда страшней – внутри ее самой: такая вот принцесса-дракон, чудовище целомудренное и огнедышащее, одновременно нежное и отталкивающее; как если бы чистой, невинной девочке в конфирмационном платьице снились кошмары пресмыкающегося или нетопыря.
И таинственные ветры, веявшие из темной пещеры принцессы-дракона, волновали и терзали его душу, мысли рвались в клочья и путались, тело содрогалось от странных ощущений. Его мать (думал он), его мать – это плоть и грязь, душная и сырая ванная, темная масса волос и запахов, гнусная мешанина из кожи и теплых губ. Однако он (думал Мартин), он-то разделил любовь на нечистую плоть и чистейшее духовное чувство; на чистейшее чувство и отвратительный, грязный секс, от которого он должен отказаться, хотя (или потому что) его инстинкты уже не раз бунтовали, и он тем сильнее пугался этого бунта, что в это время испытывал тот же ужас, с каким внезапно обнаруживал в своем лице черты своей матери-кровати. Словно эта коварная, пресмыкающаяся мать-кровать ухитрялась преодолеть глубокие рвы, которые он в отчаянии каждый день выкапывал для защиты своей башни; она же каждую ночь все снова и снова появлялась на башне, как свирепая гадина, как зловонный призрак, от которого он отбивался острой блестящей шпагой. Но что же, о Господи, происходит с Алехандрой? Какое двойственное, противоречивое чувство спутало теперь все его приемы защиты? Плоть внезапно явилась ему в облике духа, и его любовь к Алехандре превращалась в плоть, в пламенную жажду ее тела, влажной, темной пещеры принцессы-дракона. Однако, Боже правый, почему она обороняет эту пещеру огненными ветрами и яростными воплями раненого дракона? «Я не должен об этом думать», – сказал он себе, сжимая руками виски и пытаясь замереть, словно задерживая дыхание своего мозга. Надо остановить эту сумятицу мыслей. И действительно, на миг он ощутил в своем мозгу напряженную пустоту. А затем, как бы очистившись, с мучительной ясностью подумал: «Но с Маркосом Малиной, там, на пляже, было не так, потому что она его не любила, она его хотела и страстно целовала», и выходит, что это его, Мартина, она отвергает. И опять напряжение спало, и опять в его душе забушевали, как яростная буря, те ветры, и в это время он почувствовал, что она рядом с ним ворочается, стонет, бормочет что-то непонятное. «У меня всегда бывают кошмары, когда я сплю», – сказала она.
Сев на край кровати, Мартин смотрел на Алехандру: при свете луны он мог следить за ее лицом, на котором бушевала другая буря, ее буря, которая ему никогда (увы, никогда) не будет известна. Как если бы среди навоза и грязи, во тьме, цвела белая нежная роза. И самое странное было в том, что он любил это двойственное чудовище: принцессу-дракона, розу-грязь, девочку-нетопыря. Любил это чистое, пылкое и, возможно, порочное существо, содрогавшееся рядом с ним, касавшееся его кожи, терзаемое невесть какими кошмарами. И тревожней всего было то, что, хотя он принял ее такой, какова она есть, она-то, видимо, не желала его принять: словно девочка в белом (среди грязи, окруженная роем ночных нетопырей, липких, мерзких нетопырей), стеная, молила его о помощи и в то же время резкими жестами отвергала его, изгоняя из этих мрачных мест. Да, принцесса ворочалась и стонала. Из кромешных пределов мрака она звала его, Мартина. Но он, жалкий, беспомощный юнец, не в силах был добраться к ней, отделенный от нее безднами непреодолимыми.
Итак, ничего больше не оставалось, как с тревогой вчуже смотреть на нее и ждать.
– Нет, нет! – восклицала Алехандра, простирая перед собой руки, будто что-то отталкивая. Но вот она очнулась, и снова повторилась сцена, которую Мартин уже видел в ту первую ночь: он ее успокаивал, называл по имени, и она мало-помалу возвращалась со дна глубокой пропасти, где кишат нетопыри и пауки.
Сидя на кровати, склонясь головою на колени, Алехандра постепенно приходила в себя. Наконец она посмотрела на Мартина и сказала:
– Надеюсь, ты уже привык?
