— Мы беседовали десять минут, — добавил Дегре.
— Приятный собеседник… — подхватил секретарь суда. Элион отчаянно пытался найти объяснение происходящему. Голова у него раскалывалась, казалось, еще немного — и с ним случится удар.
— Боже мой! — пробормотал он. — Я, наверное, сплю? Или эти люди безумны?.. Или сам я сошел с ума?.. Господи, Господи, отрезви их разум — и мой тоже!
Похоже, мольба была услышана, потому что Ламот-Мутон сказал:
— Он молод, этот господин де Жюссак. Хрупкий… Но глаза, голос, манеры!..
— Брюнет, не правда ли? — вскричал молодой человек. Догадка осенила его.
— С длинными вьющимися локонами… Лицом бледен… Одет в фиолетовый бархат…
— Верно, верно, — подтвердил Дегре.
— Ясно, это он украл письмо! — заключил Элион твердо.
— В самом деле? — недоверчиво поинтересовался господин де ла Рейни.
— Этой ночью… В предместье Сен-Жак… Я помог ему попасть в Париж…
— Каким же образом?
— …Этому жалкому мальчишке — шевалье де Сент-Круа, — проговорил барон сквозь зубы.
Собеседники Элиона замерли как громом пораженные. Первым вышел из оцепенения Ламот-Мутон. Он вдруг начал чихать, потом его одолел приступ кашля. Генерал-лейтенант и Дегре подступили к молодому человеку и принялись осаждать его вопросами:
— Так как вы сказали, его имя?
— Это некий шевалье, с которым я имел несчастье встретиться на своем пути.
— Где это случилось?
— Когда?
— Вчера на закате солнца в кабаке у ворот Сен-Жака.
— И этот шевалье назвался…
— Арман де Сент-Круа. Да-да, именно так.
— Что произошло между вами?
— Если в двух словах, то вот что…
И крестник Арамиса поспешно рассказал во всех подробностях все, что наш читатель уже знает. Собеседники жадно слушали его рассказ, растерянно поглядывая друг на друга. Наконец в один голос они воскликнули:
— Это она!
— Кто она? — удивился наш провинциал.
— Арманда де Сент-Круа, — ответил служащий судебного ведомства. — Наш посол в Мадриде докладывал мне о ней во время своего прошлого визита в Париж.
— Арманда?.. Женщина!.. Это была женщина!..
— И решительная женщина, — подал голос Дегре, — опаснее, чем двадцать мужчин.
Ламот-Мутон кашлянул, как бы в подтверждение этих слов. Господин де ла Рейни схватился за голову, готовый вырвать волосы из парика.
— И я, — закричал он, — поверил рекомендации и дал ей чистый бланк, который откроет перед ней все двери!
Он вскочил с кресла.
— Немедленно прикажите обыскать весь Париж! Найти эту мерзавку любой ценой и помешать ей приблизиться к Версалю!
— Уж я об этом позабочусь! — сказал Дегре. — И будьте покойны, ваше сиятельство: вот пальцы, из которых еще не удавалось выскользнуть ни одному угрю!.. — И, пошевелив своими толстыми пальчиками, процедил сквозь зубы: — Пришлось уже наводить о ней справки: подлая тварь клялась, что я умру только от ее руки.
С этими словами он бросился со всех ног выполнять приказание генерал-лейтенанта.
Господин де ла Рейни повернулся к секретарю суда.
— Поставьте на ноги всю администрацию! Комиссаров, судей!.. Чтобы эта женщина была здесь, слышите вы?.. И, черт вас возьми, всех, кто не расшибется в лепешку, выгоню без всякой жалости: в полиции нерасторопные равны предателям!
Ламот-Мутон вышел, кашляя и чихая.
Элион растерянно стоял на середине комнаты, не чувствуя под ногами пола. Де ла Рейни озабоченно посмотрел на него. Нахмурив брови, он принялся извиняться:
— Господин барон, поверьте, я искренне сожалею о случившемся недоразумении… Извините мое заблуждение и несдержанность речи…
— О сударь!..
Господин де ла Рейни перебил его:
— Но признайтесь, вы тоже виноваты. Допустили множество ошибок… Уж слишком вы неосторожны, молодой человек… — Он на мгновение о чем-то задумался и, наморщив лоб, продолжал: — К сожалению, меня зовет долг. Я вас не задерживаю более. Что бы там ни было, будьте уверены, крестник благородного герцога д’Аламеды всегда может надеяться на мое доверие, совет и поддержку. — Потом строго и кратко поклонился: — До свидания, господин де Жюссак. Будьте осторожны! И молите Бога, чтобы та, кому вы доверились, не стала источником страшных бедствий для королевства и короля!..
IV
В «РОЩЕ АМАФОНТА»
Так назывался трактир, расположенный на полпути между Парижем и Версалем, на высоте Сен-Клу, откуда открывался вид на Сену с ее зелеными берегами, ныне усеянными виллами, которые поражают взор то своей претенциозностью, то изяществом.
Главным жрецом этого храма, посвященного культу Венеры и Бахуса, служил некий пьемонтский повар, прибывший во Францию вместе с семьей герцогини Бургундской, которая была, как известно, дочерью Виктора-Амадея Савойского.
Хозяин заведения, синьор Гульельмо Кастанья, был маленьким человечком, приветливым и словоохотливым, аккуратно одетым, заботящимся о своей персоне и своих интересах. Он был вежлив со всеми, скромен — с сильными, подобострастен — с богатыми, перед могущественными ползал ничком. Был он наделен — или отягощен, как угодно читателю, — голосом, дающим возможность петь в хоре Сикстинской капеллы.
С полной уверенностью заявляем, что он отличался умением приготовлять макароны с пармезаном и равиоли по-неаполитански, но был знаменит и другим. Стоит только повнимательнее рассмотреть его заведение изнутри, чтобы убедиться в этом.
Трактир синьора Гульельмо Кастаньи представлял собой довольно обширное заведение с тремя сильно отличающимися друг от друга частями. Со стороны дороги открывался сад со множеством беседок в виде равномерно увеличивающихся арок, увитых плющом, в тени которых посетители наслаждались закусками. Далее возвышался дом довольно вульгарной архитектуры, с кухнями, общим залом и жилищем хозяина. К дому же присоединялась большая пристройка, состоящая из прилично меблированных комнаток с окнами в сад, — то, что мы сейчас назвали бы комнатами для свиданий.
Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что эта планировка играла роль особую. Общий зал принимал мелких сошек из военных — мушкетеров, жандармов, драгунов, солдат легкой кавалерии, французских и швейцарских гвардейцев, — пировавших с горничными, гризетками и прачками Севра и Медона. Беседки давали приют мещанским парочкам, иногда весьма зажиточным: месье, обманывающий мадам с какой-нибудь игривой субреткой; мадам, дурачащая месье в компании некоего предприимчивого судейского крючкотвора. Что касается пристройки, этого острова любви, как ее называли, то ее посещали знатные особы, желавшие сохранить инкогнито. Речь идет, конечно, о парах. Считалось чуть ли не кощунством ужинать здесь в одиночестве.
