«…Ты пишешь, что белорусские девчата просили пощадить немца-ефрейтора — денщика оберста, помогавшего им едой и советом. Значит, не всех немцев Гитлер так околпачил…»
И все. Больше нигде ни слова… Возможно, дед и рассказывал мне про этого «нетипичного» немца, однако мог и забыть…
Я даже встал из-за стола, прошелся туда-сюда по наполнившейся солнцем дедовой комнате, посмотрел в окно — на панораму Останкино, напрягая память. Перед глазами неизменно возникал образ другого немца — антифашиста и коммуниста Отто Майера, с которым дед встретился накануне Победы уже в Северной Германии, в Мекленбурге, а вот про этого ефрейтора все-таки не помню!
Зато пришел на память рассказ деда о первой послевоенной встрече ветеранов дивизии полковника Рагулина, ставшего в Восточной Пруссии генералом. Случилось так, что генерал Рагулин и бывший командир взвода, потом роты автоматчиков капитан Крылаткин прибыли к месту встречи первыми. Поезд с основной массой однополчан они ожидали на перроне железнодорожного вокзала, оба страшно волновались и оба пытались скрыть друг от друга это волнение. Стояла щедрая, теплая осень; генерал, все еще крепкий и подтянутый, но все-таки заметно располневший, скрипел новыми хромовыми сапогами и щелкал суставами пальцев. Мой дед задумчиво смотрел вдаль, закусив губу. Вдруг Рагулин подошел к нему «с фронта», положил руку на плечо — почти так же, как в сорок четвертом у отбитого фашистского дота.
— Волнуешься, капитан?
— Да, товарищ генерал… Боюсь не увидеть многих…
— Интересно… — хрустнул опять суставами пальцев Рагулин. — И я боюсь этого — столько лет прошло!..
— Васю Щепкина очень хочу видеть, — сказал Николай Иванович.
— А, того орла — ефрейтора?
— Орла, вы правильно сказали о нем, товарищ генерал. А еще — Митрохина, Файзулина и… Ксюшу Майорову…
— Сестричку-молдаваночку? — оживился Рагулин.
— Ага… она меня спасла, это когда в ногу был ранен…
Генерал (он был в полной форме, со всеми орденами и медалями, тонко звеневшими на его обширной груди) совсем повеселел.
— Ксюша Майорова — геройская девушка была. В двадцать лет такую силу таила, даже тяжеловесов, вроде меня, из огня вытаскивала. Два Красных Знамени ей в дивизии дали, а потом, в Померании, сама попала в госпиталь…
Николаю Ивановичу припомнилось, как по поведению Ксюши он судил тогда об армейской жизни своей Анечки, воевавшей где-то в Венгрии. Никому бы дед не признался в этом, но уже после смерти бабушки проговорился, что он видел ее такой же храброй в бою и недоступной для воздыхателей между боями, какой была «молдаваночка» Ксюша Майорова. Именно она заставила его поверить, что «так бывает».
— Женщинам трудней всего было на войне, — сказал генерал, словно продолжая неоконченную мысль. — И как только вынесли они эти трудности?! А ведь вынесли…
«И моя Анечка — вынесла», — с теплотой подумал Николай Иванович о жене, оставшейся на сей раз в Москве.
Поезд подошел медленно, и почти сразу из многих вагонов поседевшие штатские люди с орденами и медалями на груди бросились к тому месту, где стояли Рагулин и Николай Иванович. Их обоих узнали, обоих обнимали и целовали…
Бывший начальник штаба дивизии, совершенно белый от прожитых лет, но все еще энергичный полковник зычно скомандовал:
— Товарищи, построиться по полкам!
Взметнулись вверх щитки с номерами полков — трех стрелковых, одного артиллерийского, — и, казалось бы, отвыкшие от воинской дисциплины ветераны быстро построились, подровнялись. Правда, под одной табличкой людей оказалось больше, чем под всеми остальными, вместе взятыми.
— Вот оно как… — задумчиво произнес Рагулин, приняв рапорт начальника штаба. — Только одному полку повезло больше…
Файзулина — широкоплечего, с веселыми ярко-черными глазами — Николай Иванович увидел сразу, как только тот вышел из вагона. И рядом с ним, вернее, под руку с ним — шла располневшая, в разукрашенной боевыми наградами черной жакетке Ксюша Майорова.
— Ксюша Файзулина, — смеясь поправила она Николая Ивановича и крепко расцеловала вначале его, а потом генерала Рагулина.
— Приятный сюрприз, — восхитился Рагулин. — Когда это вы?
— После демобилизации, товарищ генерал! — отрапортовал Файзулин, приложив руку к козырьку своей серой кепки.
— Живете где?
— Казань, слышали? Почти рядом.
Выяснилось, что бывший сержант Файзулин уже много лет возглавляет крупный оборонный завод в Татарии, а его жена — большой ученый, доктор физико-математических наук, профессор. Вот вам и Ксюша-молдаваночка!
Правда, на «молдаваночку» она походила и сегодня — чернявая, с благородной сединой в густых волосах, и черносмородиновые глаза ее смеялись совсем так же, как тогда…
В стороне от вокзала, в парке, дымили полевые кухни, вкусно пахло солдатским гороховым супом. К повару из действующей армейской части подошел вразвалочку щупленький, улыбчивый ветеран с несколькими боевыми наградами и мирным орденом Трудового Красного Знамени на груди, и собравшиеся вокруг однополчане с интересом их окружили. Боец-повар растерялся, уж очень знакомо даже ему было лицо этого маленького человека в штатском…
— Дай-ка, друг, я тебе помогу!
Боец безмолвно отдал ветерану и черпак, и поварской колпак, а тот ловко вскочил на подножку полевой кухни, широко, очень знакомо улыбнулся и задорно крикнул:
— Эй, пехота, есть охота? Суп гороховый, каша пшенная, славной силой заряженная! А ну, братишки, несите котелки и крышки, да не все сразу — подчиняйтесь моему приказу!..
И его узнали — фронтового повара Ильку Петрова. Но почему его облик напоминает ветеранам еще кого-то?
Все оказалось просто: бывший повар Илья Николаевич Петров стал после войны известным актером кино, а на встречу с однополчанами приехал в звании народного артиста республики.
Были тут полковники и еще один генерал — бывшие сержанты и бойцы рагулинской дивизии, был первый секретарь обкома — рядовой из взвода Николая Ивановича Крылаткина.
— Никогда б не подумал, что довелось командовать таким большим партийным начальством, — с некоторым смущением обнимая располневшего, с благородной сединой в курчавившихся темных волосах и со значком депутата Верховного Совета СССР на лацкане пиджака бывшего рядового Петра Петровича Серегина, Николай Иванович за шуткой пытался спрятать это свое смущение.
Но Серегин, несмотря на свое столь солидное теперешнее положение, стиснул ротного так радостно и сердечно, что все однополчане одобрительно разулыбались. «Петрушу в квадрате», как в шутку звали тогда ладного и в общем-то довольно находчивого, смелого солдата, узнали и приняли. Только над дедом моим посмеивались:
— Капитан, вспомни, сколько нарядов вне очереди удружил тогда Петру Петровичу!..
Радость и слезы, расспросы и разговоры — им не было конца. К сожалению, никто из однополчан ничего не знал о Васе Щепкине, хотя многие хорошо его помнили.
Следующая встреча состоялась через два года, она тоже стала светлой и радостной, хотя под табличками полков народу заметно поубавилось. И с каждым новым свиданием становилось их все меньше и меньше — столь близких, столь дорогих сердцу Николая Ивановича ветеранов-однополчан.
Последний раз дед ездил в бывший восточно-прусский городок, ставший районным центром Калининградской области, весной — было решено отметить вместе очередную годовщину Победы. Однополчан собралось совсем немного, да и сам генерал Рагулин был уже безнадежно болен, однако на встречу приехал, бодрился перед бывшими своими бойцами и офицерами, первым затянул:
Этот день Победы порохом пропах,День Победы…
И неожиданно задохнулся беззвучным плачем, с трудом, почти шепотом произнес:
Пол-Европы прошагали, пол-Земли,Этот день мы приближали, как могли.День Победы…
Что он думал или что вспоминал в тот момент, никто сказать не мог бы, но слезы заблестели на глазах у всех. Слезы старых солдат…
7.
Не знаю, как долго ходил я от стены к стене по комнате, вспоминая яркие рассказы деда о тяжелых боях в Восточной Пруссии, о рагулинской дивизии, о том последнем Дне Победы, что встретили престарелые рагулинцы вместе со своим комдивом. Машинально остановился возле полки с видеокассетами, даже поставил что-то, не выбирая, и включил телевизор. И невольно вздрогнул, когда на экране вдруг заполыхало Знамя Победы, а дедову комнату словно взорвал мощный шквал маршевой музыки и аплодисментов. Это праздновался юбилей Ленинского комсомола, и в зал торжественного заседания впереди строя молодых воинов знаменосцы-фронтовики вносили священную реликвию Отечества.
