— Такъ замужъ за обжигалу выходишь? сказала ей Матрешка, когда онѣ улеглись на койкахъ.
— Выхожу, отвѣчала Дунька. — Люди-же выходятъ.
— Рѣшенное это дѣло?
— Послѣ Александрова дня свадьбу сыграемъ. Только ты, пожалуйста, не звони языкомъ.
— Да. что-же тутъ такого тайнаго?
— Просто не хочу, чтобы знали. Мое дѣло… Я выхожу, а никто другой. А то начнутъ приставать да разспрашивать. Пожалуй, еще угощенія будутъ требовать.
— А съ Леонтіемъ, стало быть, уже рѣшила прикончить?
— Само собой. Песъ съ нимъ. И не поминай ты мнѣ объ немъ.
— Глѣбъ Кириловичъ женихъ хорошій, а только не ужиться тебѣ съ нимъ, дѣвушка, сбѣжишь ты отъ него.
— Законъ приму, такъ ужъ не сбѣгу. У меня слово твердо.
— Сбѣжишь, я твой характеръ знаю. Начнетъ онъ тебя своимъ порядкамъ учить, ты и не вытерпишь, да и сбѣжишь.
Дунька разсердилась.
— А сбѣгу, такъ тебѣ какое дѣло? раздраженно сказала она. — Чего пророчишь! Ну, сбѣгу. Мало-ли есть бѣглыхъ женъ, да живутъ-же. Вонъ Василиса бѣглая. Мужъ живетъ на одномъ заводѣ за десять верстъ. а она на другомъ. Да и съ какой стати сбѣгать, коли не я въ его рукахъ буду, а онъ въ моихъ, не онъ надо мной будетъ командовать, а я надъ нимъ? Человѣкъ на меня не надышится, всю свою требуху мнѣ отдать хочетъ. «Дунечка, Дунечка, ангелъ» — вотъ только отъ него и словъ. а мнѣ сбѣгать?.. Ой, ой, ой, какъ я его крѣпко въ рукахъ держать стану! Только вотъ развѣ ныть будетъ.
— Всѣ они, дѣвушка, до свадьбы-то таковы, а женится — волкомъ лютымъ станетъ. Это только онъ теперь тихоня и воды не замутитъ…
— Ну, оставь меня, Матрена, не говори такъ, а то я съ тобой и водиться перестану.
Дунька повернулась на бокъ, спиной къ Матренѣ, и начала засыпать.
А Глѣба Кирилыча такъ и мучила ревность, когда онъ пришелъ къ обжигательной печи и остался одинъ на камерахъ. Первое время онъ даже и работать не могъ. Кочерга валилась изъ рукъ, вьюшки, которыя онъ открывалъ, чтобъ взглянуть въ жерло печи на раскаленный кирпичъ, не попадали на свое мѣсто. Въ воображеніи его носились то фигура Дуньки, то фигура Леонтія.
«А вдругъ надуетъ? А вдругъ съ нимъ»?.. мелькало у него въ головѣ, и вся кровь быстро приливала къ его сердцу.
Пробывъ около печи часа три, онъ не вытерпѣлъ, бросилъ кочергу и побѣжалъ изъ-подъ шатра посмотрѣть, не гуляетъ-ли Дунька около завода съ Леонтіемъ. Тихо подкрался онъ къ заводу и прошелся мино жилыхъ построекъ. У воротъ горланили пѣсни льяные рабочіе, женщины танцовали кадриль подъ гармонію, на лавочкѣ сидѣла Ульяна и грызла подсолнухи. Глѣбъ Кириловичъ подошелъ къ ней и спросилъ, не видала-ли она Дуньку.
— А она давеча за рѣку на лодкѣ съ Матрешкой поѣхала, отвѣчала Ульяна и прибавила, подмигнувъ глазомъ: — стонетъ сердце-то по душенькѣ? Успокойся, успокойся, безъ Леонтія поѣхала.
У Глѣба Кириловича словно что отлегло отъ сердца.
«Ну, слава Богу, не надула… Спасибо ей», подумалъ онъ и побѣжалъ обратно подъ печной шатеръ.
Когда смерклось, на Глѣба Кириловича снова напало раздумье и явились приступы ревности.
«А вдругъ, отъ Катерины вернувшись, Дунька съ Леонтіемъ встрѣтится и онъ потащитъ ее гулять? Пристанетъ и потащитъ», разсуждалъ онъ, долго мучился и ужъ часъ спустя послѣ звонка, возвѣщавшаго ужинъ, опять убѣжалъ изъ-подъ печнаго шатра къ заводу.
Было уже совсѣмъ темно. На улицѣ у воротъ стояли только трое пьяныхъ рабочихъ и ругались, разсчитываясь другъ съ другомъ мѣдными деньгами. Онъ прокрался къ казармѣ. У казармы никого не было. Только на крыльцѣ сидѣла какая-то женщина съ подвязанной щекой, держалась за щеку и покачивала головой. Глѣбъ Кириловичъ подошелъ къ ней.
— Зубъ болитъ? спросилъ онъ.
— Охъ, моченьки моей нѣтъ! отвѣчала женщина. — Ни лежать, ни ходить, ни сидѣть. Прилегла на койку — и терпѣнія никакого. Вотъ вышла на крылечкѣ посидѣть. На воздушкѣ-то. все какъ будто меньше тянетъ.
— А что, милая, я хотѣлъ повидать Дуню? сказалъ Глѣбъ Кириловичъ. — Или ужъ она спать легла?
— Легла, легла. Раньше всѣхъ сегодня она съ Матреной завалилась.
На душѣ Глѣба Кириловича сдѣлалось совсѣмъ уже легко.
— Ну, пускай она спитъ. Завтра поговорю съ ней, проговорилъ онъ и быстро зашагалъ къ печному шатру.
Ночь онъ проработалъ уже спокойно и строилъ планы своей предстоящей воскресной поѣздки съ Дунькой въ Петербургъ.
XXI
Хоть и просилъ Глѣбъ Кириловичъ, чтобъ Дунька держала пока въ секретѣ, что онъ на ней женится, но, не взирая на это. къ вечеру другаго дня весь заводъ зналъ объ этомъ. Болтала Матрешка, которой Дунька повѣрила эту тайну, хотя тоже съ условіемъ не звонить языкомъ, разсказывала всѣмъ и каждому и Ульяна, какъ она являлась къ Дунькѣ сватьей отъ Глѣба Кириловича.
— Такъ мнѣ, душечки мои, прямо и сказалъ: «пойди ты, говоритъ, къ ней и скажи, что чѣмъ ей безъ закона съ Леонтьемъ путаться, то лучше-же я законъ съ ней приму, потому что я такъ въ нее влюбившись, что даже ночей не сплю и отъ пищи отбился. Возьмемъ, говорятъ, и повѣнчаемся, только пущай она на Леонтья наплюетъ и держитъ себя въ акуратѣ». Вѣдь эдакое, дѣвушки, счастье дѣвкѣ привалило! Обжигало, пятьдесятъ рублей на всемъ готовомъ получаетъ и у хозяина лѣто и зиму работаетъ.
— Не наплюетъ она на Леонтья. Гдѣ тутъ наплевать, коли ихъ водой не разольешь! рѣшали слушающіе. — Да и не одинъ у ней Леонтій. Она вонъ и съ Сенькой Муравкинымъ путается.
— По веснѣ она съ Муравкивымъ путалась, а потомъ, какъ Леонтій ему всѣ печенки отбилъ, то Муравкинъ къ ней даже и не подходитъ, возражала Ульяна.
— Поди ты! Сама я видѣла, какъ недѣлю тому назадъ они сидѣли въ олешникѣ на задахъ и смородину ѣли, она и Муравкинъ. А потомъ тутъ какъ-то разъ за грибами вмѣстѣ ходили. Я иду по рѣчкѣ, вонъ тамъ, гдѣ барочный-то лѣсъ сложенъ, а они съ кошолками мнѣ на встрѣчу и выходятъ изъ осинника, разсказывала какая-то баба. — Она подлая. Ее и Леонтію-то удавить, такъ и то мало. Да и помимо Муравкина…
— Неправда, ангельчикъ, неправда. Просто она любитъ съ мущинами, лясы точить, выгораживала Дуньку Ульяна.
— Хороши лясы, коли сидитъ въ олешникѣ съ Муравкинымъ обнявшись и ягоды ѣстъ!
— Законъ приметъ, такъ перемѣнится, замѣтила еще одна женщина. — Въ законѣ жить или безъ закона! Закона-то наша сестра какъ добивается! Даже на все готова, потому мужъ… А въ дѣвкахъ такъ что ей? На все плевать. Все трынъ-трава.
— И она мнѣ, Дунька-то, то есть… «Я, говоритъ, какую угодно клятву ему дамъ, землю съѣмъ, что на Леонтія наплюю», врала Ульяна.
— И, мать! Повадился кувшинъ по воду ходить, такъ тутъ ему и голову сломить. Никакія клятвы не помогутъ, коли кто себя на такой ногѣ держитъ. Хоть цѣлую тачку земли съѣстъ, такъ будетъ то-же самое.
— Ну, не скажи. Сколько я видѣла по заводамъ, что въ дѣвушкахъ гуляютъ, а законъ примутъ я такія жены станутъ, что хоть портретъ съ нихъ пиши. Мужъ все-таки мужъ и всякая это чувствуетъ. А полюбовникъ что такое? Сегодня онъ есть, а завтра и сбѣжалъ.
Слдухи о предстоящей женитьбѣ Глѣба Кирилавича на Дунькѣ дошли до товарища Глѣба Кириловича, старика-обжигалы Архипа Тихоновича, и наконецъ до прикащика Николая Микайлова. Тотъ к другой поздравляли его, но не обошлись безъ предостереженій. Архипъ Тихоновъ прибавилъ:
— Смотри, не обмишурься. Дѣвчонка-то она верченная да путанная.
— Я законъ принимаю, а не кто другой, сухо отвѣчалъ товарищу-обжигалѣ Глѣбъ Кириловичъ.
Прикащикъ сказалъ:
— Тебѣ съ горы виднѣе, а только, по моему, напрасно. Лучше-бы гдѣ-нибудь изъ другаго мѣста взялъ. Дѣвки-то тутъ у насъ на заводѣ все непутевыя, а Дунька эта самая, такъ и совсѣмъ верченная.
— Желаю душу человѣческую спасти. Собой она чудесная дѣвица, душа у нея, Николай Михайловичъ, прекрасная, отвѣчалъ Глѣбъ Кириловичъ, потупившись. — Ежели за ней теперь и есть какія прорухи, то замужемъ остепенится.
— Ну, смотри… Дѣвчонка-то она дѣйствительно смазливенькая, а только…
Прикащикъ не договорилъ. Глѣбъ Кирядовичъ поклонился и сказалъ:
— Авдотья Силантьевна, Николай Михайловичъ, будетъ просить васъ быть отцомъ посаженнымъ, такъ какъ у ней одна только мамаша въ жизности, а родителя нѣтъ.
— Что-жъ, я куплю образъ.
— А самъ я мечтаніе въ мысляхъ имѣю за симъ дѣломъ къ хозяину и хозяйкѣ обратиться. такъ какъ у меня ни папаши, ни мамаши нѣтъ.
— Тебя хозяева благословятъ, не откажутъ, потому хозяинъ тобой доволенъ, далъ отвѣтъ прикащикъ.
Рабочіе, узнавъ о женитьбѣ Глѣба Кириловича на Дунькѣ, исподтишка посмѣивались надъ нимъ.
— Вонъ Леонтъевъ будущій своякъ идетъ! кивали они на него.
— Да и Сеньки Муравкина тоже, прибавляли другіе.
А Глѣбъ Кириловичъ приготовлялъ хозяйство для своей предстоящей семейной жизни. Какая-то пропившаяся семья продавала самоваръ на заводѣ, и онъ сейчасъ-же пріобрѣлъ этотъ самоваръ. Къ заводу подъѣхала лодка съ горшками, плошками — и онъ накупилъ горшковъ, плошекъ, купилъ даже умывальникъ. У прохожаго татарина-торговца онъ вымѣнялъ на старые сапоги и прорванные брюки нѣсколько аршинъ бомазеи, у бродячаго туляка-торговца купилъ большой кухонный ножъ, пару винтовыхъ замковъ и щипчики для раскалыванія сахара. «Все это въ хозяйствѣ понадобится, такъ ужъ лучше-же заранѣе», думалъ онъ. Купленныя вещи онъ разставлялъ у себя въ каморкѣ въ углу, приводилъ туда Дуньку и, восторгаясь ими, показывалъ ей.
