Часть нападающих кинулась в ту сторону, откуда бежали Мусорщик и Толстяк. Двум или трем удалось проскользнуть в незаметный проход чуть раньше, чем заработала машинка Толстяка, отшвырнувшая назад тех, что не успели. В квартале стоял жуткий грохот автоматического оружия, и Мерлин не сразу услышал вой приближающейся бронемашины.
Командир чистильщиков довольно ухмыльнулся, понимая, что первый бой в этом городе им, надо полагать, удался. А потом, объяснив Варягу, что ему нужно к Коту, бросился влево по уходящей вглубь этого квартала извилистой улочке.
* * *
— Хороший результат, Кэп. — Инженер задумчиво потер свой породистый нос. — Мерлин отработал прекрасно. Хотя… Возможно, это как обычно — его бешеное везение.
— Все возможно. — Кэп пожал плечами, наблюдая за тем, как Волк и Толстый помогают Фросту паковать длинные тела в плотные черные пакеты. — Самое главное у нас есть. Именно то, что хотела скрыть администрация. Сергеич, будь добр, как только будут первые результаты — сообщи мне. Хоть разбуди, если спать буду.
— Ну, Кэп, я не маленький, в конце концов. — Инженер придирчиво смотрел, как Мусорщик собирает в мешок остатки того, что было головой твари до меткого попадания. — Конечно, сразу сообщу. Подозреваешь, что здесь все очень сложно?
— Именно. — Капитан прикурил сигару. Айболит, бинтующий и обрабатывающий небольшую рану у Ферзя, сделал вид, что ничего не заметил. — Ну ты сам посмотри… Видишь странное?
— Вижу. Нехарактерно это для тех, что идут при Прорыве. Не то здесь что-то. Ох как бы они там в своих шахтах не откопали чего…
Капитан вздохнул:
— Боюсь, что все это только вершина большущего айсберга. А вот то, что у него внизу, — наиболее страшно. Понимаешь?
— А то…
Рассвет— Смотрите внимательно, мальчиши, смотрите…
Человек, одетый в полевой камуфлированный костюм, оглянулся на группу подростков, сидевших на коленях и повернувших коротко остриженные головы в указанную сторону.
— Это чудо, то, что сейчас увидит каждый из вас. Ежедневное и повторяющееся, неизменное и прекрасное. Оно кажется таким же незыблемым, как те горы, в которых мы тренировались в прошлом году. И это верно…
Подростки сидят свободно и раскованно, внимательно слушая слова, которые мужчина произносит тихо, чуть слышно. Становится светлее, и сейчас уже можно увидеть, что их двенадцать. Двенадцать мальчишек, приблизительно одного возраста, сидящих на коленях на холодной земле, покрытой редкой травой, одетых в одинаковые свободные курточки с капюшонами и широкие штаны. Глаза каждого устремлены в ту сторону, где сейчас медленно возникает пока еще узкая светлая полоска.
— Рассвет, чудо Господне… — Мужчина медленно идет вдоль ровной линейки сидящих подростков. — Сколько раз каждый из вас мог видеть его раньше? По каждому из них можно мерить жизнь человека. У кого-то их будет очень много, у кого-то очень мало. Самое главное…
Он останавливается, чуть щурится, глядя, как полоска на горизонте становится чуть более светлой и широкой:
— У каждого существа рассветов ровно столько, сколько суждено быть в его судьбе. Древние пряхи ткут нити той длины, которую считают нужной. И никто не может знать, будет ли его нить длинной, ровной и прочной. А может быть, она неожиданно запутается, и ее придется рвать? Или вдруг, по прихоти одной из тех, чьи пальцы крутят ее, ножницы судьбы сделают свой неожиданный взмах… И все. Так есть, так было и так будет. Вы понимаете, мальчиши?
Подростки практически одновременно открывают рты, чтобы одним слитным звуком-выдохом сказать:
— Да, Мастер.
Он поворачивается к ним. Солнце, пробивающееся на востоке сквозь низкие тучи, выхватывает из рассветной полумглы его упрямый профиль с высоким лбом, волосами, зачесанными назад и собранными в хвост, ровным прямым носом и короткой бородой с усами. На широком кожаном ремне свобод но висят две кобуры. Небольшие, куцые, баюкающие в себе пистолеты. В одной — матово поблескивающий автоматический, с вьющейся по коробке ствола белой атакующей змеей. Во второй — револьвер. С деревянной потертой ручкой и узором по заушинам барабана и длинному стволу.
Каждый из двенадцати подростков, застывших в одинаковых позах, был вооружен. И пусть у их поясов всего по одному пистолету, и они еще не такие грозные, намного проще и дешевле, чем у мужчины, которого зовут Мастером. Но кроме этого, справа у каждого, так, чтобы мгновенно схватить, лежат пока укутанные рассветными сумерками короткие и широкие клинки, с надежными гардами, закрывающими руку, спящие в кожаных ножнах.
Рассвету очень любопытно узнать про них больше, и он хотел бы задержаться. Но ему нужно бежать дальше, будить всех и каждого на своем пути.
И, подгоняемый уже начавшим розоветь небом, он устремляется вперед…
— А в качестве ножниц для резки нитей пряхи могут использовать все что угодно. И кого угодно. Стадо пастыря нашего убедилось в этом не так давно, и спорить с этим нет у нас с вами ни желания, ни возможности. Почему, Мерлин?
— Потому что наш мир умирает, Мастер. — Один из подростков, худой, высокий, с большим носом ответил, не шевельнувшись ни на сантиметр. — Потому что чаша терпения была переполнена, и хлынул через ее край гнев.
— Именно, именно так. — Мужчина задумчиво посмотрел на восток, где горизонт уже на одну треть стал красноватым. — Вы же помните, что говорили вам? Про то, как встал брат на брата, отец против сына, жена против мужа. Когда помутился рассудок наш, сжигаемый изнутри гордыней и любовью только к себе, и человечество решило, что может все, что только взбредет в голову. Три поколения назад точно такой же рассвет стал последним из длинной череды тех, когда можно было просыпаться в своем доме и не думать о том, как дожить до вечера…
* * *
Год 20.. от P. X. Северо-западные губернии Российской Империи, телеканал РДТВ, прямой репортаж из зоны погашения Прорыва:
Камера крупным планом выхватывает сидящего на бруствере на скорую руку вырытого окопа крепкого парня. Шлем с поляризованным забралом, напичканный изнутри хитрой электроникой, аккуратно лежит на расстеленной ткани плащ-палатки. На парне грамотно подогнанный индивидуальный защитный комплект с верхним слоем «хамелеон». Сейчас камуфляж не активирован, и оператор может снимать его, не опасаясь, что фигура бойца размажется в одно сливающееся с фоном пятно.
Объектив, вероятнее всего, встроен в подобный защитный шлем, тем самым оставляя свободными руки репортера, вынужденного находится на линии фронта. Камера наезжает на лицо, обычное лицо русского парня, родом откуда-то с Брянска, может быть. Или с Харькова, Лиепаи, Гомеля, Новосибирска, с вновь отстроенных городов Туркестана или с Волги. Зуммер пси-совмещения начинает моргать, показывая, что до полной связи с ИД-матрицей осталось всего ничего, и…
Как обычно, все одновременно и привычно и незнакомо: несколько сияющих кругов перехода, погружение под ритмичные щелчки, соединение с матрицей, полный контакт…
* * *
Дым, едкий дым, сизого цвета. Он такой всегда. Если сгорает много-много пороха, то он такой всегда. Режущий слизистую глаз и ноздрей. И еще пахнет гарью и кровью. Он такой тяжелый, этот страшный и сладкий аромат. Ambre la guerre… Да и пусть я не прав в этом определении. Ведь при желании вы сможете меня понять.
Дым стлался повсюду, смешиваясь с густым утренним туманом. Плохо, когда он такой. Мешает смотреть, мешает увидеть момент Прорыва. А каждый раз, когда его не замечали, все заканчивалось так же, как и сейчас. Вон, покрутите вместе со мной головами, посмотрите, посмотрите вокруг. Увидьте не просто переломанные тела в камуфляже. Поймите каждого из тех, кто уже никогда не встанет с бруствера.
Сколько раз вам доводилось смотреть на мнемоэкране ИД-визора кадры с мест Прорыва? Помните, нет? Конечно, тяжело запомнить, проще не запоминать. Что можно увидеть и понять за несколько минут экранного времени… Да ничего. Мечущиеся движения камеры выхватывают только то, что должно быть видно. То горделиво подбоченившихся штабных крыс, которые немедленно оказываются там, где нужно, после того, как все закончится. То наваленные тесной кучей тела Тех, кто из-за Черты. Голос диктора, понижаясь и дрожа от торжественности момента, зачитывает какие-то невнятные цифры и перечисляет исковерканные номера боевых групп, закрывавших Прорыв. А потом начинают мелькать высокие кабинеты с теми, кто озабоченно хмурят лбы своих умных и ответственно-государственных лиц. Они что-то докладывают, говорят правильное, скорбное и нужное, льют ложь не то что ведрами, а цистернами… Встанем, не пустим, грудью, уничтожим и не забудем…
