— Ходитъ, ходитъ и дразнится. Я ужъ просила, чтобы Матрешка со мной работала. Теперь мы на двухъ станкахъ у одного шатра пополамъ работаемъ.
Она помолчала и прибавила:
— Дадимте ему отступнаго. Пусть онъ скорѣй ѣдетъ въ деревню, а прикащику скажите, чтобы онъ его не задерживалъ.
— Отступнаго? протянулъ Глѣбъ Кириловичъ.
— Да, отъ себя. Девять рублей денегъ у меня ость. Ежели-бы вы шесть прибавили-бы, такъ можетъ статься, онъ за пятнадцать рублей и согласился-бы…
— Но вѣдь это… это… Глѣбъ Кириловичъ смутился и не находилъ словъ.
— Что-жъ вы подѣлаете съ подлецомъ! Иначе право, я боюсь, какъ-бы чего не случилось. Съ вашей стороны будетъ мнѣніе, что я сама лукавлю передъ вами, а я, ей-ей, тутъ нисколько не причинна…
— Да онъ развѣ говорилъ что-нибудь на счетъ отступнаго?
— Говорилъ. Не знаю, въ шутку или взаправду, а говорилъ. «Коли, говоритъ, ты продалась обжигалѣ за пальто, то надо, чтобы обжигало и меня купилъ за спинъжакъ съ жилеткой». Вотъ какой озорникъ! Вы все-таки поговорите съ нимъ. Право мнѣ не въ терпежъ.
— Дунечка… Какъ я буду говорить съ нимъ объ этомъ?.. У меня и сейчасъ руки, ноги дрожатъ. Ежели я заговорю — у насъ пронзительная драка можетъ выдти. Я и такъ-то видѣть его не могу.
Глѣбъ Кириловичъ схватился за голову. Оба они молчали. Обоимъ было тяжело.
— Тогда попросите, чтобы другой кто-нибудь поговорилъ съ Леонтіемъ, выговорила наконецъ Дунька. — Пусть другой кто-нибудь поговоритъ, но только освободите меня отъ него,
— Развѣ Ульяну попросить? вопросительно взглянулъ на Дуньку Глѣбъ Кириловичъ. — Она баба подходящая…
— Языкомъ много звонитъ. Да неужто у васъ никого нѣтъ изъ мужчинъ, кого-бы просить на такое дѣло?
Глѣбъ Кириловичъ соображалъ.
— Дружбу-то я ни съ кѣмъ здѣсь на заводѣ не веду, произнесъ онъ. — Все народъ характерный, пьянственный, а я люблю другія занятія.
— Да что бы вамъ вашего товарища старика-обжигалу Архипа попросить, сказала Дунька.
— Совѣстно, Дунечка. Какъ я его объ этомъ просить буду? Вѣдь это такое дѣло, что просто срамъ. Да, пожалуй, и онъ не возьмется за это дѣло. Нѣтъ, я лучше Ульяну…
— Ну, Ульяму, такъ Ульяну, а только надо это какъ-нибудь устроить. А то я за себя боюсь. Онъ вонъ вчера послѣ шабаша звалъ меня въ трактиръ пиво пить, я не пошла, а онъ схватилъ меня да и тащитъ.
— Леонтій?
— Онъ. Насилу вырвалась. Ужъ бабы заступились. Онъ вѣдь ужасти какой…
Дунька слезливо заморгала глазами.
— Такъ Леонтій все еще къ тебѣ пристаетъ? воскликнулъ Глѣбъ Кириловичъ.
— Да какъ-же… «Пока, говоритъ, я здѣсь на заводѣ, ты моя».
— О, Господи! вырвалось у Глѣба Кириловича.
— И даже ударилъ. Таково больно ударилъ меня но шеѣ!.. Ни разу онъ меня и прежде-то не билъ, а тутъ ударилъ.
Глѣбъ Кириловичъ стиснулъ зубы и сжалъ кулаки.
— Подлецъ! прошепталъ онъ.
— Я ужъ и то теперь держусь все больше около старухи Алексѣвны, Все-таки женщина семейственная. Ежели что, такъ защититъ, а то вѣдь на него, нахальника, удержу нѣтъ.
— Дѣйствительно, надо откупаться отъ мерзавца, проговорилъ Глѣбъ Кириловичъ. — Завтра-же попрошу Ульяну, чтобы она съ нимъ переговорила.
— Голубчикъ, похлопочите. Хотите, я и сама вмѣстѣ съ вами буду просить Ульяну? Надо что-нибудь дѣлать, надо, а то я за себя боюсь, говорила Дунька, какъ-бы подчеркивая слова «я за себя боюсь». — Такъ вмѣстѣ будемъ просить?
— Пожалуй, попросимъ вмѣстѣ, согласился Глѣбъ Кириловичъ. — Завтра днемъ я свободенъ, вотъ мы и попросимъ ее. А сегодня я подумаю, какъ Ульянѣ-то объяснить. Вѣдь и съ ней нужно говорить подумавши. Дѣло-то такое непріятное, стыдное, конфузное.
Разговоръ этотъ происходилъ вечеромъ послѣ окончанія работъ. Глѣбъ Кириловичъ собирался идти къ камерамъ смѣнять на ночь своего товарища Архипа. Посидѣвъ съ Дунькой около завода на скамеечкѣ, онъ отправился на камеры. Сердце его болѣзненно щемило.
XXVI
Утромъ, отбывъ свою смѣну на камерахъ, Глѣбь Кириловичъ усталый и измученный отправился къ шатру Дуньки. Дунька работала вмѣстѣ съ Матрешкой. Два стола-станка стояли одинъ противъ другаго и подруги усердно работали кирпичи. Поздоровавшись съ Дунькой и Матрешкой, Глѣбъ Кириловичъ сѣлъ на траву и любовно смотрѣлъ на Дуньку.
Дунька улыбнулась.
— Чего вы глаза-то на меня выпучили? весело спросила она и кинула въ Глѣба Кириловича кускомъ глины.
— Повидаться и поговорить пришелъ, отвѣчалъ тотъ.
— Пришли поговорить, а сами сидите, молчите и глаза пучите. Шли-бы лучше домой да выспались. Вѣдь всю ночь около вьюшекъ возились.
— Успѣется.
— Можетъ быть, безъ меня пошушукаться хотите, такъ я уйду на четверть часика брусники по кустикамъ поискать? задала вопросъ Матрешка.
— Никакихъ секретовъ у насъ нѣтъ, пробормоталъ Глѣбъ Кириловичъ. — То, о чемъ я хочу поговорить съ Дунечкой. можно и при васъ говорить. Ну, что, Дунечка, пойдемте къ шатру Ульяны-то и потолкуемте съ ней.
— Да ужъ все устроено. Нечего и ходить, отвѣчала Дунька.
— Ну?! радостно воскликнулъ Глѣбъ Кириловичъ. — Ульяна согласна?
— Да не только согласна, а ужъ и дѣло обдѣлала. «Я, говоритъ, для нашего обжигалы на что угодно готова, потому онъ меня отъ смерти спасъ, когда за мной Панфилъ съ топоромъ гонялся».
— Когда-жъ она будетъ говорить съ Леонтіемъ?
— Да ужъ переговорила. Леонтій говорилъ, что насчетъ спиньжака и жилетки онъ съ пьяныхъ глазъ пошутилъ. «Никакого, говоритъ, мнѣ спинжака не надо, а пусть обжигало заплатитъ мнѣ за то, что-бы я могъ заработать до Александрова дня, — вотъ я и уѣду». Онъ считаетъ такъ, что больше десяти тысячъ кирпичу ему за это время не выставить, ну, и требуетъ за десять тысячъ, да еще скидываетъ четыре рубля за харчи. Вѣдь уѣдетъ онъ раньше, такъ при разсчетѣ прикащикъ вычтетъ у него за харчи не за полный мѣсяцъ, а за тѣ дни, которые онъ ѣлъ.
— Десять тысячъ по рублю и шести гривенъ за тысячу будетъ шестнадцать рублей, да четыре рубля долой — двѣнадцать, сосчиталъ Глѣбъ Кириловичъ. — Двѣнадцать рублей, стало быть, ему надо отдать. Вотъ какъ все это хорошо устроилось!
Глѣбъ Кириловичъ повеселѣлъ.
— Двѣнадцать съ полтиной онъ считаетъ, потому мы всѣ получаемъ по рублю шести гривенъ съ пятачкомъ за тысячу кирпичей, замѣтила Матрешка. — Эту полтину обѣщался съ Ульяной и со мной на пивѣ пропить, прибавила она.
— Когда-же онъ ѣдетъ? допытывался у Дуньки Глѣбъ Кириловичъ.
— Да раньше воскресенья ему не выѣхать, потому вѣдь разсчетъ въ конторѣ по субботамъ, а ему приходится и съ конторы получить.
— Три дня еще до воскресенья-то, досадливо сказалъ Глѣбъ Кириловичъ. — Ну, а деньги когда ему?
— Деньги при разчетѣ. Какъ въ конторѣ разчетъ и паспортъ получитъ, такъ и отъ насъ деньги получитъ. Три рубля я ужъ передала ему черезъ Ульяну. Просилъ, чтобъ три рубля впередъ на манеръ задатка. Взялъ эти три рубля, повалилъ свой станокъ, захватилъ гармонію и побѣжалъ въ трактиръ пьянствовать. Сейчасъ Ульяна здѣсь была, такъ сказывала.
— Не спятился-бы, три-то рубля впередъ взявши? усумнился Глѣбъ Кириловичъ. — Напрасно вы, Дунечка, ему дали.
— Такой ужъ уговоръ черезъ Ульяну ставилъ. «Безъ этого я, говоритъ, не согласенъ». Да нѣтъ. онъ не надуетъ.
— Какъ-бы съ пьяныхъ-то глазъ опять не налетѣлъ на васъ съ нахальничествомъ? Вы ужъ, Дунечка, держитесь больше около народа. Я хоть и побуду около васъ, но мнѣ все-таки придется уйти, потому чуточку соснуть надо, а то сегодня ночью мнѣ на работѣ и не выдержать.
— Да не дамъ я ее въ обиду, сказала Матрешка. — Вѣдь я теперь при Дунѣ, такъ неужто мы вдвоемъ-то съ ней супротивъ его не сладимъ!
— Да вѣдь ежели только привяжется, такъ и то непріятно. Вы, Дунечка, какъ что — сейчасъ бѣгите къ Алексѣевнѣ. При ней и мужъ, и дочь. Люди хорошіе и при нихъ ужъ онъ не посмѣетъ васъ обидѣть. Вѣдь вотъ за обѣдомъ въ застольной придется вамъ съ нимъ встрѣтиться.
— Эхъ, сморозили! Въ застольной… Такъ сейчасъ онъ и поидетъ сегодня въ застольную, три-то рубля получивши! улыбнулась Матрешка. — Не знаете вы его нрава. Теперь онъ развѣ только къ вечеру изъ трактира отыщется. Не пойдетъ онъ въ застольную постныя щи со снѣтками хлебать, ежели свой отъѣздъ справляетъ. Я ужъ за лѣто-то его вызнала. Нашъ былъ кавалеръ. Цѣлое лѣто съ нимъ путались, похвасталась она.
Глѣбъ Кириловичъ посмотрѣлъ на нее, покачалъ головой и сказалъ:
— Есть чѣмъ хвалиться!
— Да что-жъ такое? Вѣдь не монахиня, а заводъ не монастырь. За то веселились хорошо. Зимой по крайности будетъ чѣмъ лѣто вспомнить. Трещины-то на рукахъ, разъѣденныя глиной, зимой подживутъ и пріятно будетъ вспомнить. Онъ да солдатъ Мухоморъ — веселѣе ихъ и кавалеровъ нѣтъ. Я съ Мухоморомъ, Дуня съ Леонтіемъ — вотъ была наша компанія. Бывало…
Глѣба Кириловича отъ этихъ словъ коробило.
