— Что же касается условий, — выручил ее гость, догадавшись в чем дело, — то я буду просить вас позволить мне переговорить о них с вами впоследствии, когда я несколько ознакомлюсь с детьми, уроков после двух, например.
— Но… может быть… — начала было она нерешительно.
— Мы не сойдемся в цене, хотите вы сказать? — договорил за нее Александр Васильич. — На этот счет будьте совершенно спокойны: я не из церемонных; увижу и скажу вам, как я думаю. Найдете вы удобным — прекрасно, не найдете — никто из нас ничего не потеряет; по крайней мере у меня теперь все время свободно.
— Если вы находите так лучше…
— Да это даже необходимо. Я должен вам сказать откровенно, раз взявшись за что-нибудь, я не люблю, чтоб мне мешали; а для этого вам, по самому священному праву и прежде всего, надо будет удостовериться лично в честности моих взглядов с вашей точки зрения, — иначе между мной и детьми никогда не установится полнейшей доверенности. Без нее мы будем, разумеется, толочь воду, а не учиться; по крайней мере я так смотрю на это. Раз убедившись в том, что я не намерен заносить плевел в ваш огород, вы развяжете руки и мне и себе. Очень часто бывает, видите, что самое честное слово учителя толкуется вкривь родителями только потому, что учителю они не доверяют, а сказанное слово непонятно им почему-нибудь. Я не отношу этого, разумеется, к вам… — остановился вдруг Александр Васильич.
— О, пожалуйста, не стесняйтесь! — попросила Лизавета Михайловна совершенно искренно.
— Я вас пока еще совсем не знаю, вы меня тоже, — продолжал спокойно Светлов, — очень может быть, что мы еще и разойдемся в чем-нибудь.
— Что касается меня, я совершенно полагаюсь на вашу добросовестность.
— Ну, не скажите этого. Сперва лучше всего некоторое время коситься друг на друга: посмотрим, мол, еще, что вы за человек. Это, по-моему, прочнее: не приходится жаловаться впоследствии.
— Но я не могу себе представить, как это сразу не доверять человеку? — сказала Прозорова.
— Да вы ему, пожалуй, и доверяйте, а все-таки настороже стоять не мешает, пока вы его не знаете хорошо, пока он совершенно не выразится перед вами.
— Но ведь это так трудно узнать… — попыталась возразить Лизавета Михайловна.
— Мне кажется, не особенно трудно. Человек всегда прорвется, хоть на мелочи, как бы он искусно не замаскировался.
— Я, признаюсь, частенько ошибаюсь; впрочем, мне почти и не приходится наблюдать: я все дома сижу, — заметила Прозорова.
— Я думаю, и я не реже вашего ошибаюсь, а все-таки с каждой новой ошибкой чему-нибудь да и научишься. Вероятно, и с вами это случалось не раз?
— Да, это правда, — сказала она, серьезно подумав. Они снова помолчали.
— Если вы мне позволите с сегодняшнего дня считаться учителем ваших детей, — сказал Светлов, — то я попросил бы вас об одном…
— Ах, пожалуйста… Позвольте узнать ваше имя?
Светлов сказал.
— Пожалуйста, Александр Васильич, — повторила она, — не стесняйтесь.
— Я именно хотел просить вас — в тех случаях, если б между нами вышло какое недоразумение по урокам, обращаться ко мне всякий раз прямо за объяснением. Мы так скорее поймем друг друга, а главное — никогда не поссоримся.
— Мне кажется, с вами трудно поссориться, — сказала Лизавета Михайловна простодушно.
— Ну, не говорите этого… не ручаюсь, — рассмеялся Светлов.
— В таком случае, я постараюсь сделать с своей стороны все, чтоб этого не случилось, — улыбнулась Прозорова.
— Постараемся оба. Кстати, я должен теперь же предупредить вас и еще об одной моей привычке, которая, сколько я испытал до сих пор, никогда не приходилась по вкусу родителям, — сказал Александр Васильич, переходя в серьезный тон.
— Скажите; это очень интересно, — заметила Лизавета Михайловна.
— Видите ли в чем дело: в начале уроков, с месяц времени по крайней мере, я занимаюсь с детьми без книг.
— Как без книг? Совсем без книг? — удивилась она.
— Да, так-таки совсем без книг.
— Но как же они будут учиться? Ведь им нужно уроки готовить.
— Это ничего не значит. Сегодня утром, например, они выслушают меня, вечером припомнят все, обдумают, а завтра у них уже окажется известная доза знания — правда, небольшая, — но зато это будет нечто самостоятельное. В этом случае я исхожу из той мысли, что дети прежде всего должны быть как можно больше заинтересованы знанием; надобно, чтоб в них развилась сознательная жажда к нему, чтоб жажда эта вытекала непосредственно из них самих, при участии их собственной воли, а не прививалась к ним искусственными мерами. Тогда они постепенно втянутся в книгу. Надо, чтоб они смотрели на книгу, как на товарища, у которого больше сведений, чем у них, а не как на несколько листов печатной бумаги, где каждый столбец, по необходимости, стал бы представляться им маленьким тираном, требующим к известному сроку знания «отсюда и досюда», — сказал Светлов, указав пальцем на столе две противоположные точки.
— До сих пор мои дети занимались с книгами, и я боюсь, что это сильно помешает вашему приему.
— О, нет! Я полагаю, что особенной нежности к пройденным книгам у них не сохранилось. Сперва им это, может быть, и покажется несколько странным, а потом они привыкнут. Два-три таких опыта у меня были в высшей степени удачны.
— Вы, вероятно, давно уже даете уроки? — спросила Прозорова.
— Как вам сказать? Это не моя специальность; но я очень люблю детей и несколько времени серьезно занимался вопросом воспитания.
— Ах, вот еще что скажите мне, пожалуйста: как вы намерены распределить уроки?
— Как вам угодно, только бы не по часам. По-моему, нет ничего хуже, когда и учитель и ученики то и дело посматривают на часы. Один день мы можем заняться дольше, в другой — меньше, — это будет зависеть от степени внимания детей, свежести их головы, да и мало ли еще от чего. В этом вы уже предоставьте нам тоже полную свободу, — улыбнулся Александр Васильич.
— Да, пожалуйста, располагайте, как вам лучше. Вы, вероятно, утром ведь будете заниматься с ними?
— Разумеется, все утро.
— Каждый день?
— Да, непременно каждый день, за исключением дней отдыха, само собой разумеется.
— Конечно! А когда вы можете начать занятия? — спросила Прозорова.
— Да я желал бы приступить к ним сегодня же… если позволите?
— Так скоро? — улыбнулась она.
— Но вы, пожалуйста, не стесняйтесь: это совершенно от вас будет зависеть. Приказывайте, — сказал Светлов, закуривая папироску.
— Я-то очень рада, только бы вас это не стеснило.
— Ох, нисколько; у меня не в привычке стесняться, — заметил Светлов. — Да, я думаю, не мешало бы уж и начать? — сказал он, мельком взглянув на часы.
— Я вас сейчас познакомлю с детьми. Вы извините, если они будут немного дичиться вас сначала, пока не привыкнут; они ведь у меня страшные провинциалы, — вставая, проговорила Лизавета Михайловна с грациозной, добродушной улыбкой.
— Мы живо познакомимся, — ответил ей Светлов, тоже улыбнувшись.
Она хотела идти.
— На одну минуту… — сказал Александр Васильич, вежливо ее удерживая. — Вы только представьте нас друг другу, а уж познакомимся-то мы сами; я даже попросил бы вас оставить нас одних на некоторое время, если вы будете так любезны…
— Вот как! уж и выгоняете меня? — шутливо заметила Лизавета Михайловна Светлову и пошла к детям. Дорогой она сама не могла надивиться своей сегодняшней развязности.
«Какая славная, умная женщина!» — с удовольствием подумал Александр Васильич, провожая глазами ее воздушное лиловое платье. Минуты через две Прозорова вернулась с детьми и представила Светлову каждого члена семьи порознь.
— Ка-а-кой у вас цветник! — сказал он, вставая и дружески здороваясь с ними.
— Не говорите, — заметила она, — только этот цветник пошуметь иногда любит…
— Да? В таком случае ваш домашний шум теперь еще больше увеличится, так как я сам не из смирных, — рассмеялся Светлов.
— Вы меня извините, — улыбнулась Прозорова и вышла.
Девочки посматривали на учителя с заметным любопытством, а Гриша еще заметнее косился на него.
— Прошу любить и жаловать, — ласково обратился Светлов к детям. — Сядемте-ка теперь да потолкуем немножко. Ваша мама желает, чтобы мы сегодня же начали, — мы так и сделаем.
— Вам книги принести? — угрюмо осведомился Гриша.
— Нет, зачем; не нужно. Пожалуйста, устраивайтесь вокруг столика, где кому удобнее, — сказал Александр Васильич, садясь. — Что вы больше любите? какой предмет? — спросил он у мальчика.
— Географию, — ответил тот недоверчиво.
— Вон вы что любите. А вы? — обратился Светлов к старшей девочке.
— Историю… — отвечала Калерия, вся покраснев.
— Ну а вы, верно еще ничего не успели полюбить? — спросил Александр Васильич с улыбкой у Сашеньки.
