Воздух рванулся на встречу, обдал предрассветной прохладой. Впереди уже виднелась толпа русичей, бившая басурман чем попало, а молодой витязь разил ворога с тыла, валил их мечом, словно поленья рубил. Печенежская рать дрогнула и оставляя за собой трупы без боя бросилась к морю, русичи сбавили ход и провожали бежавших гиканьем и непристойными выкриками.
Вокруг Микулки засуетились, дружески хлопали по ногам, к нему тянулись руки, помогая слезть с коня.
– Рано радуетесь! – помрачнев сказал паренек и снял с коня мальчика. – Эти так просто не уйдут, залижут раны, соберутся с духом и нападут снова. Выбить их надо под корень, чтоб и духу не осталось в этой долине.
– Да как мы их выбьем? – удивился здоровенный мужик, стирая текущую по лицу кровь. – Еле на ногах держимся, а все наше войско – дети да бабы.
– И то правда! – подхватила толпа. – Спасибо тебе, что помог, но разве мы воины? Пусть уходят! Так им задали, что теперь они вряд ли вернутся.
– Негоже так! – в запале воскликнул Микулка. – Сегодня не вернутся, завтра обождут, а потом?
– Верно кажешь… – произнес Голос. – Уничтожить их надобно всех до единого. И сил для этого особых не надо. Есть одна хитрость военная, для этих мест подходящая. Сухая полынь-трава стоит от южного конца веси до самого обрыва. Подпалить ее и печенегам конец. Только всем нужны луки, уцелевших добивать.
– Потом… – угрюмо обратился к Микулке окровавленный воин. – Тут незнамо что завтра будет, а ты на три дня вперед загадываешь. То одним Богам ведомо, что впереди будет. Уходит враг? Так пусть и катится к Ящеру!
– Так я и предлагаю отправить их прямиком к Ящеру! Справимся. Неужто вы сами в свои силы не верите? – усмехнулся паренек. – Вон, даже Совка малый не убоялся с печенегами биться, а вы добить их не хотите? Соромно! Кто может лук держать, за мной, остальных пусть потом стыд гложет.
Он засунул меч в ножны подхватил из догоравшего шатра пылающую распорку и расправив плечи двинулся к морю. Первым за ним пристроился Совка, вытянув откуда-то горящее полено, а следом двинулись еще трое мужей с луками. Постепенно от замершей толпы отделялись новые и новые люди, подбирали копья, луки, а кто оружия нести не мог, тащили огонь.
Микулка оглянулся украдкой и сердце его обдало радостной волной позабытой под Киевом гордости – позади него шли десятки людей с суровыми, решительными лицами, шли добивать окаянного ворога, изводившего их близких не один год.
Печенеги обогнули лес и стали уходить на запад, по дороге к ущелью.
– Вперед! – закричал Микулка, запрыгивая на спину Ветерку. – Там за лесом сухая трава по пояс, надо успеть запалить. А кто бежать не сможет, оставайтесь тут и как начнут басурмане вертаться, палите полынь-траву!
Он ударил коня ногами и нагнувшись к его сильной шее поскакал через неширокую полосу леса, а там и дальше, по траве в гору. Печенеги карабкались по пыльной тропе, пытаясь уйти в ущелье, но до цели им было еще ой как далеко.
Паренек размахнулся и забросил головню подальше, чтобы пламя перекрыло дорогу отступающим врагам, но те подметили и пустили в него стрелы. Одна сразу пробила левую руку чуть выше локтя, вторая сильно оцарапала правое плечо. Микулка, сморщась от боли развернул коня к лесу, подметив, что Совка с ребятней подпалили траву с другого конца, поскакал и тут же получил стрелу в спину, да так, что булат спереди вылез. Дышать стало трудно, но паренек держался на конской спине зная, что падать в траву нельзя – пламя своих и чужих не ведает.
Огненная лавина погнала печенегов обратно, но завидев горящую полынь они опешили и ринулись в море, прыгая прямо с обрыва. На Микулку уже никто не обращал внимания – враги спасались как могли, а русичи добивали их метая стрелы да копья. Ветерок влетел в лес, но паренек уже ничего не соображал, давясь идущей горлом кровью, он терял силы и медленно валился вниз. Страшный удар о землю разнес в щепы застрявшую в спине стрелу, разбрызгал по жухлым листьям горячую кровь, но на миг вернул молодому витязю ускользающий разум.
– Дива… Дивушка… – тихо прошептал он и потерял сознание.
15.
Пылающая трава подбрасывала пламя к светлеющим небесам, гудела, трещала пышущим жаром. Огонь бушевал, разъярился, подлизывал пожухлые ветви близких сосен. Но леса не трогал, словно боясь сунуться в это царство сырого сумрака.
На берегу затихал бой… Мало кто уцелел из орды кагана Кучука. Почти все остались водяному мужу на потеху, а кто выжил, ушли на запад морем, еле схоронясь в волнах от тяжких копий и колючих злых стрел. Когда солнце подняло над виднокраем свой румяный бок, стал возвращаться на привычное место табун, русичи со смехом и криками ловили напуганных лошадей, радуясь богатой добыче.
Микулка лежал на спине, в тени угрюмо нахмурившихся деревьев и медленно умирал истекая загустевшей кровью. Ветерок жалобно топтался рядом, хватал зубами ворот лохматого полушубка, да только никак не мог дотащить паренька до остатков сгоревшей веси. Со скалистого ущелья слетели два отъетых серых ворона, уселись рядом, перебирая когтистыми лапами жухлые прошлогодние листья, но не шумели, ждали терпеливо, уверенно, словно в безмолвном почтении к поверженному герою.
Горлица-белошейка сделала круг над полоской леса, пролетела ниже, едва не цепляя корявые ветви кончиками крыльев, наконец села на толстый сук бука, покосилась на лежащего крохотным глазком черного жемчуга. Заворковала жалобно, уныло, и вдруг бросилась чуть не камнем к сидевшим под деревом воронам, ударила одного в грудь так, что большой серый птах аж опешил. Да только тот тоже не лыком был шит, извернулся, изловчился, долбанул тяжким клювом в белую шейку. Горлица вскрикнула, но не отступила, бросилась изо всех сил и в тот же миг обратилась красной девицей, ухватила ворона рукой за жирную шею.
Ветерок захрапел, вздыбился, но от хозяина шагу не сделал, а девушка ворона не выпустила, прикрыла рукой свою раненную шею и сказала уверенно:
– Ворон, птица смертная, ты жизнью-смертью ведаешь, не дай загинуть добру молодцу!
– Дива, Дивушка! – отвечал хрипя передавленным горлом ворон. – Неужто ты враг роду нашему? Витязь твой чай почил уже, последним духом мураву нагибает. Сжалься, отпусти меня к малым детушкам, хоть и хочется мне сынам своим отнесть мяса геройского, а коль отпустишь, так вернусь ни с чем. Только сжалься, никогда ведь мы с тобой друг дружке горя не делали, как и весь род наш.
– Не пущу… – глотая слезы прошептала девушка. – Мне этот витязь дороже покону нашего! Пусть кара меня постигнет от отца моего, пусть умру я рядом с Микулкой-воином, но уж коль жива останусь, то и его смерти не отдам.
– Так что ты от меня хочешь, девица? Витязь почил уже, рана его через грудь смертельная. Ни травами целебными, ни заклинаниями тайными не поднять его. Одни лишь Боги над смертью властны.
– Врешь… – прищурясь прошептала Дива. – Ведаю я, что известен тебе источник о двух ручьях-волосах седых, один волос мертвый, другой живой. Вели собрату своему принесть той воды, тогда и тебя выпущу.
– Будь по твоему, коль иначе нам дела не справить. Но одному ему два волоса не принесть, нужен помощник. Отпусти и меня ему на подмогу.
– Нет уж! – недобро усмехнулась девушка. – Ворону ума занимать не надобно, а ум с хитростью завсегда рядом ходят. Пусть возьмет в помощники одного из сынов твоих, рано иль поздно ты им все равно об источнике поведаешь.
– Кха…Каррр! Кха…Кха… – воскликнул придушенный ворон.
Его собрат соображал быстро, не стал задерживаться, только мелькнул темным пятнышком к небу синему.
Микулка вздрогнул в последний раз и замер. Ветерок заржал протяжно и жалобно, отошел от мертвого, кося диким взглядом и направился к веси, а Дива присела рядышком с витязем и горько заплакала, роняя крупные слезы на пробитую грудь.
Еще солнце не прошло и половины пути до полдня, как Совка с дружками нашел погибшего героя, позвал старших, а Дива обернулась горлицей и настороженно смотрела на действия людей, перелетая с ветки на ветку до самой веси. Его несли по очереди все оставшиеся на ногах мужи, держали по четверо, скорбно склонив головы в безропотном почтении к безмерному геройству юного отрока. Они, огромные, сильные, не спасли родную весь, не уберегли от лютого ворога, а он, молодой, не познавший ни любви, ни радости достигнутых целей, вышел один против целой рати и одолел ее. Вон печенеги, малым числом ушли берегом, оставили в волнах морских большую часть своего воинства, а скольких он сам пострелял-порубил… Теперь вороги не скоро сунутся, еще и собратьям своим расскажут, как от поверженных было русичей получили и на орехи, и на желуди еще осталось.
А витязь молодой, неизвестно какого роду-племени, и от рабства русичей спас, и от позора, поскольку завидев бой поднялись они от велика до мала бить басурман. Искупили жители победой позор поражения, да только не их в том заслуга… Потому и несли погибшего воина на руках через всю весь, склонив головы в величайшем почтении, несли мимо сгоревших изб, мимо вражеских трупов, мимо торчащих в небо истлевшими головнями шатров. Передавали мужи тело витязя из рук в руки, каждый хотел прикоснуться, отдать дань уважения, а те кто отнес свое, складывали большой погребальный костер, чтоб душа безвестного храбреца с дымом очищающего огня перенеслась в вирый, к Богам и таким же героям.
