Пучок седины на висках.
Ба, это же сам Белохвостов –
Затейщик, каких поискать.
Мужик в генеральских погонах,
Чуть сыпок, но статен собой,
Он сам начинал коногоном
И знал, что такое забой.
Отменной горняцкой закваски,
Крутой матерщинник, вожак.
Дрожали шахтерские каски
От ругани в три этажа.
Держал для разъезда пролётку.
Хоть "Волги" менял, что ни год,
И за голенищами плётку
Носил, устрашая народ.
Но всё же при нраве суровом
От горьких в забое утрат
Умел он уветливым словом
Пронять кого хошь до нутра.
При этом с талантом актёра
Менял, не теряя лица,
Тяжёлое слово шахтёра
На тонкую речь хитреца.
Вот он на средину выходит
Косым, плутоватым шажком:
– Тут дело такое, Володя...
Позволь-ка шепнуть на ушко.
И он наклоняется к барду,
Слегка его взяв за рукав
И шепчет о чем-то азартно,
Хоть голос покорно-лукав.
– Хотелось просить бы, не горбясь,
Но тут, брат, не личная блажь.
Челом бьёт директорский корпус:
Ты спой нам особо, уважь.
– Челом бить не надо. Пустое, –
Взгляд барда по лицам скользит, –
Заказ ваш недёшево стоит.
Ведь это уже – эксклюзив.
– Не нищие вышли на сцену.
Смотри, как отъели зады.
Смелей называй свою цену.
– По тысяче с носа. – Лады!
И вот уже чья-то фуражка
Мелькает околышем вниз.
Лишь шорох хрустящих бумажек
Гуляет в тиши закулис.
– Готово! Сквалыжников нету,
По чести сложились "носы", –
И шалый директор поэту
Вручает две пачки "косых".
– Вот тут от меня и от шахты,
А здесь, что собрали на круг.
Теперь уже в наших руках ты,
Знай: нету надежнее рук.
Тут бард от души рассмеялся:
– Ну, это, положим, вопрос,
Кто в чьи теперь лапы попался
И кто кого держит за нос.
Измотан я был не смертельно.
Но чтоб откреститься от вас,
Цену загибал запредельно,
О чём сожалею сейчас.
Простите, я выглядел мелко,
Торгуя стихами в залог.
Но сделка и в Африке сделка.
Не взяли бы только налог.
– Могила! – сказал Белохвостов,
Ведь ты у шахтера в гостях.
Мы знаем: живётся непросто
Тому, кто не служит властям.
Ты правдой о горнорабочих
Пронял до печёнок Донбасс...
Да что ж мы тут лясы все точим?
Ты спой нам про нас ещё раз.
И тёртый чиновный ловчила,
Приобняв за плечи певца,
Выводит, держась за перила,
Со сцены под своды крыльца.
– Притопали. Сборы недолги.
Прошу в экипаж к старику.
В пристяжке мордатые "Волги"
Стоят уже все начеку.
И вот уж ни шатко ни валко,
Сверкая ободьями шин,
На шахту "Холодная балка"
Уходит колонна машин.
***
"Идет охота на волков,
идёт охота..."
Он вдруг умолк,
как задохнулся на бегу
Иль напоролся на невидимое что-то.
Сказал осипло: – Это – не смогу.
И тишь повисла в комнате, как вата,
В неё неспешно голос струн стекал.
Лишь у кого-то звякал виновато,
Дрожа на блюдце, выпитый стакан.
Его накрыл ладонью кто-то нервно,
Как будто тем пред гостем извинясь.
Пытаясь жестом вежливым, наверно,
Восстановить утерянную связь.
Но гость молчал.
И, вглядываясь в лица
Сидящих за столом директоров,
Решал, что лучше:
встать и извиниться,
Иль заявить, что просто нездоров.
Они сидели сдруженно и тесно,
В своём кругу, хоть круг и неширок
Тринадцать боссов угольного треста
Да гость случайный –
автор этих строк.
Ох, этот гость! Частенько он – Иуда.
Его всегда смущало слово "гость".
Коль не сказали, кто он и откуда,
Без Комитета тут не обошлось.
Щеку поэта сводит нервным тиком:
"Ай да страна!
Житья от шпиков нет".
Что ж он со сцен
себя изводит криком:
Мол, в доску свой я, мол,
– не диссидент.
Но вот – не верят.
Ну и дьявол с ними.
Что гость оттуда –
свыкнуться пора.
Ему б лишь этим
не подставить спину
И отработать честно гонорар.
Вон как глядят-то
барственно-хозяйски
И ждут, что будет, выдержку храня.
Так стая серых молча ждёт развязки,
Зажав в кольцо уставшего коня.
Хотя... Постой, какие к чёрту волки!
Ведь он и сам на жертву не похож.
Но отчего-то струны, как иголки,
Вонзились в пальцы,
просто невтерпёж.
Ну да, конечно!
Песня-то с намеком,
В ней не по волку бьют из винтаря,
А по нему – прицельно и жестоко.
Ведь волк – он сам. А эти – егеря.
Но как же часто жизнь меняет роли...
Он изучил все промахи зверей
И за флажки всегда уйдет на волю,
Оставив с носом псов и егерей.
...Он снял со струн
прокуренные пальцы,
Потёр щетину крепко, по-мужски.
– Ну что вам волки –
серые скитальцы?
У вас свои запретные флажки.
И стол ожил, качнулся влево-вправо
И загудел неслаженно, вразброс:
– Уж это точно!
– Как приметил! Браво!
– Да ты, брат, с перцем!
– Стрелянный...
– Непрост...
Встал Белохвостов:
– Слушай-ка, Володя!
Мы не Пилаты, ты – не Иисус.
Нас не смутила б песня об охоте.
Её и так мы знаем наизусть.
У нас свои запреты и оковы,
И в наши души кто только не лез.
Любой из нас, как серый,
офлашкован:
Кто прокурором, кто – ОБХС.
Но есть над всеми егерь и покруче.
Вот ты о нём, избави Бог, не пой.
Побереги себя на всякий случай.
И спой-ка нашу, – ту, что про забой.
***
"Взорвано,
уложено,
сколото
Чёрное
надёжное
золото."
...Строки, до боли знакомые,
Голос – надтреснутый бас
Остро вонзаются в комнату,
Будто вгрызаются в пласт.
Гриф обнимает он ощупью,
Круглой подковой – спина.
С виду – фигура забойщика,
Перед которым стена.
Взмах над гитарой, – и сходу он
Резко отвёл локоток,
Словно бы в жилу породную
Острый навёл молоток.
