‹Декабрь› 1819
Замок Смальгольм, или Иванов вечер[142]
До рассвета поднявшись, коня оседлалЗнаменитый Смальгольмский барон;И без отдыха гнал, меж утесов и скал,Он коня, торопясь в Бротерстон[143].
Не с могучим Боклю совокупно спешилНа военное дело барон;Не в кровавом бою переведаться мнилЗа Шотландию с Англией он;
Но в железной броне он сидит на коне;Наточил он свой меч боевой;И покрыт он щитом; и топор за седломУкреплен двадцатифунтовой.
Через три дни домой возвратился барон,Отуманен и бледен лицом;Через силу и конь, опенен, запылен,Под тяжелым ступал седоком.Анкрамморския битвы барон не видал[144],Где потоками кровь их лилась,Где на Эверса грозно Боклю напирал,Где за родину бился Дуглас;
Но железный шелом был иссечен на нем,Был изрублен и панцирь и щит,Был недавнею кровью топор за седлом,Но не áнглийской кровью покрыт.
Соскочив у часовни с коня за стеной,Притаяся в кустах, он стоял;И три раза он свистнул – и паж молодойНа условленный свист прибежал.
«Подойди, мой малютка, мой паж молодой,И присядь на колена мои;Ты младенец, но ты откровенен душой,И слова непритворны твои.
Я в отлучке был три дни, мой паж молодой;Мне теперь ты всю правду скажи:Что заметил? Что было с твоей госпожой?И кто был у твоей госпожи?»
«Госпожа по ночам к отдаленным скалам,Где маяк, приходила тайком(Ведь огни по горам зажжены, чтоб врагамНе прокрасться во мраке ночном).
И на первую ночь непогода была,И без умолку филин кричал;И она в непогоду ночную пошлаНа вершину пустынную скал.
Тихомолком подкрался я к ней в темноте;И сидела одна – я узрел;Не стоял часовой на пустой высоте;Одиноко маяк пламенел.
На другую же ночь – я за ней по следамНа вершину опять побежал, —О Творец, у огня одинокого тамМне неведомый рыцарь стоял.
Подпершися мечом, он стоял пред огнем,И беседовал долго он с ней;Но под шумным дождем, но при ветре ночномЯ расслушать не мог их речей.
И последняя ночь безненастна была,И порывистый ветер молчал;И к мая́ку она на свиданье пошла;У мая́ка уж рыцарь стоял.
И сказала (я слышал): «В полуночный час,Перед светлым Ивановым днем,Приходи ты; мой муж не опасен для нас;Он теперь на свиданье ином;
Он с могучим Боклю ополчился теперь;Он в сраженье забыл про меня —И тайком отопру я для милого дверьНакануне Иванова дня».
«Я не властен прийти, я не должен прийти,Я не смею прийти (был ответ);Пред Ивановым днем одиноким путемЯ пойду… мне товарища нет».
«О, сомнение прочь! безмятежная ночьПред великим Ивановым днемИ тиха и темна, и свиданьям онаБлагосклонна в молчанье своем.
Я собак привяжу, часовых уложу,Я крыльцо пересыплю травой,И в приюте моем, пред Ивановым днем,Безопасен ты будешь со мной».
«Пусть собака молчит, часовой не трубитИ трава не слышна под ногой, —Но священник есть там; он не спит по ночам;Он приход мой узнает ночной».
«Он уйдет к той поре: в монастырь на гореПанихиду он пóзван служить:Кто-то был умерщвлен; по душе его онБудет три дни поминки творить».
Он нахмурясь глядел, он как мертвый бледнел,Он ужасен стоял при огне.«Пусть о том, кто убит, он поминки творит:То, быть может, поминки по мне.
Но полуночный час благосклонен для нас:Я приду под защитою мглы».Он сказал… и она… я смотрю… уж однаУ мая́ка пустынной скалы».
И Смальгольмский барон, поражен, раздражен,И кипел, и горел, и сверкал.«Но скажи наконец, кто ночной сей пришлец?Он, клянусь Небесами, пропал!»
«Показалося мне при блестящем огне:Был шелом с соколиным пером,И палаш боевой на цепи золотой,Три звезды на щите голубом».
«Нет, мой паж молодой, ты обманут мечтой;Сей полуночный мрачный пришлецБыл не властен прийти: он убит на пути;Он в могилу зарыт, он мертвец».
«Нет! не чудилось мне; я стоял при огне,И увидел, услышал я сам,Как его обняла, как его назвала:То был рыцарь Ричард Кольдингам».
И Смальгольмский барон, изумлен, поражен,И хладел, и бледнел, и дрожал.«Нет! в могиле покой; он лежит под землей,Ты неправду мне, паж мой, сказал.
Где бежит и шумит меж утесами Твид,Где подъемлется мрачный Эльдон[145],Уж три ночи, как там твой Ричард КольдингамПотаенным врагом умерщвлен.
Нет! сверканье огня ослепило твой взгляд;Оглушен был ты бурей ночной;Уж три ночи, три дня, как поминки творятЧернецы за его упокой».
Он идет в ворота, он уже на крыльце,Он взошел по крутым ступенямНа площадку и видит: с печалью в лице,Одиноко-унылая, там
Молодая жена – и тиха, и бледна,И в мечтании грустном глядитНа поля, небеса, на Мертонски леса,На прозрачно бегущую Твид.
«Я с тобою опять, молодая жена». —«В добрый час, благородный барон.Что расскажешь ты мне? Решена ли война?Поразил ли Боклю иль сражен?»
«Англичанин разбит; англичанин бежитС Анкрамморских кровавых полей;И Боклю наблюдать мне маяк мой велитИ беречься недобрых гостей».
При ответе таком изменилась лицом,И ни слова… ни слова и он;И пошла в свой покой с наклоненной главой,И за нею суровый барон.
Ночь покойна была, но заснуть не дала.Он вздыхал, он с собой говорил:«Не пробудится он; не подымется он;Мертвецы не встают из могил».
Уж заря занялась; был таинственный часМеж рассветом и утренней тьмой;И глубоким он сном пред Ивановым днемВдруг заснул близ жены молодой.
Не спалося лишь ей, не смыкала очей…И бродящим, открытым очам,При лампадном огне, в шишаке и бронеВдруг явился Ричард Кольдингам.
«Воротись, удалися», – она говорит.«Я к свиданью тобой приглашен;Мне известно, кто здесь, неожиданный, спит, —Не страшись, не услышит нас он.
Я во мраке ночном потаенным врагомНа дороге изменой убит;Уж три ночи, три дня, как монахи меняПоминают – и труп мой зарыт.
Он с тобой, он с тобой, сей убийца ночной!И ужасный теперь ему сон!И надолго во мгле на пустынной скале,Где маяк, я бродить осужден;
Где видалися мы под защитою тьмы,Там скитаюсь теперь мертвецом;И сюда с высоты не сошел бы… но тыЗаклинала Ивановым днем».
Содрогнулась она и, смятенья полна,Вопросила: «Но что же с тобой?Дай один мне ответ – ты спасен ли иль нет?…»[146]Он печально потряс головой.
«Выкупается кровью пролитая кровь, —То убийце скажи моему.Беззаконную Небо карает любовь, —Ты сама будь свидетель тому».
Он тяжелою шуйцей коснулся стола;Ей десницею руку пожал —И десница как острое пламя была,И по членам огонь пробежал.
И печать роковая в столе вожжена:Отразилися пальцы на нем;На руке ж – но таинственно руку онаЗакрывала с тех пор полотном.
Есть монахиня в древних Драйбургских стенах[147]:И грустна и на свет не глядит;Есть в Мельрозской обители мрачный монах:И дичится людей и молчит.
Сей монах молчаливый и мрачный – кто он?Та монахиня – кто же она?То убийца, суровый Смальгольмский барон;То его молодая жена.
‹Июль› 1822
Торжество победителей[148]
Пал Приамов град священный;Грудой пепла стал Пергам;И, победой насыщенны,К острогрудым кораблямСобрались эллены – тризнуВ честь минувшего свершитьИ в желанную отчизну,К берегам Эллады плыть.
Пойте, пойте гимн согласный:Корабли обращеныОт враждебной стороныК нашей Греции прекрасной.
Брегом шла толпа густаяИлионских дев и жен:Из отеческого краяИх вели в далекий плен.И с победной песнью дикойИх сливался тихий стонПо тебе, святой, великий,Невозвратный Илион.
Вы, родные хо́лмы, нивы,Нам вас боле не видать;Будем в рабстве увядать…О, сколь мертвые счастливы!
И с предведеньем во взглядеЖертву сам Калхас заклал:Грады зиждущей ПалладеИ губящей (он воззвал),Буреносцу Посидону,Воздымателю валов,И носящему ГоргонуБогу смертных и богов!
Суд окончен; спор решился;Прекратилася борьба;Всё исполнила Судьба:Град великий сокрушился.
Царь народов, сын Атрея,Обозрел полков число:Вслед за ним на брег СигеяМного, много их пришло…И незапный мрак печалиОтуманил царский взгляд:Благороднейшие пали…Мало с ним пойдет назад.
Счастлив тот, кому сияньеБытия сохранено,Тот, кому вкусить даноС милой родиной свиданье!
И не всякий насладитсяМиром, в свой пришедши дом:Часто злобный ков таитсяЗа домашним алтарем;Часто Марсом пощаженныйПогибает от друзей(Рек, Палладой вдохновенный,Хитроумный Одиссей).
Счастлив тот, чей дом украшенСкромной верностью жены!Жены алчут новизны:Постоянный мир им страшен.
И стоящий близ ЕленыМенелай тогда сказал:Плод губительный измены —Ею сам изменник пал;И погиб виной ПаридаОтягченный Илион…Неизбежен суд Кронида,Всё блюдет с Олимпа он.
Злому злой конец бывает:Гибнет жертвой Эвменид,Кто безумно, как Парид,Право гостя оскверняет.
Пусть веселый взор счастливых(Оилеев сын сказал)Зрит в богах богов правдивых;Суд их часто слеп бывал:Скольких бодрых жизнь поблёкла!Скольких низких рок щадит!..Нет великого Патрокла;Жив презрительный Терсит.
Смертный, царь Зевес ФортунеСвоенравной предал нас:Уловляй же быстрый час,Не тревожа сердца втуне.
Лучших бой похитил ярый!Вечно памятен нам будь,Ты, мой брат, ты, под ударыПодставлявший твердо грудь,Ты, который нас, пожаромОсажденных, защитил…Но коварнейшему даромЩит и меч Ахиллов был.
Мир тебе во тьме Эрева!Жизнь твою не враг отнял:Ты своею силой пал,Жертва гибельного гнева.
О Ахилл! о мой родитель!(Возгласил Неоптолем)Быстрый мира посетитель,Жребий лучший взял ты в нем.Жить в любви племен делами —Благо первое земли;Будем вечны именамиИ сокрытые в пыли!
Слава дней твоих нетленна;В песнях будет цвесть она:Жизнь живущих неверна,Жизнь отживших неизменна!
Смерть велит умолкнуть злобе(Диомед провозгласил);Слава Гектору во гробе!Он краса Пергама был;Он за край, где жили деды,Веледушно пролил кровь;Победившим – честь победы!Охранявшему – любовь!
Кто, на суд явясь кровавый,Славно пал за отчий дом,Тот, почтённый и врагом,Будет жить в преданьях славы.
Нестор, жизнью убеленный,Нацедил вина фиалИ Гекубе сокрушеннойДружелюбно выпить дал.Пей страданий утоленье;Добрый Вакхов дар вино:И веселость и забвеньеПроливает в нас оно.
Пей, страдалица! печалиУслаждаются вином:Боги жалостные в немПодкрепленье сердцу дали.
Вспомни матерь Ниобею:Что изведала она!Сколь ужасная над неюКазнь была совершена!Но и с нею, безотрадной,Добрый Вакх недаром был:Он струею винограднойВмиг тоску в ней усыпил.
Если грудь вином согретаИ в устах вино кипит:Скорби наши быстро мчитИх смывающая Лета.
И вперила взор Кассандра,Вняв шепнувшим ей богам,На пустынный брег Скамандра,На дымящийся Пергам.Всё великое земноеРазлетается, как дым:Ныне жребий выпал Трое,Завтра выпадет другим…
Смертный, силе, нас гнетущей,Покоряйся и терпи;Спящий в гробе, мирно спи;Жизнью пользуйся, живущий.
1828
