В ночь смены тысячелетий Ельцин поразил страну, объявив, что передает власть премьер–министру. Возвышение Путина отвечало не только чаяниям многих простых россиян, но и корпоративным интересам. В любом случае демократия обанкротилась задолго до того, как он взял власть в свои руки. Тремя месяцами позднее Путин получил необходимую «поддержку» народа благодаря выборам, проведенным теми же олигархами. Они щедро финансировали избирательную кампанию точно так же, как сделали это в 1996 году, и позаботились о том, чтобы устранить всех оппонентов Путина. Его наиболее серьезных соперников, к числу которых относились мэр Москвы Юрий Лужков и бывший премьер–министр Евгений Примаков, «призвали» сойти с дистанции. Владимир Потанин, один из выдающихся промышленных магнатов, во время кампании Путина заявил: «Посмотрим, выполнит ли он свои обещания». Эти обещания состояли в том, чтобы восстановить порядок, но также и в том, чтобы оставить в покое их бизнес–империи. Это было их соглашение с Путиным. Выглядел Пакт более оскорбительно и цинично, чем в остальных странах с переходной экономикой, поскольку в России его заключение объяснили интересами демократии.
Путину понадобилось совсем немного времени, чтобы укрепить свою власть и изменить условия соглашения, заключенного с теми, кто привел его на высокий пост. Еще до своих «выборов» (март 2000 года) Путин приказал арестовать известного репортера «Радио Свобода» Андрея Бабицкого, сообщения которого из Чечни представляли собой прямую угрозу Путину. Одним из поводов для начала второй чеченской войны были подрывы многоквартирных домов в трех российских городах, в результате чего погибло 300 человек. Бабицкий был одним из тех, кто проверял версию, гласящую, что террористические атаки были заказаны российскими спецслужбами. Его обвинили в шпионаже, держали в камере, допрашивали, а затем как террориста передали чеченским повстанцам в обмен на российского солдата[23].
Послание Путина было очевидным: медиа должны рассматривать себя в качестве механизма распространения информации, а не как канал для критики, и меньше всего — как игрушку для бизнеса. Затем он перешел к олигархам. Гусинского арестовали. После освобождения он уехал в Великобританию, затем в Испанию, а после — в Израиль. Потом Путин взялся за Березовского, который вскочил в личный самолет и улетел в Англию. Путин мог задержать обоих, однако предпочел только проводить их взглядом. Он счел, что, находясь далеко, они доставят ему меньше хлопот. Березовский не оправдал этих надежд: из своего особняка в пригороде Лондона он повел личную борьбу против Путина, вследствие чего стал объектом бесконечных запросов России о выдаче. Важнее всего для Путина оказалось то, что Гусинский и Березовский лишились опоры в СМИ. Их газеты и каналы стали органами Кремля: Путин рассчитал, что ущерб его репутации, нанесенный их отчуждением, окажется невелик. Он оказался прав. В разгар первой чистки, в ноябре 2000 года, опрос общественного мнения показал, что всего 7% россиян думало, будто основные телесети независимы, — против 79% полагавших, что телесети принадлежат олигархам. Другими словами, многие задавались вопросом, стоит ли спасать демократию в известном им изводе.
Путин изменил условия Пакта с первым поколением олигархов. Несмотря на то, что они привели его к власти, он пригласил нескольких из них на встречу через несколько месяцев после вступления в должность и прояснил позиции. Он укрепил свою власть и переписал правила. Теперь они звучали так: я не стану мешать вам зарабатывать; позаботьтесь о том, чтобы я получал свою долю, и держитесь подальше от общественной сферы, пока я не попрошу вас об обратном. Некоторые осмелились возразить — и пожалели об этом.
В 2003 году Михаил Ходорковский, олигарх, ставший одним из главных игроков на рынке благодаря своей компании ЮКОС, был арестован по обвинению в мошенничестве и уклонении от уплаты налогов. Он рассердил Кремль не расширением своего бизнеса, а политическими амбициями, обнародованием своих планов выступить в качестве потенциального соперника Путина, а также финансированием оппозиционных партий в нижней палате парламента. Арест и последовавший суд потрясли Россию и международное финансовое сообщество. Путин хотел, чтобы все знали: никто не может быть выше закона — его закона.
У нас есть категория людей, которые разбогатели и стали миллиардерами, как у нас говорят, в одночасье. Их государство назначило миллиардерами: просто раздало огромные имущества государственные практически бесплатно. Они так сами и говорили: меня назначили миллиардером. Потом, по ходу пьесы, у них создалось впечатление, что на них Боженька заснул, что им все можно.
Ходорковского приговорили к 8 годам лагерей. Путин знал, что выбирает козла отпущения, и знал о том, что все это понимают. Он мог выбрать любого олигарха, однако амбиции Ходорковского были самыми дерзкими. Он также понимал, что никто из серьезных бизнесменов не будет выражать недовольство. Случай Ходорковского привел не только к тому, что диссиденты от бизнеса замолчали, но и к отчуждению частного предприятия силовиками — элитой спецслужб и разведки. Так был определен экономический и политический курс. Капитализм «баронов–разбойников» ельцинских лет был взят под строгий кремлевский контроль. Ключом к этому явилась консолидация прибыльного энергетического сектора. В рамках «бархатной реприватизации» советы директоров крупнейших российских компаний — от нефтяных и газовых гигантов до авиакомпаний и железных дорог — возглавили союзники Путина. Сложившаяся ситуация оказалась в политическом и экономическом смысле на руку всем, и особенно президенту. Возникшую систему назвали «корпорацией 'Кремль ".
В 2004 году меня пригласили на встречу с Путиным. Это было первое заседание дискуссионного клуба «Валдай», который предполагалось превратить в ежегодную встречу российских и западных экспертов. Наше прибытие совпало с началом кровавой бойни в школе города Беслана на Северном Кавказе. Невозможно было не чувствовать отвращения к жестокости убийц: события разворачивались буквально на глазах. Но мои дискуссии с политиками, журналистами и учеными в эти несколько печальных дней разочаровали. Один или два редактора проявили мужество, например Раф Шакиров из «Известий» — некогда правительственного печатного органа, превратившегося в серьезную газету с критическим взглядом. Его уволили после того, как газета сообщила, что заложников в школе гораздо больше, чем заявили официальные лица. Другие, те, кого я считал либералами, превратились в ксенофобов и националистов, обвиняющих иностранцев в собственных бедах и отказывающихся учитывать контекст Беслана (два кровавых российских вторжения в Чечню). Было ли это подлинной идеологической трансформацией, попыткой следовать генеральной линии — или же попыткой отвлечь внимание от некомпетентности спецслужб? Политика обиды, одна из наименее привлекательных граней советской политической жизни, прижилась как нельзя лучше и в капиталистической России. В несчастьях страны всегда оказывался виноват кто‑то другой. Этот базовый инстинкт присущ, кажется, богатым и бедным, тем, кто хорошо знает Запад, и тем, кому он незнаком.
Я предположил, что в ситуации теракта национального масштаба светская встреча с группой иностранцев может оказаться не главным пунктом в повестке дня президента. Когда пришло известие о том, что встреча состоится, я решил, что дело ограничится формальным рукопожатием в Кремле. Вместо этого нас на автобусе привезли в официальную загородную резиденцию. Когда мы появились в Ново–Огарево, увидев по дороге шикарные загородные дома новой элиты, нас провели в приемную с бильярдным столом и плазменным телевизором. Здесь мы посмотрели восьмичасовые новости на втором канале, который стал сейчас самым верноподданным из всех российских каналов. Тележурналисты не задали ни одного неудобного вопроса: почему спасательная операция в Беслане оказалась такой неудачной? почему власти неверно оценили количество заложников? почему в Чечне все идет так, как идет? А увидели мы множество кадров с похорон, матерей и отцов, плачущих навзрыд под проливным дождем, и мальчика, поющего «Аве Мария» перед безмолвной толпой в Санкт–Петербурге.
В конце концов нас провели наверх, предупредив, что президент не в настроении. Взмахом руки Путин пригласил нас к длинному прямоугольному столу, покрытому белой скатертью. Мы уселись в алфавитном порядке, и, когда Путин предложил задавать вопросы, я оказался одним из тех, кто неуверенно поднял руку. Он указал через стол на меня. Я от лица всех присутствовавших выразил наши соболезнования. Я не хотел бы показаться бесчувственным, — наконец решился я, — но, без сомнений, его собственная политика в отношении Чечни в какой‑то степени породила нынешнюю, более широкую проблему. В течение следующего получаса Путин, которого никто не прерывал, излагал свое толкование недавней российской истории. Его взгляд был неподвижен и ничего не выражал. Он ни разу не запнулся и не заглянул в записи. Путин признал, что чеченцы перенесли ужасные лишения во время сталинских депортаций. Они сражались на фронте отважнее других, защищая советскую Родину от фашистов. Он предположил, что, возможно, не сделал бы то, что сделал Борис Ельцин, развязавший в 1994 году первую чеченскую войну: «Я не знаю, как поступил бы; может быть да, может быть нет. Но ошибки были сделаны».
