Варгер хотел подать руку, но я отделался кивком.
– Рад знакомству, полковник Морган, – сказал он на своем точном и чопорном английском. – Я видел ваше имя на борту спасательной шлюпки.
– Имя моего отца, – поправил я и спросил, обращаясь к Эзре: – Так она еще здесь?
Он торжественно кивнул:
– В ангаре в Гранвиле. Не могу выходить на ней. Спусковой эллинг разбит бомбой.
Наступило неловкое молчание, а затем появился Фитцджеральд. Выглядел он усталым – сказалось обычное нервное напряжение при разминировании. Он сделал шаг в мою сторону, но меж нас вклинился Радль.
– Все в порядке?
Фитцджеральд молча кивнул. За ним от пристани поднялись и остальные, рейнджеры и бранденбуржцы вместе; Штейнер шел впереди.
Радль спокойно оглядел их, затем сказал стоящему поблизости Брандту:
– Доставьте полковника Моргана и его людей обратно в форт. Накормите их, а потом пошлите на работы. В дорожную бригаду. Думаю, это самое подходящее.
Вот теперь все и вся встало на свои места – мы, Штейнер и его люди. Радль вскинул руку в нацистском приветствии, сел в автомобиль и укатил.
Глава 9Бригада дорожников
Первый день на дорожных работах давался тяжело, а мне – особенно. Пребывание в госпитале, месяцы безделья в Корнуолле сделали свое дело, физически я уже был не в особенно хорошей форме, не то что Фитцджеральд и его ребята, которым ничего не стоило по двенадцать часов подряд махать киркой и совковой лопатой.
Несмотря на случившееся, держались они весьма бодро, и ясно было почему. Ни один из них не допускал, что угроза Радля сбудется и их казнят. Война может закончиться в любой день. Только сумасшедший возьмет на себя ответственность за расстрел военнопленных – теперь это будет означать смертный приговор ему самому.
Зная кое-что про Радля, я не верил в подобные самоутешения. Возможность остаться в живых для нас зависела от того, сумеет ли новый губернатор Ольбрихт пробиться к месту назначения через блокаду английских ВМС.
Конечно, всегда можно было сбежать, и мы подробно толковали о побеге, но сейчас надежды на успех не было, отнюдь не из-за вооруженной охраны и цепей на ногах. Попросту говоря, на маленьком острове негде было скрыться и почти невозможно покинуть остров, превращенный в неприступную крепость: на каждом утесе и мысе располагались артиллерийские позиции, пулеметные огневые точки и бетонированные бункеры. После нашего вторжения охрана везде удвоилась.
Так что пока мы работали и не падали духом, продолжая ждать: вдруг что-нибудь произойдет? Я-то уж точно старался держать нос по ветру, ибо шестым чувством предугадывал поворот событий и до боли в глазах всматривался в горизонт, насторожившись, как пес, почуявший грозу. Однако, как выяснилось позже, и я не смог предсказать то, что заварилось на самом деле.
Весна никогда не приходит по календарю. День за днем все идет как всегда, мир чего-то ждет, и вот это наступает. В одно благословенное утро на тебя обрушиваются и голубизна ясного неба, и мягкий теплый воздух, и множество забытых за зиму звуков, и запахи пробуждающейся земли.
Весной нет места прекраснее, чем остров Сен-Пьер: в расщелинах скал белым-бело от цветущего терновника, земля покрывается благоухающими цветами всех мыслимых оттенков, и от одного взгляда на такое великолепие дух захватывает.
На четвертый день плена я оказался вместе со всеми на самой высокой точке острова, откуда он был виден почти весь. Странная, будоражащая радость обуяла меня оттого, что я жив и вижу эту красоту, что я снова там, где прошло мое детство. Воспоминания нахлынули, как морские волны, – перевернули душу и выбросили на берег камешки, обломки, обрывки меня самого, Оуэна Моргана, но не теперешнего, а того, что когда-то жил здесь.
Я вздернул над головой десятифунтовый молот и изо всей силы ударил по лежавшему передо мной камню, раздробив его на куски, затем передохнул, вытирая тыльной стороной ладони пот со лба.
Всего нас было тридцать человек, вместе с рабочими «Тодта»; с полдесятка саперов с пистолетами-пулеметами охраняли именно нас, а не их, поскольку рабочие «Тодта» обычно ходили без охраны – по крайней мере так было на острове Сен-Пьер. Те, что работали с нами, выглядели жалко, как и повсюду, где мне пришлось встречаться с ними: исхудавшие, осунувшиеся, в заношенной одежде.
Сказать, что немецкие саперы были сытыми и довольными, я не мог, поскольку после высадки союзников в Нормандии снабжение на островах пролива стало скудным. Командовал ими фельдфебель по фамилии Браун, один из тех троих, которых я видел играющими в карты в доме у Эзры. Не знаю, говорил ли Эзра ему обо мне, но он явно старался быть добрым, и его люди тоже обращались с нами терпеливо.
Дорога должна была идти там же, где прежде, – на месте старой деревенской дороги к берегу, оканчивавшейся неподалеку от форта Мари-Луиза. Очевидно, немцы собирались соорудить там новую огневую позицию для тяжелого орудия. Они намеревались держаться до последнего. Что ж, пусть стараются.
Около полудня приехал Штейнер. На нем был мундир, а поверх мундира – русский генеральский полушубок с меховым воротником. Фельдфебель Браун не сумел бы оказать лучшего приема даже полковнику Радлю. К Штейнеру все немцы относились с исключительным почтением, даже офицеры, и вовсе не потому, что высшие унтер-офицеры в немецкой армии значат гораздо больше, чем в любой другой, – на них держится знаменитый немецкий воинский порядок. Штейнера уважали за нечто, мне пока неизвестное.
Он достал листок бумаги, который показал Брауну; тот согласно кивнул. Штейнер подошел ко мне и сказал:
– Полковник Морган, поедете со мной.
Фитцджеральд резко обернулся, прекратив работу, и стоял, опершись на совковую лопату; он нахмурился. Остальные рейнджеры тоже остановились.
– Что это означает? – мрачно спросил Фитцджеральд. В голосе его чувствовалось обоснованное беспокойство. Он полагал, что меня берут на допрос или еще куда-нибудь похуже. Он ничего не знал о том, что я виделся с Симоной, и о моих особых отношениях со Штейнером – я предпочел ему не рассказывать. Навоевавшись, я хорошо знал: всякий человек может сломаться и не выдержать. Среди бойцов Сопротивления на французской территории бытовало золотое правило: меньше знаешь – меньше выдашь. Следуя этому правилу, мы уберегали друг друга от предательства.
– Нет причин для беспокойства, – сказал Штейнер.
Я тоже так считал и кивнул Фитцджеральду:
– Не волнуйтесь, все будет в порядке.
Я забрался в «фольксваген», на сиденье для пассажира, с трудом – мешали кандалы. Штейнер уселся за руль, и мы поехали по дороге вниз, к «Чертовой лестнице»; по этой дороге я шел в ночь высадки.
– Что все это значит? – спросил я.
– Симона хочет вас видеть.
Я почувствовал, как учащенно забилось сердце.
– Как вам удалось?..
Он вынул из кармана документ и передал мне. В нем на немецком казенном языке говорилось, что меня освобождают «под присмотр унтер-офицера Штейнера с целью оказания помощи своими знаниями местных условий в проведении обследования побережья». Документ был подписан капитаном Гейнцем Шелленбергом из 271-го саперного полка.
– Документ подлинный? – спросил я серьезно.
– Начальству приходится подыскивать мне какое-нибудь занятие, так что я каждый день осматриваю береговые укрепления – проверяю, не повреждены ли они волнами и приливом. Иногда попадается работа, которую могут выполнить только водолазы. В таких случаях любые сведения, которые вы пожелали бы дать насчет высоты и силы приливов, были бы бесценны. Эти воды чрезвычайно опасны.
Он говорил это с невозмутимым видом, и я спросил:
– И Шелленберг клюнул?
– Он одно время работал у моего отчима, – спокойно ответил Штейнер. – Как и добрая половина населения Германии, и хотел бы снова у него работать. Он считает, что я могу поспособствовать ему по этой части.
– А вы можете?
– Пока жива моя мать, – улыбнулся он. – Единственное, в чем он проявил хороший вкус, – влюбился в нее и продолжает любить. Ради нее он мирится со мной, с таким проявлением моей странности, как отказ от офицерского звания. С другой стороны, мой Рыцарский крест привел его в восторг, особенно когда фюрер прислал личное поздравление – ему, а не мне.
– Война вот-вот закончится, – напомнил я ему. – Вы проиграли. Что будет с вашим отцом?
– То же, что и всегда. С несколькими миллионами долларов, вложенными в швейцарские банки, с процентами от доходов промышленных предприятий по всему миру, включая дочерние компании в Великобритании и Америке, можно не беспокоиться. В общем, – иронично добавил он, – блаженны кроткие, ибо они наследуют землю.
– Не похоже, что вы расстроены.
– А почему я должен быть расстроен? Когда-то я ко всему этому относился очень серьезно. Я не был нацистом – пожалуйста, не смейтесь, – но я – немец, и моя страна воюет. Мои друзья смотрели в лицо опасности, многие погибли, и я пошел на сделку с совестью, сыграв роль рядового солдата.
