Вот под щипками-ударами
Пласт, им обрушенный, лёг...
Пел он под стоны гитарные,
Будто рубил уголёк.
И перед нашими взорами
Мрак преисподней вставал.
Чёрное золото. Чёрное...
Уголь и кровь – пополам.
Вслед за словесною замятью
Вмиг оживало быльё.
Каждый в закраину памяти
Что-то упрятал своё:
Мат вперемешку со стонами
От тесноты и жары.
Тёмные норы кротовые,
Дух изопревшей коры.
Лица, надзоркой размытые.
С рельсов сошедший вагон
И с головою разбитою
В луже крови – коногон.
Кто-то припомнил по случаю
Невероятный каприз
Доли забойщика Кучера
С шахты "Наклонная-бис".
Он под завала раскатами,
Чуя погибель нутром,
Руку, пластами зажатую,
Сам отрубил топором.
...Сказы и были шахтерские,
Сколько там крови и бед!
Штольнями тысячевёрстными
Тянется горький их след.
Только на шахтах замечено:
Будь здесь любая беда,
Вслух о смертях и увечьях
Не говорят никогда.
Здесь и в поминки, по малости
Выпив в кругу на "коня",
Горю, равно как и жалости,
Не поддавался горняк.
Но, и напившись мертвецки, он
Пел, на кулак опершись,
Песню про степи донецкие,
Тост повторяя "За жизнь!"
Вот и сейчас, в этой комнате,
Под энергический бас
С первым припевом о золоте
Что-то менялося в нас.
Ясно, лучисто – как в юности –
Преображались глаза.
В них – вместо хмурой угрюмости
Вдруг загорался азарт.
Видано ль? Баловень публики,
Полуопальный поэт
Хоть и за кровные рублики
С ними почти tеt-а-tеt.
"Взорвано,
уложено,
сколото..."
Парень, гляди-ко ты, наш.
Словом весомым, как молотом,
Лупит, нащупав кливаж
Вы, мол, кромешные дьяволы,
Чрево терзая Земли,
Шарик, как мяч, продырявили,
А залатать не смогли.
Божьего страха не чувствуя,
С адом на самой меже
Роете Землю без устали,
Чтоб не копаться в душе.
Да и кого это трогает,
Мрачно там или светло.
Живы одной вы тревогою:
Дать только б людям тепло.
"Взорвано,
уложено,
сколото..."
Ритму стиха в унисон
Кровь, как горячее золото,
Бухает гулко в висок...
Но уже в мелкое крошево
Хриплый рассыпался бас.
Будто бы в лаве заброшенной
С шорохом сдвинулся пласт.
И в наступившем молчании
В диво себе самому
Кто-то утробным молчанием
Выдал протяжное "У-у-у!"
Вслед ему стол завороженный
Охнул. Да так глубоко,
Что даже люстры вдруг ожили
Звонами под потолком.
– Здорово! Песня – фартовая.
– Верно, что мы ради всех
Уголь ворочаем тоннами.
– Выпить за это не грех.
Тут же застолье матёрое
Вмиг обступило певца:
– Дёрни, дружище, с шахтёрами...
– Водочки или винца?
Но, искривясь от смущения,
Гость покраснел до ушей:
– Временно на излечении.
Питух был. И вообще...
Есть у эстрадников правило:
Принял на грудь – так не пой.
Сцена для нас то же самое,
Что для шахтёров забой.
– Ну, не блажи ты про старое!
Друг ты нам или не друг? –
Бард отмахнулся гитарою,
Как от назойливых мух:
– Я ж вам про игрища с Бахусом
Выдал свой стыдный секрет.
Вы вот скажите: под градусом
В лаву спускаетесь? Нет?
То-то же. Здесь я работаю,
Значит, хмельным не дурю.
Пейте, гуляйте с охотою,
Я же пока покурю.
И, поманив меня, быстро он
Вышел за дверь из игры.
Вслед ему пробочным выстрелом
Хлопнул шампанского взрыв...
***
Мы молча стоим на балконе.
Прохладно. Немного сквозит.
Он бережно прячет в ладонях
Горящую спичку. Дымит.
Скупой маячок сигареты
То рдеет, то гаснет во тьме.
С вопросом, участьем согретым,
Он взгляд заостряет на мне.
– Ты, вижу, не куришь? Похвально.
А мне, извини, невтерпёж.
От чуткости вашей повальной.
Не то что закуришь – запьёшь.
Да ты не кривись. Не ханжа я.
Сам в лоск напивался, бузя.
Но сопли насчет "уважаешь?",
Поверь, не прощал и друзьям.
Друзьям, повторяю. А эти...
Ну, с виду – свои мужики.
Но, как там поют в оперетте,
"Они от меня далеки".
И завтра в похмелье зелёном
Солгут, не меняясь в лице:
Мол, песельник, всеми хвалёный,
Давал "под парами" концерт.
По жизни от сплетен и слухов
Принял я вагон оплеух.
Слыхал о беззубых старухах?
Вот эти – страшнее старух.
А впрочем, пошли они в с...ку!
Бессмертие требует жертв. –
Он, будто настроясь на драку,
Поддёрнул подкову манжет.
И без перехода – как в прорубь:
– Сердечко булгачит, небось?
Скажи начистую мне, голубь,
Ты – гость или... вроде бы гость?
Задеть столь обидным намёком
Нельзя лишь того, кто оттоль.
И я со смущённым упрёком
Отверг неприглядную роль.
– Не в каждом прохожем, Володя,
Сидит кэгэбист или мент.
Укор не по адресу вроде:
Газетчик я. Вот документ.
– Ах, вот как?
Скандальнейший случай.
Ну, надо же так оплошать!
В такой атмосфере паучьей
Глядишь, заподозришь и мать.
А, впрочем, прости за укоры
И лучше давай-ка на "вы".
Вступать с вашим братом
в разборы –
Совсем не иметь головы.
И что-то в беседе сломилось,
Как пламя свечи на ветру ...
– За что же такая немилость
К собратьям моим по перу?
Да, в прессе, увы, не без хлама,
Но в ней даже брань и хула
Для вашего брата – реклама,
Какой бы она ни была.
Ведь ругань лишь слабого бесит,
В ней есть потаённый резон.
Скандальчиком лёгоньким в прессе
Не брезговал даже Кобзон.
– Э, бросьте! – Он тушит окурок.
– По вашей печати, дружок,
Я – бард приблатнённых и урок,
Фальшивый хрипун и пижон.
А в общем – кумир подворотни,
Играющий "под пахана".
Но вы, кому пел я сегодня,
Вы что, извините, – шпана?
Я – гость очень редкий в эфире,
Но то, что – украдкой пока –
Едва ли не в каждой квартире
