Девочки были поражены не меньше Майи. Аля бросилась подбирать открытки. Лида подняла тетрадь. Из нее выпали промокашка и несколько марок.
Лида открыла тетрадь, чтобы положить промокашку:
— Ой!
— Что? Что? Покажи! — Аля подскочила к ней. — Дай почитать! Что там?
Но Лида захлопнула тетрадь:
— Нельзя. Я нечаянно. И я извинюсь…
Аля надула губы:
— Сама прочитала, а мне так нельзя! А я тоже сначала прочитаю, а потом извинюсь.
Но Лида не дала тетрадь. Она смотрела на нее и о чем-то сосредоточенно думала.
Все девочки уже позавтракали и теперь возвращались в спальню. Они обступили Женину кровать. Каждой хотелось посмотреть, что там за марки и открытки, узнать, откуда они взялись.
В дверь просунулась вихрастая голова. По утрам к Нине обычно прибегали Женя и Лида — они вместе причесывали ее, помогали одеться. А сегодня никто не пришел.
Нина робко переступила порог — кто знает этих старших, что у них на уме! Заметят и еще рассердятся: «Не приставай! Не мешай!» А она ведь не пристает и никому не мешает!
Но на Нину никто не обратил внимания, и она на цыпочках пробралась к Лиде, потянула за рукав.
— Это я! — топотом сказала она.
— Не приставай! — отмахнулась Лида.
Но, во-первых, она не пристает. Во-вторых, «не приставай» еще не значит «уходи». И Нина поближе притиснулась к Лиде, вцепилась в ее пояс и вытянула шею, стараясь разглядеть, что там, на кровати.
— Девчата, смотрите, что-то написано! — сказала Галя, подбирая забрызганную чернилами открытку. И стала читать: — «…сообщить адрес… Максимова Зинаида Корнеевна, восемьдесят девять лет…»
Дальше расплывалась клякса.
— Это она свою бабушку ищет, — решила Галя. — И стыдно рыться!
Тут уж Нина не выдержала. Расталкивая старших, она пролезла вперед, к самой кровати.
— А у Жени никакой бабушки нету! — выпалила она.
— Нина, не вмешивайся, не твое дело! — строго остановила Лида.
— Нет, вмешивайся! — Нина тряхнула головой, и на ее макушке вскочил упрямый хохолок. — Я правду говорю. Я ей про свою бабушку рассказывала, а она говорит: «Ты, Нина, счастливая, а у меня никакой бабушки не было!» А у Жени была сестричка, вот! Зина. И она потерялась. Маленькая, вроде меня…
Нина увлеклась, говорила громко, размахивала руками. А все старшие ее слушали. Потому что ничего-то эти старшие не знали!
— Постой! — сказала Шура, которая до сих пор не проронила ни слова. — Женину сестру зовут Зиной? Зинаида, значит… Да это она и есть — Зинаида Корнеевна. — Шура показала девочкам другую надписанную карточку. — И тут вовсе не «восемьдесят девять лет», а восемь тире девять!
— Шура права! — подхватила Лида. — Женя ищет сестру!
А потом она открыла тетрадку и показала Шуре:
— Посмотри-ка, ты ведь начальник штаба. И вот что я думаю…
— Восемьдесят девять лет! — смеялась Аля. — Бабушка!.. Вот придумали! Вот умора!
— Девочки, Женя идет — прячьте! — испуганно крикнула Кира, стоявшая возле двери.
Поздно!
Женя вошла в спальню. Она увидела застывших в смущении девочек, разбросанные на кровати адресные открытки и марки. И Лиду с тетрадью в руках.
Женя покраснела, рванулась было вперед, чтобы выхватить тетрадь, но столько глаз смотрело на нее, и она испугалась — вдруг сейчас при всех расплачется. Тихо, с усилием она сказала:
— Лида, как тебе не стыдно!
И выбежала из спальни.
Аля опомнилась раньше всех. Она бросилась за Женей вдогонку. Она хотела сказать, что девочки вовсе не собирались читать ее открытки, что они не виноваты, и если бы не щетка…
Но Жени и след простыл.
Глава двадцатая. Обида
Не помня себя от обиды, Женя кинулась в коридор. А Тамара Петровна еще говорила: «Напрасно ты, Женя, девочек стесняешься. Никто над тобой смеяться не станет!» Вот тебе и «напрасно»!..
В коридор вошла Ксения Григорьевна. В руках она держала большой букет только что срезанных для вестибюля белых и красных махровых гвоздик.
— Ты куда?.. Что с тобой, что случилось? — Она бросила цветы на подоконник и подбежала к Жене.
Ксения Григорьевна перепугалась: «Что с девочкой? На ней лица нет!»
С трудом сдерживая слезы, Женя проговорила:
— Я… я к Тамаре Петровне…
И выскочила на улицу.
«Смеяться не станут»! А вот девочки нашли тетрадь и смеются. И, перебегая улицу, Женя словно все еще видела изумленные, любопытные лица девочек, рассматривающих ее открытки. А Лида! Да ведь это она показывала тетрадь Шуре. Недаром она так испугалась, когда Женя вошла в спальню.
Тамара Петровна жила неподалеку, и через десять минут Женя уже завернула в знакомый переулок, миновала скрипучие деревянные ворота и вошла во двор. «Зачем они рылись в моих карточках? — горько думала она. — Им смешно, что я не умею писать!»
Посреди двора на железной проволоке был растянут ковер, и толстая женщина в белой кофте с засученными рукавами молотила по нему длинной палкой.
— Небось, из детского дома прислали! — сердито проговорила она, поправляя сбившийся на брови пестрый платок.
— Нет, не прислали. Только мне очень нужно…
Женщина еще больше рассердилась:
— Дня не обойдутся… поболеть человеку не дадут!
И набросилась на ковер. Она колотила так быстро, что казалось, будто палка ожила и сама заскакала по ковру. Над ковром взвилась туча пыли.
Женя чихнула, закрыла лицо рукой и отбежала в сторону.
— Врач у нее сейчас, понятно?
Женщины больше не было. Ее приглушенный голос доносился из тучи пыли. Женя хотела спросить; «А можно зайти потом, попозже?», но не решилась.
— Дайте человеку в себя прийти, поправиться… да отдохнуть от вас… — слышалось из-за ковра. — У меня своих только трое, и то за день голова вспухнет!
Удары вдруг прекратились, во дворе стихло, пыль начала рассеиваться. И перед Женей, точно джинн из «Тысячи и одной ночи», окутанная серыми клубами, снова появилась сердитая женщина.
— Нечего ее беспокоить! Спит Тамара Петровна, и всё… Я знаю, я ее соседка.
И палка снова заскакала по ковру.
«Что же делать?» — думала Женя, медленно направляясь назад, к воротам. Вот сейчас она придет домой и увидит девочек. Одна Майка на смех как подымет! Да и Кира начнет донимать своими пословицами.
— Женя! — вдруг услышала она позади знакомый голос и оглянулась.
Из окошка махала рукой Тамара Петровна:
— Заходи! Заходи!
Женя обрадовалась и побежала к подъезду.
Тамара Петровна в пестром халате лежала на диване, укрытая одеялом. Как она осунулась и побледнела! На коленях она держала книгу и исписанный карандашом лист бумаги. Книги были повсюду — и на письменном столе, и на столике под зеркалом, и на этажерке.
— Вы это всё прочитали? Так много? — спросила Женя.
— А читать надо много, если хочешь много знать, — улыбнулась Тамара Петровна. — Вот сейчас я готовлю письменное задание, а потом отошлю его в институт. Я ведь учусь заочно. Видишь, сколько надо прочитать к одному уроку? — И она остро отточенным карандашом показала на брошюры и журналы, сложенные стопкой на стуле.
— Вы учитесь? — еще больше удивилась Женя. Ей казалось, что Тамара Петровна уже давно выучилась всем наукам на свете.
Тамара Петровна отложила книгу в сторону, поправила одеяло:
— Да, учусь, как воспитывать таких вот девочек, которые по ночам не спят.
Женя оторопела: Тамара Петровна уже все знает?
— Я тоже училась… чтобы лучше писать… только буквы…
— Положим, что не только буквы, но и адреса… Да я знаю, знаю, зачем ты это делаешь!
Тамара Петровна и сама уже давно начала искать Зину Максимову. «Война разлучила сестер, и надо помочь им найти друг друга, — думала она. — Найдется Зина — заберем ее к себе. Если бы эта девочка нашлась, Женя скорей повеселела бы, к ней быстрее вернулось бы детство, которого она столько лет была лишена». И Тамара Петровна побывала в отделе детских домов Министерства просвещения РСФСР. Она написала запрос и в Министерство просвещения в Минск, но пока ничего не добилась и решила обратиться в управление, которое разыскивает детей по всему Союзу.
— Ты ищешь свою сестричку… Я тоже ее ищу. — Тамара Петровна обняла Женю за плечи. — Позавчера я заходила в управление, к подполковнику Журавлевой, но не застала ее. Поправлюсь — непременно опять схожу.
Женя вздохнула и отвела глаза. Что ж, придется снова ждать.
На столе, за вазой с цветами, виднелась белая гипсовая скульптура — бюст Дзержинского. «Совсем такой же, как у нас в библиотеке», — подумала Женя.
— А ты знаешь, Дзержинский создавал первые детские дома! — сказала Тамара Петровна, перехватив ее взгляд.
И стала рассказывать, как в первые годы советской власти, когда в стране еще только налаживался порядок и жилось очень тяжело, голодно и холодно, Феликс Эдмундович заботился, чтобы ребятам было тепло и сытно, чтобы они вырастали умелыми, знающими людьми. Феликс Эдмундович горячо любил людей, и особенно детей. Так же горячо он ненавидел врагов советской власти.
