Фаренгейт сначала предложил перебить всех животных и затем сохранить их в атмосфере углекислоты, но Сломка восстал против этого бесполезного истребления.
— К чему это? — возразил он. — Ведь все равно ни одному из них не удастся уйти с острова.
Пересчитав всю дичь, путешественники отправились к профессору, погруженному в изучение пути кометы, и объявили ему о результатах своих трудов. Каково же было их удивление, когда, выслушав их, старый ученый недовольно нахмурился.
— На шесть месяцев! Только на шесть месяцев! — воскликнул он.
— Как, черт побери! Вам этого мало? — ответил ему американец. — Но сколько же времени, вы полагаете, нам придется сидеть здесь?
Профессор задумался.
— Сколько? Лет шесть, может быть.
Единодушное восклицание слушателей пре рвало речь ученого.
— Шесть лет!
— Почему же ты, папочка, так полагаешь? — спросила Елена.
— Потому что есть данные предполагать, что мы находимся на комете, открытой американцем Туттлем. Если это так, то мы сначала обогнем Солнце, затем будем последовательно пересекать орбиты Венеры, Земли, Марса, Юпитера.
— Где же окончится эта длинная прогулка? — воскликнул Гонтран.
— В окрестностях Сатурна.
Спутники старого ученого были так ошеломлены его известием, что долго не могли опомниться. Перспектива в течение шести лет оставаться на клочке земли, величиною не более квадратной версты, заброшенном среди безжизненных угольных пустынь, ужасала каждого из них.
— Но, может быть, ваши вычисления ошибочны, профессор, и мы находимся не на комете Туттля, — ухватился Гонтран за единственное утешительное предположение.
— Весьма вероятно! — согласился ученый.
— Ага, вот видите! — обрадовался Гонтран. — Но тогда…
— Тогда дело, конечно, совершенно иное, комета будет описывать параболу и унесет нас из пределов солнечной системы в межзвездные области.
— И мы никогда не увидим более Земли? — с отчаянием пробормотала Елена.
— Никогда.
Мрачное молчание встретило слова профессора.
— Нет, не бывать этому! — воскликнул наконец Гонтран, топнув ногою. — Мы должны непременно где-нибудь высадиться в пределах Солнечной системы.
— Где же? — сухо спросил его ученый.
— Ну, хоть на Вулкане.
Если бы змея внезапно укусила Михаила Васильевича, то и тогда он не сделал бы такого отчаянного прыжка, как при этих простых словах Гонтрана.
— На Вулкане? — проговорил он. — Я не ослышался? На Вулкане? — продолжал он грозным тоном, наступая на Гонтрана. — Итак, вы верите в существование Вулкана?
Гонтран сначала перепугался, не сказал ли он какой-нибудь колоссальной глупости, но затем, вспомнив, что он читал о существовании Вулкана в сочинениях своего знаменитого однофамильца, ободрился.
— Ну да, — отвечал он неуверенным тоном.
Профессор с отчаянным видом поднял руки к небу.
— Он верит в существование Вулкана!.. — воззвал старик трагическим тоном.
— Отчего же не верить? — спросил его Гонтран хладнокровно.
— И это ученый! — продолжал профессор тем же трагическим тоном. — Чтобы признать существование новой планеты в солнечной системе, для него достаточно заявления какого-то выжившего из ума деревенского докторишки, который, поглядев на Солнце не более часу, объявил, что видел прохождение перед солнечным диском черного круглого пятна. Нет, — все более и более горячась, прибавил старик — чтобы установить такой крупный факт, нужны глаза, а не воображение.
— Но вы забываете, профессор, — отвечал затронутый за живое тоном своего собеседника, Гонтран, — вы забываете, что если даже заявление доктора Лескарбо имело в основании зрительный обман, то великий Леверрье…
— Да что ваш Леверрье, — запальчиво перебил его Михаил Васильевич. — Он открыл Нептун, правда, но что касается несуществующего, то разве по его вычислениям не выходило, что планета пройдет пред солнечным диском 22 марта 1877 года? И однако, ни один астроном не заметил в этот день на Солнце решительно ничего.
Гонтран, знания которого не простирались так далеко, не знал, что возразить на это, но его выручил Сломка.
— Зато вы помните, профессор, — проговорил он, — что 29 июля 1878 года, во время солнечного затмения, американцы Уатсон и Свифт видели между Меркурием и Солнцем две какие-то планеты.
Михаил Васильевич хотел отвечать, но ему помешал зычный рев патриотичного Фаренгейта.
— Браво, Уатсон и Свифт! — закричал американец, даже не разобрав хорошенько, в чем дело, но услышав имена своих соотечественников. — Уж если они решили, что Вулкан существует, значит это верно!
Это восклицание переполнило чашу терпения старика.
— Фаренгейт, — заговорил он дрожащим от волнения голосом, — ваши Уатсон и Свифт просто невежды: то, что они приняли за планеты, оказалось впоследствии ничем иным, как звездами Зета и Тета созвездия Рака. Что касается вас, — обратился ученый к Гонтрану, из-за которого поднялась вся буря, — то я должен просить вас оставить всякие виды на мою дочь. Чтобы жить в семействе, нужно иметь общность взглядов и идей. Я думал прежде, что между нами эта общность существует, но теперь вижу, как я глубоко ошибался.
— Но, Михаил Васильевич… — пробормотал ошеломленный Фламмарион.
— Ни слова более! Между нами все кончено!
С этими словами профессор, весь красный от гнева, оставил компанию и поспешно направился в отдаленный конец острова.
На один момент Гонтран и его невеста остались неподвижными. Затем Елена со слезами на глазах опустилась на лежавший у подножья дерева камень. Гонтран машинально подсел к ней.
— Гонтран! — прошептала молодая девушка.
— Елена! — отвечал Фламмарион, хватая ее за руку. — О, чтобы черт побрал совсем и Вулкан, и тех, кто его открыл! — воскликнул он.
В эту минуту к влюбленной парочке подошел Сломка.
— Ну, что? — смеясь, спросил он приятеля.
— Ах, оставь пожалуйста! — недовольно отвернулся тот. — Вечные издевки…
Инженер усмехнулся, пожав плечами, и обернулся к Елене.
— Что это? Вы плачете? — с удивлением спросил он.
— Ах, вы не знаете папы: он неумолим к тем, кто не разделяет его астрономических воззрений, — отвечала, стряхнув слезу, Елена. — Он все простит, только не это.
— Ну, успокойтесь, успокойтесь, дорогая Елена. Поверьте мне, все перемелется, мука будет.
Елена печально покачала головой.
— Что же делать теперь? Что делать Гонтрану? — молящим голосом обратилась она к инженеру. — Посоветуйте!
Сломка подумал несколько мгновений.
— По-моему, Гонтрану следует держать себя так же, как он уже начал. Если он скоро откажется от своей идеи, будет еще хуже: ваш отец станет тогда считать его за такого же невежду в астрономии, каков, например, Фаренгейт. Если же, напротив, он будет настаивать на своей точке зрения насчет существования Вулкана, то Михаил Васильевич посердится, а потом свыкнется с этой мыслью. Ведь встречаются же в ученых обществах и академиях люди, держащиеся диаметрально противоположных взглядов! И не ссорятся же они из-за этого!
Успокоив молодую девушку, инженер тонко намекнул ей, что теперь не мешало бы и пообедать: времени уже достаточно. Вспомнив о своих обязанностях хозяйки, Елена отправилась к шару, где Фаренгейт уже развел костер, и в хлопотах о приготовлении обеда забыла свое горе.
Обед прошел в глубоком молчании. Старый ученый и Фламмарион, сидели точно два петуха, готовые сцепиться друг с другом; инженер внимательно наблюдал за ними, едва удерживаясь от смеха; Елена волновалась, чтобы между ее отцом и женихом не произошло новой схватки, и только один Фаренгейт оставался совершенно равнодушным ко всему, кроме вкусного жаркого.
Удовлетворив, наконец, свой аппетит и поблагодарив хозяйку, Фаренгейт развалился на траве и начал напевать какую-то арию.
— Знаете что, профессор? — вдруг проговорил он, обрывая арию. — Хотите держать со мной пари на сто долларов, что Уатсон и Свифт правы?
Старый ученый сухо пожал плечами.
— Я уже высказал свое мнение по этому вопросу, — отрывисто сказал он, — нечего к нему и возвращаться.
Михаил Васильевич помолчал немного, потом спросил:
— А почему, любопытно знать, вы уверены, что ваши соотечественники правы?
— Почему? Очень просто, — не задумываясь, отвечал Фаренгейт. — Американцы, мистер Осипов, народ положительный, это не то, что ваши русские или французы.
Старый ученый презрительно усмехнулся.
— Только-то? — промолвил он.
— Нет, не только, — вмешался в разговор Гонтран. — Я уже имел честь заявить вам, что Леверрье…
— А я вам повторяю, что ваш Леверрье не доказал ничего.
— Как ничего? Не он ли, на основании неправильностей в движении Урана, открыл Нептун? Надеюсь, этого вы не станете отвергать?
