— Я просто пересказываю тебе, о чем в газетах написали. Ты удивлена?
— Ну, ты многовато ругаешься для дочери политика.
— А к Джей-Джею домой приходила журналистка и спрашивала, не спустились ли мы с крыши, вдохновившись какой-то идеей.
— И как все это понимать?
— Не знаем еще. Мы собираемся на экстренное совещание.
— Кто?
— Мы все, вчетвером. Великое воссоединение. Можно там, где мы завтракали.
— Я не могу никуда пойти.
— Почему?
— Из-за Мэтти. Отчасти из-за этого я и оказалась на крыше. Я никогда не могу никуда выходить.
— Мы могли бы прийти к тебе.
Кровь у меня опять начала приливать к лицу. Я не хотела, чтобы они приходили.
— Нет-нет. Я что-нибудь придумаю. А когда вы собираетесь встречаться?
— Сегодня вечером.
— Ой, я не успею ничего придумать за сегодня.
— Тогда мы придем к тебе.
— Не надо, пожалуйста. У меня не прибрано.
— Ну так приберись.
— У меня дома никогда не было никого с телевидения. И дочек министров тоже.
— Привередничать и важничать я не буду. Увидимся в пять.
Оставалось три часа, чтобы привести квартиру в порядок. Пожалуй, с такою жизнью, как у меня, невольно станешь немножко сумасшедшей. Нужно быть немножко сумасшедшей, чтобы захотеть спрыгнуть с крыши. Нужно быть немножко сумасшедшей, чтобы спуститься с нее. Нужно быть немножко сумасшедшей, чтобы вытерпеть Мэтти, необходимость все время быть дома и одиночество. Но я действительно считаю себя лишь немножко сумасшедшей. Будь я по-настоящему сумасшедшей, я бы не стала убираться. И будь я по-настоящему сумасшедшей, мне было бы все равно, что они здесь увидят.
Мартин
Пожалуй, мне приходило в голову, что мой поход на крышу Топперс-хаус может заинтересовать таблоиды. Я оказался на первых полосах, повалявшись пьяным на улице, черт возьми. Вряд ли кто станет спорить, что падение с крыши многоэтажки — это намного интереснее. Когда Джесс объяснила Чезу, где мы встретились, я еще подумал, хватит ли у Чеза мозгов заработать на этом, но, поскольку он показался мне совершенно безмозглым, я решил, что бояться такого — это паранойя. Если бы только знал, что Джесс сама по себе — информационный повод, я бы подготовился к такому повороту событий.
Сначала позвонил мой агент и зачитал мне статью — дома я только «Дейли телеграф» читаю.
— Здесь есть хоть слово правды? — спросил он.
— Честно?
— Да.
— Только между нами.
— Да-да.
— Я собирался спрыгнуть с крыши высотного дома.
— Господи!
Мой агент молод, щеголеват и зелен. Выйдя из тюрьмы, я обнаружил, что в агентстве произошла своеобразная реорганизация: Тео, подносивший кофе моему тогдашнему агенту, — это теперь единственный человек, который не дает оказаться мне в полном забвении. Именно Тео нашел мне работу на самом ужасном кабельном канале в мире. Он закончил университет, где изучал сравнительное религиоведение, а сейчас пишет стихи, и их даже издают. У меня есть подозрение, что он играет в сугубо мужской лиге — если вы понимаете, к чему я клоню, — хотя мне все равно. Если же взглянуть на него с профессиональной точки зрения, то без микроскопа точно ничего не разглядишь.
— Там я ее и встретил. Ее и еще двоих. Потом мы спустились. И вот я вновь в мире живых.
— Почему ты собирался спрыгнуть с крыши высотного дома?
— Да просто в голову взбрело.
— Я уверен, что должна быть какая-то причина.
— Причина была. — Это я пошутил. — Ты прочти мое досье. Ознакомься с событиями последнего времени.
— Мы, кажется, уже перевернули эту страницу.
Меня всегда умиляет его манера говорить обо мне во множественном числе. Я уже сто раз это слышал: «Мы вышли из тюрьмы, и теперь…», «У нас приключилась неприятность стой девочкой, но теперь…». Если бы я о чем и мог пожалеть, покончив с собой, то лишь о том, что не услышал бы слов Тео: «Мы свели счеты с жизнью, и теперь…» Или: «Нас похоронили, и теперь…»
— Мы ошибались.
Повисло задумчивое молчание.
— Господи… Что теперь?
— Ты здесь агент. Мне казалось, эта история даст тебе массу возможностей для дальнейшей работы.
— Мне надо немного подумать. Я перезвоню тебе. Кстати, отец Джесс пытался тебя найти. Он звонил сюда, но я сказал, что мы не разглашаем личную информацию. Я правильно сделал?
— Да, правильно. Но дай ему номер моего мобильного. Думаю, не обязательно от него скрываться.
— Если хочешь, позвони ему. Он оставил свой телефон.
— Давай, записываю.
Пока я разговаривал с Тео, моя бывшая жена и бывшая девушка оставили мне сообщения на автоответчике. Я не думал о них, когда Тео зачитывал мне статью; теперь меня подкосило. Я начинал понимать очень важную вещь: неудачная попытка самоубийства приносит столько же боли, сколько и удавшаяся, но вызывает намного больше злости, поскольку боль нельзя заглушить скорбью. Я слушал сообщения, слышал интонации и понимал: я по уши в дерьме.
Сначала я перезвонил Синди.
— Ты эгоист, козел и идиот! — возмутилась она.
— Ты знаешь только то, о чем написано в газетах.
— Похоже, ты единственный человек в мире, про которого газеты пишут чистую правду. Они пишут, что ты переспал с пятнадцатилетней девицей, и ты действительно переспал. Они пишут, что ты валялся пьяный на улице, и ты действительно валялся. Им ни к чему что-то придумывать.
На самом деле весьма точное наблюдение. Она была права: журналисты никогда не искажали фактов и не истолковывали их неверно. Пожалуй, в этом и было самое главное унижение последних лет. В газетах меня поливали грязью, но вся эта грязь была истинной правдой.
— Я так понимаю, — продолжила она, — ты опять все ловко устроил. Поднялся на крышу многоэтажки, намереваясь сброситься с нее. Но вместо этого спустился живой и невредимый, да еще и с какой-то девицей.
— Это если очень вкратце.
— А о дочерях ты подумал?
— Они знают?
— Пока нет. Но в школе им расскажут. Всегда рассказывают. Как мне им объяснить?
— Может, я им сам все объясню?
В ответ Синди гавкнула. Надо полагать, она хотела изобразить саркастический смешок.
— Ладно, говори что хочешь. Скажи, что папе было грустно, но потом он повеселел.
— Замечательно. Будь им по два года, объяснение было бы весьма удачное.
— Не знаю, Синди. Слушай, раз ты не даешь мне с ними видеться, то, получается, это уже не моя проблема. Сама с этим разбирайся.
— Вот ублюдок!
Так закончился первый телефонный разговор. Фраза о том, что, не позволяя мне участвовать в воспитании дочерей, Синди снимает с меня всякую ответственность, поразила меня самого — это же было до боли очевидно. Впрочем, не важно. Главное, на этом наш разговор закончился.
Я не знаю, что еще я должен своим дочерям. В свое время я бросил курить ради них. Но когда вся жизнь разваливается, курение — это мелочь, поэтому и закурил снова. Вот так: сначала бросаешь курить — бросаешь курить ради дочерей, — а потом споришь с их матерью, как им лучше объяснить, почему ты пытался покончить с собой. О таком не рассказывают на консультациях для будущих родителей. Здесь все дело в расстоянии. Я был от них все дальше и дальше; девочки становились все меньше и меньше, пока не превратились в едва различимые точки, до которых было не дотянуться — во всех смыслах этого слова. Но разглядеть выражения лиц маленьких точек невозможно, и получается, не нужно было беспокоиться, что на этих лицах — радость или печаль. Разве не поэтому мы спокойно давим муравьев? А потом в голову приходят мысли о самоубийстве; мысли, которые не могут прийти в голову, пока тебе в глаза смотрит твой ребенок.
Когда я позвонил Пенни, она все еще плакала.
— По крайней мере, это все объясняет, — сказала она, чуть успокоившись.
— Что объясняет?
— Твое исчезновение с вечеринки. И возвращение со всеми этими людьми. Я никак не могла понять, откуда они взялись.
— Зато ты поняла, что они мне помогли заняться сексом с другой женщиной.
— Ага.
Она жалобно шмыгнула носом. Она же хорошая. Она совсем не сука. Она добрая, любящая, она готова на жертвы ради любимого человека… Кому-то с ней повезет.
— Прости.
— За что? Это ж я наделала ошибок.
— Думаю, я наделал ошибок больше. И они, кстати, ни с чем не сравнятся. Вообще ни с чем. А с тобой мне было очень хорошо.
— Как ты сегодня?
Я еще не задавал себе этого вопроса. Я проснулся с похмелья, потом зазвонил телефон, и с того времени жизнь пошла дальше. За все то утро я ни разу не задумался о самоубийстве.
— Нормально. Я не собираюсь лезть на крышу прямо сейчас, если ты об этом.
— Ты поговоришь со мной, прежде чем соберешься?
— Обо всем этом?
— Да. Обо всем этом.
