С этими словами он протянул квитанцию Бурье; тот сунул ее обратно в карман, положил в кофе сахар, размешал и, сделав глоток, сказал:
— Да-да, спасибо. Так вот, что касается цветов…— Он на мгновение умолк, потом продолжал: — Мадам Вульф все же взяла из машины кое-какие… кое-какие вещи.
Тирен внимательно посмотрел на него, однако комиссар сидел, упорно глядя в стоящую перед ним чашку кофе. Тирен ответил:
— Конечно, я же сам рассказал вам, что она перенесла наверх в дом коробку с вином и цветы.— Бурье кивнул.
— Леруж считает этот поступок довольно странным.— Он виновато развел руками.— Ты же знаешь, нас, полицейских, всегда интересуют разные мелочи; мы постоянно пытаемся отыскать как можно больше деталей и поступков, объясняющих то или иное обстоятельство. И комиссар Леруж, а — между нами — он, как полицейский, дотошная бестия, так вот, комиссар Леруж настаивает, что ему это просто необходимо, как с точки зрения техники ведения следствия, так и в практическом и психологическом плане.
— Что он хочет, о чем ты? — не понял Тирен.
— Он хочет допросить мадам Вульф. Она в этом деле играет важную роль. Она видела, как ее муж вернулся домой. Она открыла гараж, машину, багажник. Она обнаружила, что ее муж убит. Она перенесла наверх вино и цветы. Наконец, все это произвело на нее не такое сильное впечатление, чтобы помешать преспокойно вести прием, в то время как полиция вовсю орудовала в саду в поисках каких-либо следов убийцы ее мужа.
Он перевел дух. Всю предыдущую тираду он выпалил одним махом и теперь сидел, не спуская изучающего взгляда с Тирена, который с трудом подбирал слова, чтобы ответить ему. Тирену хотелось сказать что-нибудь, что объясняло бы действия мадам Вульф, оправдывало бы ее, однако он никак не мог найти нужных слов. Бурье же с упорством терьера, почуявшего добычу, продолжал:
— Вполне может быть, что она сама убила его. Однако, разумеется, все это между нами. Она отказалась отвечать на вопросы, отказалась спуститься в гараж, вообще отказалась сообщить, что ей известно по данному делу.— Он снова помолчал.— Я прекрасно понимаю, что мои слова могут заставить тебя переменить решение об отмене дипломатической неприкосновенности, чтобы в случае, если она действительно окажется виновной, она не предстала бы перед судом здесь, во Франции. Но, Господи Боже ты мой,— он всплеснул руками, подняв их над коротко остриженной головой,— ведь в данном случае получится, что шведский гражданин убил шведского гражданина на территории, формально принадлежащей Швеции. И здесь вступят в действие уже шведские законы. Тем не менее я не вижу, каким образом можно узнать истину без вмешательства французской полиции.
Тирен стиснул зубы. Секунду назад он практически теми же словами сформулировал эту мысль про себя. Он сказал:
— Я не буду менять свое решение. Вы получите всю ту помощь, в которой будете нуждаться. Если же окажется, что то, на что ты сейчас намекнул, правда, мы возьмем дело себе. Но я думаю, ты ошибаешься. Да будет тебе известно, мадам Вульф — чрезвычайно сильная женщина. Несмотря на постигшую ее личную трагедию, она настолько сознавала свою роль супруги дипломата, что и хотела, и могла, и чувствовала себя в силах выполнить все те обязанности, которые накладывает на нее ее положение. И она их выполнила, причем выполнила с честью. Больше того, как бы странно это ни звучало, но она, по-видимому, этим самым внесла весомый вклад в организацию шведской торговой политики.— Он отхлебнул кофе и с нескрываемым восхищением заметил: — Это был просто фантастический прием. Изысканнейший буфет. Эльза Вульф играла роль хозяйки так легко, непринужденно… ничем не мешая… создала такую атмосферу…
— Но это же все противоестественно,— заметил Бурье.
— Вовсе нет,— парировал Тирен.— По крайней мере, не для наших женщин.
— А что, у вас женщины не такие, как у нас? — съязвил Бурье.
— Как наши жены, они думают так же, как и мы,— сказал Тирен.
— А как женщины? — не унимался Бурье.
Тирен не нашелся что ответить и промолчал. Бурье продолжал:
— Я вот что хочу сказать, дружище. Все мы — и я, и, вероятно, ты — знаем, что советнику Вульфу не были чужды разного рода пикантные похождения. Я больше чем уверен, что и мадам Вульф была в курсе этого. В подобных случаях мы, полицейские, как правило, всегда пытаемся определить мотивы. И на этот раз,— он наклонился вперед, иронически улыбнулся и сказал почти шепотом,— мотив, несомненно, найдется…
Тирен почувствовал, что ситуация стала действовать ему на нервы. Ну конечно, Бурье прав. У Эльзы, разумеется, мог быть мотив. Однако в таком случае подобные же мотивы для убийства могли быть у многих жен сотрудников шведских посольств в различных странах, а с равным успехом вообще у жен тысяч шведских граждан. Точно так же, как и у женщин других государств и национальностей. Но вот уж что вовсе не похоже на холодных скандинавов — решать данного рода конфликты таким способом. Наиболее естественным здесь был бы обычный развод. Конечно, и это тоже не такое уж легкое, однако вполне реалистическое решение проблемы. Он сухо сказал:
— Таким образом, ты хочешь подчеркнуть, что, по твоему мнению, здесь может быть лишь один вероятный мотив? Я знаю, что убийство на почве ревности является тут у вас излюбленным видом преступления. Его вы безоговорочно признаете. Больше того, вы даже готовы чуть ли не обожествлять женщин-убийц, любовь которых настолько сильна, что способна перерасти в смертельную ненависть. Но должен тебя разочаровать, дружище,— тут он сделал жалобную гримасу,— наши женщины не привыкли реагировать подобным образом. Они, как правило, ведут себя как раз наоборот, в точности так, как повела себя Эльза Вульф. Что же касается мотива, то существует еще одна небольшая деталь. Невозможно представить себе шведа, который не взял бы с собой в дорогу, куда бы он ни ехал, одну непременную вещь. Я имею в виду — портфель!
Бурье промолчал. Допив остатки кофе, он всем своим видом показывал, что ждет продолжения.
— Так вот,— продолжал Тирен.— У Вульфа, когда он ехал домой вчера вечером, должен был быть с собой портфель. Его нашли в машине?
Бурье покачал головой.
— В таком случае,— продолжал Тирен,— я бы хотел задать следующий вопрос — где он? Когда с формальностями будет покончено и вы сможете произвести обыск у мадам Вульф, вам следует обратить особое внимание на поиски портфеля, хотя я лично сомневаюсь, что его удастся найти.— Он также допил последние капли из своей чашки.— Слушай, дружище,— задумчиво сказал он,— комиссар Леруж занимается этим делом. Ты занимаешься этим делом. Мы все занимаемся им. И я тоже — только пойми меня правильно,— так вот, я тоже сохраняю за собой право заниматься этим делом, в одиночку.
7
Среда, 14 октября, 15.00
Улоф Свенссон сидел в небольшом, весьма скромного вида кафе, расположенном в нескольких кварталах от жилища Жан-Поля. Кафе было действительно скромным, как по интерьеру, так и по количеству бывающих в нем посетителей. Улоф устроился в углу, или, точнее, в небольшой угловой нише, за шатким столиком с двумя наглухо прикрученными к стенам скамьями. Перед ним стояла кружка пива и горячий сандвич с сыром и ветчиной и яичница или, скорее, яичница с горячим сандвичем. Скатерть была довольно чистой, однако небрежно вытертые донышки бутылок уже успели оставить на ней свои следы, которые в сочетании с белыми и красными клетками рисунка образовывали причудливый узор. Посетителей было немного: двое, судя по их запыленным комбинезонам, дорожных рабочих, полусонная матрона с потухшей сигаретой в руке и графинчиком вина на столе, два длинноволосых парня, пьющих пиво, которые, если Улоф правильно понял из долетавших до него обрывков фраз, яростно обсуждали политику государства в отношении школ. Под их столиком, положив тяжелую голову на лапы и насторожив уши, лежала большая овчарка. Они то и дело посматривали в сторону открытой двери и провожали проходивших мимо людей настороженными взглядами. В глубине кафе располагалась стойка бара. Хозяйка, стоящая за ней, от нечего делать уже в сотый раз протирала стаканы, которые брала с подвесной полки за спиной; завершив процедуру, она машинально возвращала их на место, снова брала, протирала и ставила обратно. В обслуживании посетителей ей помогал пожилой официант, облаченный в полосатый жилет и черные брюки; на поясе у него висел кошелек с мелочью, за ухом торчал карандаш. В углу у стойки была телефонная будка, отделенная от зала перегородкой. Вполне возможно, она и мешала посетителям услышать то, что говорилось в будке, однако ни в коей мере не заглушала жужжания зала и звуков, несущихся с улицы. Солнце припекало совсем по-летнему, и испарения раскаленного асфальта, смешиваясь с выхлопными газами проезжающих автомобилей, образовывали душное дрожащее марево. В октябре в Париже редко выдаются такие теплые недели.
