Хорошо, Усман сделает вид, что ничего не знает, ничего не заметил. Зато он скажет ему: «А я знаю про тебя такое! Если возьмешь меня в город, тогда никому не скажу». Он понимал, что вряд ли это поможет, но все же тайну решил держать про запас: авось пригодится.
— Где ты пропадал, Габиб? — спросил Усман, выйдя навстречу брату возле самого аула. — Тебя мать ужинать ждет. Хе, она решила, что ты с кем-то на свидание пошел…
— Что ты! — смутился Габиб. — Меня тут заинтересовала система водоснабжения. Интересно, когда это успели провести трубы? Слушай, завтра пойдем с тобой на насосную станцию…
Усман торжествовал: захоти он только, он тут же посадил бы его в лужу со всеми его увертками!
— Ладно, — согласился он. — Только еще мы с тобой пойдем играть в фуникулер. Ты пойдешь с нами, а? Я тебя буду катать без билета сколько захочешь. Только обязательно приходи, ладно?
— А он меня выдержит, твой фуникулер?
— Еще бы — двоих, как ты! Сами делали!
— Вот поэтому-то я и беспокоюсь.
— Если только не выдержит, пускай гром попадет мне в макушку, пускай шакалы разорвут меня на части, пускай я упаду в Койсу, так что косточки никто не соберет…
— Ладно, ладно, по рукам! А то устанешь слушать тебя…
— Значит, уговор? Только смотри, ты слово дал! И потом, знаешь что? Не говори об этом директору школы, ладно?
Через два дня Габиб стал готовиться к отъезду. Вместе с ним тайно собирался и Усман.
Ночью, накануне отъезда, Усман долго ворочался, слушая, как разговаривают на веранде Габиб с матерью и отцом.
— Вы думаете, он сразу стал начальником? — рассказывал Габиб о старшем брате. — Как бы не так! Работал сперва рабочим, потом бурильщиком, а потом мастером. Ну, и как хорошего мастера его выдвинули начальником. Теперь он держит первенство на всем Каспии.
— На всем? — удивилась мать.
— Какое это имеет значение, если даже не на всем? Ты думаешь, это просто?
Мать пожаловалась, что вот уже лет пять, как Загир не приезжал в аул.
— Ну как ты думаешь, мама, разве есть у него время, чтобы приезжать в гости, когда там такие важные дела?
— Но Абдулла-то уж мог бы, наверно, приехать?
— А откуда у Абдуллы время? Он же партийный секретарь. Он же себе не принадлежит, за все в районе отвечает. А ведь он еще заочно учится в пединституте — это ведь тоже кое-что…
— Ну, а ты как учишься, сынок?
Габиб тяжело вздохнул и почесал пятерней кудрявые волосы.
— В голову не лезет.
— Абдулла заставляет?
— Жить не дает. Если, говорит, не кончишь школу, я тебя на флот не пущу. А без флота я жить не могу. Не нужны, говорит, в нашей семье неучи. Хватит на наш род лоботрясов.
Усман при этих словах даже съежился. Кто же эти лоботрясы? Уж не его ли, Усмана, имеют в виду? И в самом деле, мать тут же перескочила на Усмана. Усман даже зажал, потому что наперед знал все, что сейчас скажет мать.
— Ничего, я с ним поговорю. (Усман открыл уши, потому что говорил Габиб.) Он у меня еще посмотрит, как не учиться! Нам, Ахмедовым, неучи не нужны. Я строго с ним. И вообще, если что, вы пишите мне, и я с ним по-свойски. А если не поможет, приеду…
Мать почтительно смотрела на Габиба, который еще недавно был мальчишкой и доставлял ей хлопот не меньше, чем сейчас Усман, и точно так же говорили старшие братья про Габиба.
Ах, дети, дети! Рукият казалось, что она их воспитывает. Но, кажется, старшие это делали лучше ее.
Старый Ахмед не участвовал в разговоре. Он только жевал табак и кивал в знак одобрения. Но эти кивки значили не меньше чем причитания матери. Если старик не был с чем-нибудь согласен, он раздраженно кашлял и смотрел мимо, словно все здесь были чужие и он никого знать не хотел. Старик без слов умел выражать свой мысли.
Усман ворочался под жаркой овчиной, он задыхался от тоски, слушая взрослых. Учиться, учиться, учиться! Это еще Ленин сказал, а они повторяют, будто сами додумались.
Хорошо, Усман согласен учиться. Но разве он не может уехать с Габибом и учиться в вечерней школе? Ведь и Загир, и Абдулла, и Габиб — все учились, работая, и ничего, вышли в люди. А от него, Усмана, все чего-то хотят, сами не знают чего, воспитывают, как маленького.
А он не маленький! Возьмет вот и уедет вместе с Габибом. Встанет утром, тайком прицепится к машине и уедет. Ищи свищи, догоняй тогда его!
В ауле ревели ишаки. В хлеву сонно мычали коровы. Лаяли собаки.
Из комнаты через полуоткрытую дверь Усман видел, как над горой, задевая вершину, плывут облака. Когда они проплывали, в черном небе, как лампочки, зажигались звезды.
Вскоре к нему на тах перебрался Габиб. На рассвете за ним должен приехать знакомый шофер. Габиб укрылся овчиной и тут же заснул. Усман прижался к плечу брата и долго не мог заснуть. За стенкой, на веранде, сопел отец. В дальней комнате все еще возилась мать. Наверное, ей тоже не спалось. А может, она собирала Габибу в дорогу еду.
Всю ночь Усман просыпался. Мысли, тяжелые, как камни в Койсу, ворочались в его беспокойной голове. Одна набегала на другую, прыгая и обгоняя, а в душе теснились горы — маленький аул раздвигался, ширился, горы опадали, превращаясь в волны, и где-то плескалось море, и звезды качались на волнах, и плыл, разрезая волны, корабль, унося Усмана в неведомый мир…
Утром возле их дома прогудела машина. Габиб встал, позавтракал, постоял над спящим Усманом и осторожно прикрыл его овчиной. Потом простился со стариками и уехал. А Усман все еще спал. Погудел на прощание грузовик, но Усман ничего не слышал, только перевернулся на другой бок, чтобы удобнее было досмотреть сон…
Новая жизнь Баскаева-младшего
Джафар и Тофик жили в маленькой комнатке общежития. Правда, Джафару обещали квартиру, как только женится, но он не торопился. Ну, а Тофику, конечно, ничего не обещали. Просто ему было десять лет.
Жили они вместе очень хорошо. Впрочем, только называется, что вместе. Джафар надолго уезжал в море, и тогда Тофик оставался сам по себе — сам заботился о своем пропитании, сам себя воспитывал, а вообще-то делал что хотел: гонял с ребятами голубей, ходил на шаланде в море, толкался возле нефтяных вышек, путаясь под ногами у рабочих. Брат оставлял денег, и Тофик с ребятами проедал их в первые же дни на конфеты, кишмиш и вяленый инжир. На что же еще их тратить? Ходить в столовую и отдавать их за борщи и каши — разве может быть что-нибудь глупее? В общем, на жизнь свою Тофик не жаловался.
Как-то в гости к ним нагрянула Тая Шумейко. Неизвестно, что ей нужно было, но она ходила по комнате, словно комиссия: оглядывала голые стены, изучала грязные кастрюли, осматривала белье, перебирала книги. На раскладушках, столе и книгах лежала толстым слоем пыль — добрая прикаспийская пыль, во время штормов проникавшая во все щели.
— Ты сегодня ел что-нибудь? — спросила Тая.
Тофик, напряженно следивший за ней, сделал беспечный вид, даже похлопал себя по животу:
— А как же.
Тофик торжественно вынес из чуланчика мешок с кукурузой. Он захотел тут же показать, как замечательно варит початки, но Тая махнула рукой.
— Ладно, как-нибудь потом. А сейчас пойдем в столовую, вместе пообедаем. И, пожалуйста, когда вернешься — очень грязно у тебя! — прибери.
С тех пор Тая каждый день брала с собою Тофика в столовую и кормила. За свой счет. Это его устраивало. Кормила она очень сытно — Тофик выбирал что хотел. Вскоре он и сам повадился ходить к ней в райком. Как проголодается — сразу к ней. И потом как-то незаметно для себя и вовсе привязался к ней. Стал приходить и в другое время, не только к обеду. И часто увязывался за ней. Куда она, туда и он. Она во Дворец культуры — и он туда. Поедет на промысел — и он за ней. Только на Нефтяные Камни не брала с собой — туда детей не пускали.
Тофик любил сидеть у Таи в кабинете и смотреть на нее. Входила машинистка, клала на стол какие-то бумаги. Тая их тут же, прижимая щекой телефонную трубку к плечу, подписывала. Забегали инструкторы — она отдавала распоряжения. И при этом не переставала разговаривать по телефону.
Тофик сидел и ждал, пока Тая вспомнит о нем и они вместе пойдут по делам. Тофик готов сидеть вот так и ждать хоть всю жизнь, сидеть, смотреть на Таю и слать. Отсюда, из этой комнаты, слышно все, что делается в поселке. И не только в поселке, даже в Баку. И не только в Баку, но и далеко в море, на Нефтяных Камнях, где работал его брат Джафар Баскаев. Выражение на лице Таи часто менялось — то властное, строгое, то подбадривающее, веселое. На лбу ее то собирались морщинки, то расправлялись. Даже ямочки на щеках и веснушки на носу менялись, точно и они участвовали в разговоре. Тофик хорошо видел по ее лицу, кто там у другого конца провода. Сейчас, например, говорит хромой Гаджи, комсорг на Нефтяных Камнях. Он жалуется на своих комсомольцев: никак не соберешь у них взносы, а гоняться за ними, когда у него столько разных поручений, — разве это дело? Голос у него скрипучий, так и рвется из трубки; по всему кабинету слышно. Тая долго молчит, слушает его, устало вздыхает, по-свойски подмигивает Тофику (мол, что с ним поделаешь, любит поговорить), снимает с кофточки невидимые пушинки и вообще отчаянно скучает. Даже Тофику надоело слушать его. Можно трубку оставить на столе и ходить по комнате, и все равно будет слышно, как орет Гаджи.
