Механизмы самооправдания памяти были бы просто еще одним интересным, хотя часто и раздражающим аспектом человеческой при роды, если бы не тот факт, что мы живем своей жизнью, принимаем решения, относящиеся к другим людям, формируем философию, которой руководствуемся, и сочиняем целые нарративы-повествования на основе воспоминаний, часто верных, но нередко и абсолютно ошибочных. Довольно неприятно уже то, что какие-то события происходили, а мы о них не помним, и страшно, что мы помним о том, чего в реальности не происходило. Многие наши ошибочные воспоминания неопасны, как воспоминания о том, кто нам читал книгу «The Wonderful О», но иногда они влекут за собой и более глубокие последствия не только для нас, но и для наших семей, наших друзей и для общества в целом.
Истинные истории о ложных воспоминаниях
В 1995 г. в Германии Биньямин Вилкомирски опубликовал книгу «Фрагменты» («Fragments») — мемуары о своем ужасном детстве в концентрационных лагерях Майданек и Биркенау. Его книга — воспоминания маленького ребенка о жестокостях нацистов, его освобождении и переезде в Швейцарию, была встречена восторженными похвалами. Рецензенты сравнивали ее с книгами Примо Леви и Анны Франк. Газета New York Times назвала книгу «поразительной», а газета Los Angeles Times охарактеризовала ее как «классическое свидетельство очевидца холокоста». В Соединенных Штатах «Фрагменты» получили в 1996 г. «Национальную премию за еврейские книги» в номинации «Автобиография и мемуары», а американская Ортопсихиатрическая Ассоциация присудила Вилкомирски свою награду имени Хаймана за исследования холокоста и геноцида. В Британии книга получила литературную награду имени Уингейта журнала Jewish Quarterly, во Франции ей присудили награду Prix Memoire de la Shoah, учрежденную Французским фондом иудаики. Мемориальный музей холокоста в Вашингтоне послал Вилкомирски в турне для сбора пожертвований по шести городам США.
Потом оказалось, что «Фрагменты» были выдумкой с первой до последней страницы. Автор, настоящее имя которого было Бруно Гросьен, не был евреем, и у него не было еврейских предков. Он был швейцарским музыкантом, его родила в 1941 г. незамужняя женщина, Ивон Гросьен, а потом усыновила бездетная швейцарская супружеская пара но фамилии Доссекер. Он никогда не был узником концлагеря. Источником его вдохновения были исторические книги, фильмы, а также сюрреалистический роман Ежи Косинского «Раскрашенная птица» («The Painted Bird») о жестоких испытаниях, пережитых мальчиком во время холокоста [89]. (Ирония заключается в том, что утверждения Косинского о том, что его роман — автобиографический, также оказались ложью).
Давайте переберемся из Швейцарии в богатый пригород Бостона, где живет Уилл Эндрюс [90]. (Этим вымышленным именем его назвал интервьюировавший его психолог). Уилл — красивый, элегантный мужчина, ему за сорок, у него счастливый брак. Уилл верит, что его похищали инопланетяне, у него яркие воспоминания о том, как они проводили на нем медицинские, психологические и сексуальные эксперименты, продолжавшиеся не менее десяти лет. Он рассказывает, что его наставница-инопланетянка забеременела от него и родила мальчиков-близнецов, которым сейчас уже по восемь лет. Он печально сообщает, что уже не увидит их, но они играют важную эмоциональную роль в его жизни.
Виновны ли в обмане эти два человека? Выдумал ли Бруно-Беньямин Гросьен-Доссекер-Вилкомирски свою историю, чтобы стать мировой знаменитостью, сочинил ли Уилл Эндрюс свои воспоминании о похищении инопланетянами, чтобы попасть в телешоу Опры Уинфри? Мы так не думаем и полагаем, что их не следует обвинять в обмане, так же, как и Тома Брокау. Что же, возможно, они психически больны? Совсем нет. Они живут абсолютно нормальной жизнью, действуют разумно, работают, поддерживают взаимоотношения с другими людьми, оплачивают свои счета. На самом деле, они очень похожи на тысячи других людей, которые помнили и рассказывали об ужасных страданиях, пережитых ими в детстве или в период взрослости, но в реальности этого, как позже было убедительно доказано, с ними никогда не происходило. Психологи, исследовавшие многих из этих людей, сообщают, что у них не было шизофрении или других психических болезней. Если у них и были какие-то психологические проблемы, то они не выходили за пределы диапазона обычных проблем, таких как, депрессия, тревожность, расстройства пищевого поведения, одиночество или потеря ориентации в жизни (экзистенциальная аномия).
Итак, ни Вилкомирски, ни Эндрюс не были сумасшедшими или обманщиками, но их воспоминания были ложными, и для этого были особые причины — самооправдания. Их истории, на первый взгляд такие разные, похожи, так как в их основе лежат общие психологические и неврологические механизмы, способные создавать ложные воспоминания, но, тем не менее, очень яркие и насыщенные реальными эмоциями. Эти воспоминания не возникают мгновенно, как внезапное озарение. Обычно проходят месяцы, иногда годы, и для их развития требуется последовательность стадий, которая теперь хорошо известна психологам.
По свидетельству швейцарского историка Стефана Мехлера, интервьюировавшего самого Вилкомирски, его друзей, родственников, бывшую жену и практически всех людей, как-то с ним связанных, мотивами Бруно Гросьена были не корысть и эгоизм, но самоутверждение. Гросьен потратил более двадцати лет, трансформируя себя в Вилкомирски: написание книга «Фрагменты» было последним этапом его метаморфозы в новую индивидуальность, а не первым шагом на пути просчитанной лжи. «Видеозаписи выступлений Вилкомирски и свидетельства очевидцев создают впечатление о нем как о человеке, испытывающем эйфорию от своего повествования, — писал Мехлер. — Он по-настоящему расцвел в роли узника концлагеря, потому что он, наконец, нашел в ней самого себя» [91]. Новая индивидуальность Вилкомирски как человека, пережившего холокост, дала ему действенную цель и смысл существования, а также обеспечила восхищение и поддержку бесчисленных читателей. Разве мог бы он получить иным способом все эти награды и приглашения выступать с лекциями? Ни в коем случае, если бы гак и остался второразрядным кларнетистом.
Беньямин Вилкомирски, он же Бруно Гросьен, провел первые четыре года своей жизни, постоянно переезжая с места на место. Его мать видела его только иногда, а потом вообще отказалась от него, отдав в детский дом, где он жил, пока его не усыновили Доссекеры. Встав взрослым, Вилкомирски решил, что его детские годы были источником его нынешних проблем, и, возможно, так и было. Очевидно, однако, что такая обычная история: мать-одиночка, которая не могла о нем позаботиться, потом усыновление доброй, но не чуткой супружеской парой, не могла достаточно драматично объяснить его сложности. Но, что если его не просто усыновили, а спасли после войны, а потом заменили им мальчика по имени Бруно Гросьен в приюте? «По какой иной причине, — думал Вилкомирски, по словам его биографа, — он был подвержен внезапным приступам паники? И откуда у него шишка на затылке и шрам на лбу? Или ночные кошмары, которые его постоянно мучают?» [92].
Почему? Приступы паники — это нормальная реакция на стресс у тех, кто ему подвержен. Почти у каждого человека есть какие-то шишки или шрамы: действительно, у собственного сына Вилкомирски была шишка на затылке на том же самом месте, и это предполагает, что, возможно, дело в генетике. Ночные кошмары бывают у многих людей, и, как это ни удивительно, совсем не обязательно отражают какие-то реальные события. У многих переживших травмирующие ситуации взрослых и детей ночных кошмаров не бывает, но они бывают у многих из тех, кто такие ситуации не переживал.
Но Вилкомирски не был заинтересован в подобных объяснениях. В поисках смысла своей жизни, он начал спуск со своей пирамиды, решив, что найдет настоящую причину для симптомов, приобретенных им в первые четыре года жизни. Сначала он не помнил ни о каких ранних травмирующих событиях и чем больше он погружался в свои воспоминания, тем более ускользающими становились его ранние годы. Он начал читать о холокосте, в том числе воспоминания тех, кто его пережил и выжил. Он начал считать себя евреем, повесив на дверь мезузу (кусочек пергамента с отрывками из Торы), и стал носить звезду Давида. В возрасте 38 лет он познакомился с Элицуром Бернстайном — израильским психологом, живущем в Цюрихе, который стал его ближайшим другом и советником в его путешествии в прошлое.
Охотясь за своими воспоминаниями, Вилкомирски поехал в Май-Данек с группой друзей, включавшей Берстайнов. Когда они приехали, Вилкомирски заплакал: «Это был мой дом! Здесь был карантин для детей!». Группа посетила историков в архиве лагеря, но, когда Вилкомирски спросил их о карантине для детей, они посмеялись над ним. «Маленькие дети умирали или их убивали, — сказали они, — у нацистов не было для них никаких детских яслей в специальных бараках». Но к тому времени Вилкомирски уже зашел так далеко в поисках своей идентичности, что его не могли остановить доказательства его ошибки, так что его реакцией было ослабить диссонанс, утверждая, это историки ошибались: «Из-за них я выглядел глупцом. Это было очень мерзко с их стороны, — сказал он Мехлеру. — Начиная с этого момента, я знал, что скорее могу положиться на свою память, а не на го, что говорят так называемые историки, которые никогда не задумывались о детях в своих исследованиях» [93].
