С тех пор как были написаны предыдущие строки, Д.С. Пасманик скончался в изгнании, не дождавшись крушения столь остро им ненавидимой большевистской утопии. Печать международно-периферийного еврейства встретила эту трагическую смерть хором плохо скрытого злорадства и оскорбительных двусмысленностей. Ужаснее всего в этой свистопляске было то, что сам покойный при жизни так до конца и не решился открыто и навсегда порвать сношения с большевизанами из стана еврейских «вождей» и «деятелей»; потому столь беззащитной оказалась память этого незаурядного человека перед ляганием копыт расходившейся улицы.
Известное правило de mortuis nihil nisi bene мы понимаем в его первоначальном и правильном словоупотреблении (обыкновенно оно толкуется в смысле nisi bonum и в этом виде, конечно, никогда не соблюдается). И в сознании верности этому правилу мы ничего не изменяем из того, что написали о покойном по чистой совести и крайнему разумению — в ожидании того, что написанное дойдет до него самого.
Перед одинокой могилой политического борца, уделом которого было снискать ненависть тех, в защиту которых он в последние годы положил так много усилий, уместно вспомнить с благодарностью о его честной службе, в числе весьма немногих, своему народу и своему отечеству в грозах войны и революции. Настанет время, когда ничтожества, поносящие ныне его память, вспомнят еще раз о его делах — не с большей симпатией, чем сейчас, но с корыстной задней мыслью — и представят их с обычной нескромной шумливостью, как счет к уплате и к погашению своих собственных грехов.
Одна из трагедий человечества в том, что ненависти, даже самой справедливой, дана сила ослеплять даже дальновидных. От такого ослепления не был избавлен и Д.С. Пасманик, и в ненависти к социальной утопии он не раз терял чувство живой реальности и правильную перспективу ценностей, не раз платил дань другим утопиям. Не духом партийной злобы продиктованы наши укоры, как ни враждебен и упорен в слепотствующем нежелании понять был покойный к идеям о судьбах России, которые разделяет пишущий эти строки. Еще не пришло время суда над делами и думами поколения первых лет после российской катастрофы, да и придет ли еще когда-нибудь время для этого пресловутого суда истории, столь редко произносящего окончательные приговоры?
Есть один оттенок общественной мысли пореволюционных лет, которому, по-видимому, осудительный приговор обеспечен, во всяком случае, не в меньшей степени, чем крайностям революционно-утопического фанатизма. Это — то беспримерное пораженческое изуверство, которое, до конца отчаявшись в спасении, жаждет окончательного ухода России в небытие и осуждает ее на роль навоза для произрастания небывалых жатв воинствующей европейщины в ее самом современном проявлении — утопического сепаратизма «угнетенных народов». В наиболее беспримесном виде этот род политического сатанизма пестуется в среде одной группы эмиграции, обосновавшейся в столице государства, непримиримо и наследственно враждебного России. Именно в этот стан толкнуло Д.С. Пасманика ослепление ненависти, и не раз голос его был слышен в хоре словоблудных оргий национально-самоубийственного сладострастия, когда вслух обсуждались очередные проекты спасения России «по частям» при благосклонном содействии бескорыстных друзей-соседей.
Так атрофия живого чувства неприкосновенности национально-государственного достояния проявилась у деятеля с патриотическим закалом — Д.С. Пасманика. Но маятник исторического чувства всей живой России ныне движется в сторону безусловного ценения этого достояния и, верим, эта черта деятельности покойного еще не раз будет поставлена ему в суровый укор.
Судьба Д.С. Пасманика по-новому, не совсем обычным путем напоминает о злом роке вождей русского еврейства — неумении остановиться вовремя перед чертой, отделяющей реальность Предмета от злых чар утопического марева.
XIIПытаясь набросать духовный портрет современного еврейского интеллигента, мы до сих пор пользовались прекрасным термином Л.П. Карсавина, характеризующим «периферийное» положение ассимилированного целиком или наполовину интеллигента как такого элемента, который из всей массы основного этнического и вероисповедного примитива вступает в наибольшее число культурно-бытовых прикосновений с окружающей христианской средой. Термин этот не подчеркивает, однако, с достаточной ясностью водительское, в социальном и политическом смысле, положение, занимаемое именно этим окраинным слоем по отношению к простонародной массе, и с этой точки зрения отношение еврейской интеллигенции к народу могло бы быть точнее выражено морфологемой, несколько отличной от карсавинской — в виде острия и боковых граней некоей движущейся пирамиды или косого строя, с которым можем мы сравнивать образ еврейского религиозно-культурного массива в его стремлении к нахождению достойной формы самопроявления среди иных религиозно-культурных субъектов в среде человечества. Другими словами, периферийная окраина еврейства представляет собою в то же время, худо ли, хорошо ли, единственный имеющийся в наличности правящий слой восточноевропейского народа, понимая это выражение в том смысле его, который проводится и утверждается в евразийском мировоззрении, в частности в учениях Н.Н. Алексеева, Л.П. Карсавина и кн. Н.С. Трубецкого, и который вовсе не всегда предполагает определенные, в ясных государственно-юридических терминах дефинируемые формы социально-политического возглавления. Иных слоев, могущих претендовать на такое возглавление и представительство в настоящее время в среде восточноеврейского народа не имеется. Более крепкие в экономическом, например, смысле элементы нашего народа не взяли на себя этого водительства, — по крайней мере, во всенародном и отечественном масштабе, — может быть, по тем же причинами общегосударственного характера и в той же исторической связи, в которой это не удалось сделать соответствующим элементам народа русского, так что, осуществляя свою экономическую гегемонию над нищей и забитой массой в формах весьма притеснительных и хищнических, они выказали крайне ничтожные диапазоны и итоги социально-культурного творчества, вполне исчерпываясь в этом отношении» периферийной интеллигенцией, в той части последней, которая генеалогически с ними связана. Слои же, проникнутые духом носительства и сохранения живых преданий, религиозно-этических идеалов и мистико-исторических идей прошлого пребывают в плену у мертвящего схоластического духа талмудической старины с ее бездушным законничеством и скептицизмом и с узколобым фанатизмом воздерживаются от общения с окружающей иноверной стихией с ее многочисленными и грозными соблазнами иноверия и безверия. Хуже всего то, что имеющийся у них в наличности запас опыта, идей и традиций слишком скуден сокровищами настоящей, живой, ориентирующейся на многомятежную современность религиозной мысли, чтобы они оказались в состоянии выступить с претензией на духовное уловление и водительство молодежи, поголовно зараженной уравнительно-утопическими европейскими началами во всех их социалистических и самоопределенческих разновидностях. Передовые хранители нашей национально-религиозной традиции поэтому ничего лучшего не могли придумать, как уйти в общие ряды простонародной массы и очистить поле для «правящего слоя» совсем иного сорта — для нашей обезличенной, от ворон отставшей, а к павам не приставшей, духовно опустошенной многообразно-утопическими соблазнами интеллигенции, лишенной каких бы то ни было твердых устоев в отношениях как к собственной национально-религиозной стихии, так и к культурно-политическим и государственным проявлениям и определениям окружающей среды — реально данного российского отечества.
В итоге миллионные массы восточного еврейства в наши дни представляются совершенно лишенными настоящего, прочного и в истинном, высшем смысле реалистического культурно-национального водительства и оставленными положительно без руля и без ветрил на произвол разбушевавшихся революционных стихий. Периферийная интеллигенция, в течение нескольких последних десятилетий перед революцией хотя бы на словах иногда притязавшая на творческое возглавление народа, в настоящее время, даже и при самой снисходительной оценке, должна считаться лишенной последних остатков этого и прежде очень тускло сиявшего ореола.
В Советской России наша периферийно-интеллигентская верхушка ужасающе быстрым темпом проходит и в значительной части уже закончила процесс приобщения к новообразованию общероссийского правящего слоя из представителей всего многонародного населения, слоя, объединенного исключительно общей материальной заинтересованностью в удержании и использовании власти над страной и фанатическим исповеданием коммунистической лжеверы. Лишь нехотя и спустя рукава уделяется там внимание настоящей, творческой работе среди национальностей, зато всеми мерами искусственно обнажаются и обостряются центробежные эгоизмы, вместо благотворного и общеполезного сближения на основе фактической и предустановленной принадлежности всех их некоторому великому культурно-историческому целому. Еврейские интеллигенты и полуинтеллигенты, поскольку они входят в состав этой правящей верхушки, разбросаны по всей необозримой стране условиями и прихотями служебной карьеры и, оседая на новых местах, национально и даже идеологически рассасываются окружающей средой и бытовой стихией, культур, но и житейски все более отрываясь от своей исходной области — Западного, Юго-Западного и Степного краев, в которых сосредоточены основные этнические пласты русского еврейства. Революция и гражданская война довели тамошнее еврейское население до последней черты разорения, разгрома и запуганности, и оно пребывает в перманентном состоянии пугливо-чуткого, сторожкого ожидания каких-то концов и пределов. Не может быть никакого сомнения, что пронесшиеся над народом кровавые вихри и шквалы вызвали в народной душе какие-то ответные отклики, какие-то, пусть смутные, религиозно-мистические переживания, какую-то переоценку старых упований и пересмотр прежних жизненных и социально-политических основ, какое-то более тесное сплочение вокруг своего древнего Бога, единственной защиты и прибежища в грозу и бурю. Но эти настроения и чаяния некому уловить и оформить, и их протекание и развитие совершается, как и весь глубокий подземный процесс России вообще, под пеленой глубокой тайны.
